Утром следующего дня редакция напоминала улей: сотрудники были суетливы и деловиты, как пчелы, а гул их приглушенных голосов не смолкал ни на минуту. Катя сразу заметила изменения, едва оказавшись на этаже, и сердце гулко застучало от осознания происходящего. На ватных ногах она неуверенно зашагала по коридору.

Оказавшись в своем кабинете, Катя застала Дарью говорящей по телефону. Очевидно, звонок настиг ее за утренней трапезой и увлек так, что печенье осталось лежать на блюдце нетронутым. Коллега была поглощена беседой, угукая и сдавленно хихикая в трубку. Ярко-красные губы, расплывшиеся в широкой и кривой улыбке, делали Дарью похожей на злобного клоуна.

Катя сняла пальто, включила компьютер, сверила свой план работы – коллега все не умолкала. Казалось, телефонная трубка приклеилась к ее уху. Из обрывков фраз можно было уловить тему разговора и лишь подтвердить догадки – сегодня вся редакция жужжала о том, что Ирка получила выговор. Якобы она выбежала из кабинета начальницы в слезах и скрылась в туалетной комнате, откуда коллеги, преисполненные то ли любопытства, то ли сочувствия, слышали горестные всхлипы. Когда же Ирка снова явилась публике, «на ней лица не было» – как заметила сама Дарья. После краткосрочной драмы героиня вернулась на рабочее место, оставляя коллегам мизерный повод для сплетен. Однако в устах журналистов история обрастала подробностями, догадками и едкими комментариями, передаваясь по телефону или шушуканьем в коридоре.

Иркиным неудачам радовались все, их обсуждали и приукрашивали выдуманными подробностями. Будучи любимицей главного редактора, Ирка раздражала коллег, которые только и ждали повода накинуться на нее с критикой и осуждением. Сама того не желая, Катя подарила им такую возможность. Она всего лишь боролась за справедливость, но стараниями язвительных коллег ситуация приобрела масштабы личной катастрофы.

Подчинившись секундному порыву, Катя вскочила из-за стола, сорвала с вешалки пальто и вышла. Спасительная лестница обещала высвободить ее из этого гудящего сплетнями улья, и Катя стремительно направилась к ней. Она шагнула в полумрак лестничного пролета, когда ощутила резкий толчок в левое плечо. На нее кто-то налетел и едва не сшиб: если бы она не успела ухватиться за перила, то наверняка кубарем скатилась бы вниз. Катя обернулась.

– Извини, – пробубнил Шурик, поправляя взлохмаченные волосы, – я не хотел…

– Все нормально, – отмахнулась она и побежала вниз по лестнице. Не хватало только занудного Шурика, у которого даже извинение превращалось в долгий монолог! Открыв рот, он уже не мог остановить поток слов: запинаясь, прерывая речь нервными вздохами и всюду добавляя свое коронное: «Не подумай ничего дурного». Шурику удавалось даже из простого «привет» извлечь максимум поводов для разговора.

Оказавшись на улице, Катя решила прогуляться до кофейного киоска, чтобы оправдать свое отсутствие картонными стаканчиками с кофе. Однако сбежать от проблем не удалось – свернув за угол здания, она услышала неуверенный оклик.

– Чего тебе? – резко сказала Катя, не сбавляя шаг в надежде, что преследователь выбьется из сил и отстанет. Шурик упрямо шел следом, сохраняя дистанцию, но не отпуская далеко.

– Ты зря считаешь меня дураком! – прокричали ей в спину. Несмотря на весь драматизм, фраза прозвучала скорее жалобно, нежели гордо, точно сам Шурик сомневался в том, что говорит.

Катя замедлила шаг. Шурик сделал последний рывок и обогнал ее. Пришлось остановиться, чтобы снова не столкнуться.

– Я знаю, что это сделала ты!

– Сделала что? – попытавшись изобразить недоумение, ответила Катя. Однако с таким актерским «талантом» и эмоциональным накалом она не надеялась сыграть что-то правдоподобное.

– Удалила материал с компьютера Иры. – Его заговорщицкий шепот дал понять, что он не собирается разоблачать Катю перед всеми. Поэтому отпираться больше не было смысла.

