плюс к тому – но об этом мы читаем уже между строк – автор судит свою героиню еще и за ее избыточность жизненной энергии, которая, согласно Шопенгауэру, не может не источать из своей сердцевины некоторую онтологическую греховность, как не может не благоухать цветок, —

действительно, Анна Каренина есть без преувеличений самый сложный женский образ в мировой литературе – если оставить пока в стороне сложных женщин Достоевского по причине их непричастности «живой жизни» – ив нем, как в глубоководной реке, множество подспудных течений: от повседневносветского женского жития-бытия того времени до безвременного рока на манер эллинских трагедий, —

нельзя также не отметить бесчисленные психологические нюансы высочайшей художественной пробы, как, например, —

Анна изумительная мать, но такая ли она любящая мать, как, скажем, Долли или Кити? как могла Анна Облонская с ее искренностью и талантливостью до такой степени не по любви выйти замуж и жить как ни в чем ни бывало долгие-предолгие годы? зачем она невинно кокетничает с Левиным, умышленно жаля Кити неотразимым превосходством своего женского обаяния? да и не любовнику ли в той же мере, как и себе, мстит Анна, бросаясь под поезд – зная, что он ее смерть себе никогда не простит, и как ему после этого сойтись с другой женщиной? и так далее и тому подобное.

Итак, чтобы сопрячь воедино все эти разнородные мотивы, надобна чрезвычайно многострунная тональность образа, —

здесь и некая едва заметная иррациональность в сердцевине характера Анны, здесь и ее субтильный демонизм, склонный идти одновременно в двух противоположных направлениях, здесь и двуединое жало садизма и мазохизма, здесь и щедрость ее, как женская, так и чисто человеческая, здесь и едва слышная поступь рокового предназначения, с которым она в тайном родстве, здесь и элементарно-грубый вызов обществу, здесь и трогательное чувство детской потерянности, —

иными словами, в великолепную и роскошную образную симфонию Анны Аркадьевны вкраплена и скрытая мелодия Настасьи Филипповны, —

и вот все это вместе всегда и в любой сцене сквозит во взгляде Татьяны Самойловой, —

поэтому она и оказалась единственной актрисой, способной адекватно сыграть Анну Каренину, а неадекватно – пусть и блестяще – сыграть ее могут и десятки других актрис.

Если вы, дорогой мой друг и читатель, хотя бы раз в жизни скользили над бездной, сознавая в то же время, что бездны под вами никакой нет, и все-таки чувство скольжения над нею до конца не исчезало, —

если вы, далее, в глубине души убеждены, что, умерев, вы не разрушитесь, но перейдете в состояние, которое нельзя выразить не только в словах, но и посредством самых тонких мыслей, —

если вы, кроме того, всякий раз, когда вам удавалось нащупать что-то поистине существенное в жизни, вдруг замечали, что оно, это существенное, вместо того, чтобы спокойно взглянуть на вас в анфас, неизменно поворачивается к вам в профиль, и никогда, никогда, никогда не дано вам увидеть его настоящее лицо, —

если вы, что также очень важно, обратили внимание на то, что все в мире движется одновременно в двух противоположных направлениях, то есть, например, любой творческий акт движется от невидимого к видимому, от неосязаемого к осязаемому, от безмолвного к услышанному, от немыслимого и непостижимого к тем или иным формам осмысления и постижения, и вместе с тем, параллельно и на одном дыхании, все видимое, осязаемое, слышимое и осмысленное в нем (творческом акте) возвращается к своим истокам: в лоно безвидимости, безмолвия и безмыслия, и это двойное и зеркальное раскручивание в диаметрально противоположных направлениях вы чувствуете в том числе и на собственном жизненном опыте, когда, в частности, выходя на финишную прямую вашего долгого и плодотворного внутреннего развития, вы замечаете, что буквально все плоды этого вашего развития уже заключались в вашем детстве, как в семени, —

если на вас, совсем уже под занавес, посреди глубочайшей тишины находили когда-нибудь даже не воспоминания о прошлом, а как бы вся ваша минувшая жизнь вдруг посещала вас, и вы не могли сказать, откуда она пришла и куда ушла а, главное, живет ли она в вас или помимо вас, —

и если вы, под воздействием всех этих переживаний, таких элементарно простых и в то же время воистину неординарных, не можете, да, пожалуй, и никогда уже не сможете решить для себя, чего бы вам больше хотелось: войти после смерти в астральный мир, переродиться заново или существовать в бытии всей прожитой жизнью, наподобие, скажем, печали или экстатического восторга, незримо живущих в полдневной лазури, —

и, наконец, если вы попутно впервые в жизни догадались, что никакой взгляд (и вообще глаза) не в состоянии не только отразить, но и как-то увидеть подобные манифестации жизни и бытия, но внутреннее ухо как бы даже более пригодно для их уловления, —

тогда… да, вот тогда вы, мой любезный приятель, имеете полное право заявить о себе, что и вас краем души коснулась музыка Моцарта.

Когда молодая привлекательная женщина-англичанка накануне Второй Мировой войны по любви выходит замуж, и муж ее, военный пилот высшего класса, в результате автокатастрофы оказывается прикованным к инвалидному креслу, причем интимная любовь между ними еще как-то возможна, но несчастный супруг по причине гордого своего характера добровольно от нее отказывается, чем ранит лучшие побуждения любящей своей жены, —

когда они, далее, после начала войны поселяются на уединенном острове в Восточном море, где муж помогает местному радисту – надо ведь хоть что-то делать, —

и вот в один прекрасный день на этот остров буря выбрасывает потерпевшего кораблекрушение немецкого топ-агента, лично знавшего Гитлера и пользующегося безграничным доверием последнего, агента, только что раскрывшего секрет высадки англо-американского десанта – речь идет конечно же об открытии Второго фронта, этого переломного момента всей последней войны – агента, за которым охотится вся британская контрразведка, и которого вот-вот должна забрать регулярно курсирующая только с этой целью вблизи острова немецкая подводная лодка, —

причем агент этот во всех отношениях искушен, холоден, опытен и жесток, он не имеет практически ни единой слабости, кроме разве что одной-единственной, а именно: способности целиком и полностью, забыв об осторожности, отдаться страстной любви к женщине, —

и когда, наконец, как и следовало ожидать, все пятеро обитателей маленького острова – то есть агент, муж-инвалид, их малолетний сын и старый радист – входят в тесное общение, —

и сначала немецкий агент убивает мужа той женщины: потому что тот, обнаружив в его кармане снимки макетного аэродрома, раскрывает его, затем старика-радиста: чтобы передать по рации своей судьбоносное сообщение, а под конец сам гибнет от руки той самой женщины, в которую он страстно влюбился, с которой вступил в любовную связь, которую он легко мог бы устранить, но на которую не мог поднять руку – не забудем: это и была его единственная слабость, —

итак, когда мы читаем этот «шпионский триллер» или смотрим его блестящую экранизацию, становится очевидной главная разница между тем миром, который мы условно называем западным, а точнее, англо-саксонским, и нашим русским миром, —

и разница эта заключается как раз в сквозной пропитанности западной истории, культуры, повседневной жизни и ментальности шекспировским духом, о котором наш брат так хорошо умеет говорить, но который все-таки ему глубоко чужд, как какие-нибудь древние африканские обычаи, —

и доказательств тому по меньшей мере два, —

первое – это глубочайшее непонимание и даже, я бы сказал, принципиальное неприятие некоторого несомненного образного величия главного героя, пусть и совершившего многочисленные убийства, зато бесстрашного и готового идти до конца в осуществлении своей преступной миссии, —