Собственно не принципы, а принцип и его естественные производные. Этот принцип прямо вытекает из самого понятия «язычество», которое ничего иного не выражает, кроме «принципа народов»3, именно в этом смысле его употребляет и современная наша язычница Г. Лозко, которая специально оговаривает: «Термін язичництво – нейтральне слово, прийняте не тільки в науці, воно зафіксоване в писемній пам’ятці! – Велесовій Книзі і немає негативного забарвлення. Язик – давньослов’янське народ, тобто сучасне етнос, нація»4. Именно на основании своей сущности ограниченно-национальной религии язычество противополагается трем мировым религиям: буддизму, христианству и исламу, которые, как пишет Лозко, «виявилися ворожими і руйнівними для етнічних релігій». Смысл возрождения язычества поэтому видится в том, что оно способно явить собой «ідеологічне підґрунтя самозбереження українського етносу»5, причем, как считает автор, язычество обладает для этого необходимой самодостаточностью.
Конечно же, все это диаметрально противоположно христианству, где все человечество представляется единым организмом, что породит позднее «органическую теорию романтизма» и диалектику как методологию нашего познания мира, или герменевтику как теорию нашего миропонимания. Вот как пишет об этом Апостол Павел в Первом послании к коринфянам: «…все мы одним Духом крестились в одно тело. Иудеи и Эллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Почему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены»6.
Принцип язычества заявляет себя как гипостазирование своего народа и своей нации. Принцип христианства – в сознании взаимосвязи и взаимодополнительности всех наций – «Иудеев и Эллинов» и вообще всех людей. Причем эта взаимодополнительность требует осуществления действенной любви ибо «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или символ звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто»7. Напротив, «моральні норми язичника-рідновіра відображують насамперед національні цінності й пріоритети: любов до свого Роду і Народу, Мови, Звичаїв; працьовитість, активна позиція в житті, почуття господаря на своїй землі, взаємоповага між представниками свого і сусідніх народів, але водночас – і людська гідність, відпорність всьому ворожому, засудження рабства й зверхності, чужопоклонства, неприпустимість зради»8.
Здесь как-то не очень понятно основание «взаимоуважения между представителями своего и соседних народов», впрочем, тут же оговариваемого как «отпор всему чужому», на чем, вероятно, и зиждется представление наших язычников о «человеческом достоинстве». Но все дело в том, что в приведенном «моральном кодексе» язычников есть своя глубокая и по-своему выстраданная правда.
Конечно же, человеку вполне естественно идентифицировать себя со своей семьей, так что для каждого нормального человека чувство родства к своим предкам, дальним и близким, естественно и неоспоримо; «любовь к отеческим гробам» (А. С. Пушкин) – это и в самом деле свидетельство той «духовности», которую сейчас приходится возрождать. Однако гипостазирование этой идентификации человека и его рода, т. е. возведение ее в абсолют человека духовно ослепляет: он знает себя в своем роде, и только. Другой род ему чужд и враждебен. Монтекки и Капулетти до гибели своих детей, при всей своей внешней отнесенности к христианству, были настоящими язычниками.
Не очень понятно в «моральном кодексе» наших новых язычников выражение «любов до свого Роду і Народу», то есть прописные буквы в словах «Род» и «Народ» понятны. Не понятен союз «і»: как может человек, гипостазировавший тождество своего Я и своего Рода, подняться до собственной идентификации также и с тем, что стоит над этим Родом, то есть с Народом. Будет ли он предателем своего рода, если, кроме того, полюбит и весь народ, состоящий из многих и многих родов? Либо можно все-таки, не утрачивая своей любви к роду, любить также и «народ, мову, звичаї», то есть все то, что являет собой общность более широкую, чем свой род? Судя по тому, что язычница Галина Лозко употребляет сочинительный союз «і», и таким образом слова «Род» и «Народ» становятся у нее однородными членами предложения, можно любить одновременно и род, и народ. Иначе говоря, любовь к своему роду не исключает, а даже, судя по всему, предполагает и любовь к своему народу. И с этим невозможно не согласиться. Здесь – полная правда и даже настоящая диалектика.
Впрочем, в этнической религии, этнической философии и этнической идеологии на этом вся диалектика и вся правда обрываются в пропасть. В самом деле, почему, любя своих близких и свой род, можно любить также и народ. Но, любя свой народ, уже нельзя любить и вообще людей, и это уже будет «чужепоклонством» и «предательством»? Почему возможно преодоление идентификации человека с родом, но уже невозможно преодоление идентификации человека с народом, расой и даже вообще человечеством? Почему в этом пункте рождается непримиримость вражды и ненависти? Не предать, не утратить своего… И потому это «свое» – вне сравнений и, следовательно, вне всякого контекста, оно вынуто, изолировано, замуровано за крепостными стенами, упрятано от «чужих». И… благополучно разлагается в этой своей неестественной и внеприродной изоляционности. Крепостная стена возрождаемого язычества ничуть не лучше «железного занавеса» тоталитарного государства.
Принцип язычества – в сведении бесконечного к предметному и конечному, в чем, безусловно, выражается слабость нашего духа и принципиальное отсутствие веры. Как обратилась однажды М. Цветаева к Христу: «Докажи, тогда поверим». Когда мы верим своим ощущениям, констатирующим наличие предмета, более, чем своему духу, констатирующему наличия Смысла мироздания, – это и есть язычество. Если можно креститься перед иконой Богоматери, зная, что сама икона – лишь символ, являющий духовную определенность и бесконечность Смысла (иконоборцы все же неправы), то языческий идол исключает эту стоящую за ним бесконечность: он сам по себе, в своей предметной самодостаточности требует поклонения и человеческих жертв. Он реален, поскольку его можно увидеть глазами и дотронуться до него рукой. Ощущения, а не бытие Духа доминируют в самоориентации язычника: то, чего нельзя пощупать, осознать как материальную конечность – недоказуемо, его для нас нет, оно – выдумки досужего сознания человека, его фантазии и его самообман. Скептицизм в мировоззрении людей и в истории человеческой мысли, от Локка и Юма до Маркса и даже новейших позитивистов, – вся скептическая составляющая духовного развития человечества, все это не что иное как шлейф уходящего в праисторию языческого самоощущения человека.
Более того, разрушение естественной взаимосвязи вещей и явлений через гипостазирование той или иной составляющей нашего мира, то есть принцип языческого и вполне дикого мировосприятия, есть также принцип существования и внутреннего разложения любого тоталитарного общества. Оно, не смотря на всю свою видимую мощь и слаженность, неизбежно разрушается в самой своей сердцевине именно по причине изначальной и принципиальной своей неестественности, то есть из-за своего волюнтаристского и самонадеянного противостояния всеобщему принципу мироустройства.