– Да, – коротко подтвердила она. Молчание Шурика требовало разъяснений, и Катя неохотно добавила: – Я всего лишь хотела не допустить клеветы, которую собирались опубликовать эти меркантильные вруньи!

Она махнула рукой в сторону здания, пространственно указывая на начальницу, пунцовую от гнева, и Ирку, шмыгающую носом за монитором. Неизвестно, понял ли Шурик этот небрежный жест, но от ее слов сделался грустным и обмяк, как мешок, из которого вытрусили все содержимое.

– Ты… уверена? – В задумчивости Шурик почесал затылок.

Катя кивнула. В их разговоре возникла долгая, напряженная пауза. Шурик задумался, словно не мог определиться – верить Кате или нет. А она буравила его взглядом.

– Все это зря… – наконец сказал он.

– Мне неинтересно знать, как ты относишься к моему поступку.

– Не подумай ничего дурного, я тебя не осуждаю. Просто ты должна знать, что все твои старания напрасны. Начальница отложила выпуск на один день, а Ире поручено в срочном порядке восстановить материалы. Статья все равно выйдет.

Катя замерла, словно ее ударило молнией и пригвоздило к земле.

Когда-то она точно так же стояла перед матерью, пораженная новостью о переезде в другой город. В тот момент казалось, что вся несправедливость этого мира и вся сложность человеческого существования разом обрушились на нее. Девочка безропотно приняла свою слабость и бессилие. Но сейчас, испытав те же чувства, Катя поняла, что за дюжину лет в ней ничего не изменилось: мнимая сила обратилась в слабость, а напускная решительность – в осознание своей беспомощности. Словно за словами Шурика скрывалось послание жестокого мира, для которого она по-прежнему оставалась той девочкой, неспособной повлиять на ход событий.

Взгляд затуманился слезами; было достаточно моргнуть, чтобы они скатились по щекам. С минуту Катя стояла, закрыв глаза и беззвучно плача, но осторожное прикосновение вернуло ее в реальность.

– Не расстраивайся.

Катя стала спешно вытирать слезы рукавом пальто, а Шурик стоял, потупив взгляд.

– Я в порядке, – сказала она, обращаясь то ли к себе, то ли к Шурику. И больше не проронила ни слова.

Глубокий вдох, впустивший в легкие прохладный осенний воздух, успокоил ее. Катя зашагала к кофейному киоску, а Шурик стоял на прежнем месте, как верный пес, оставленный хозяйкой у магазина. Она вернулась с двумя стаканчиками, от которых исходили тонкие струйки пара и пряный аромат кофе. Катя неодобрительно взглянула на Шурика, точно готовилась сказать очередную грубость, но вместо этого протянула ему один стаканчик. Это был негласный знак примирения. Извиняться она не умела.

В молчании они направились обратно в редакцию, но Шурик вдруг осторожно спросил:

– Дело ведь не только в чувстве справедливости, да?

Катя напряглась и вцепилась в стаканчик так, что едва не пролила кофе.

– О чем ты?

– За твоим поступком скрывается что-то более сильное, нежели стремление к справедливости…

– Ты хочешь сказать, что я пытаюсь свести счеты с Иркой? – перебила его Катя. Уж лучше самой признаться в таких вещах, чем дать повод для упрека.

– Вы никогда не ладили с ней. – Шурик пожал плечами. – Не подумай ничего дурного, я вовсе не ради укора это говорю. Просто ты должна понимать, что Ирка сразу подумает на тебя.

– И что? – фыркнула Катя, всем своим видом изображая безразличие. Но ей не хотелось ссориться. – Ты можешь рассказать начальству обо всем. Я не обижусь.

– Мне ни к чему делать это,– ответил он и, подумав немного, добавил: – Я бы мог притвориться, что не понял ничего, но мне показалось важным сообщить…

– Я и без тебя понимаю, – небрежно сказала Катя и сделала глоток. Горячий кофе обжег язык. Она дернулась, отнимая стаканчик от губ. Может, это просто едкие слова, сосредоточенные на кончике языка?

Красноречие Шурика иссякло, а попытки завести с Катей разговор разбились о ее холодность. До дверей редакции они шли молча. Вокруг них гудел город и звенел от первых осенних заморозков воздух. Они одновременно пребывали в тишине и шуме, хотели о чем-то сказать друг другу, но притворялись немыми.