Пока Дон Гуан с Каменным Гостем летят в Преисподнюю, с ними обоими должны происходить различные, но неизбежные и глубочайшие преображения, свойственные любому умирающему в соответствии с его земной участью, —

однако если Командор, увлеченный местью, с каждым пройденным в бездну вечного Мрака метром начинает все больше сожалеть о затеянном мероприятии, ибо его положение в посмертном мире ухудшается ежеминутно и, быть может, нельзя уже вернуться из опрокинутого туннеля даже туда, где он был до посещения своего смертельного врага, то Дон Гуан, это воплощение греховной Витальности с большой буквы, эта манифестация Жизни, не желающей ни на йоту поступиться главным ее наслаждением, и это искреннее по-детски Торжество абсолютной бессовестности, —

да, этот получеловек, полудемон, чей член столь же прям, остер и неотразим, как его шпага, по мере сбрасывания внешних и преходящих признаков и возвращения к собственной несотворенной сути, лишь усиливается и растет на глазах, приобретая в астральном смысле чудовищный и превосходящий во всех отношениях надгробный памятник павшему Командору, —

он попутно также, надо полагать, напитывается дьявольскими энергиями, так что, если бы им случилось сразиться во второй раз, их поединок напоминал бы неравное единоборство Терминатора из жидкого металла (Дон Гуан) с Терминатором старой и очеловеченной конструкции (Командор), —

и только молитвы, память и любящее внимание доны Анны могли бы еще спасти ее несчастного мужа, остановив или по крайней мере замедлив его падение, —

ведь он, судя по всему, находится пока в пределах Чистилища, где молитвы живых в состоянии реально повлиять на судьбы умерших, —

но она, эта его прекрасная вдова, двойной пантомимой замерев в явном всем плаче по погибшему мужу и тайном для всех волнении по несостоявшемуся любовнику, бездействует, тем самым заранее и при жизни обеспечив себе угловое место в том заветном Треугольнике, два прочих угла которого, сплющившись, как в четвертом измерении, бок о бок продолжают свое страшное падение.

Однажды в далеком детстве, когда мы с мамой шли по улице, с нами вдруг заговорила пожилая цыганка, —

я не помню ее слов, но хорошо помню взгляд ее пронзительных черных глаз: так на меня ни до, ни после никто никогда не смотрел, —

и я знал, что слова, сопровождавшие такой взгляд, должны были быть очень важны, —

и точно: цыганка сказала, что я умру своей смертью, —

и я, конечно, не забыл этих слов: они помогают мне переносить, в частности, полеты, которые я терпеть не могу по причине моей врожденной клаустрофобии, —

в словах цыганки есть, безусловно, определенное успокоение: как-никак мне по жизни не грозит кирпич, внезапно падающий с крыши на голову, а также подобные ему неприятные неожиданности, —

хотя, с другой стороны, смерть в кровати тоже не самая лучшая: а если это больничная кровать? или койка в доме для престарелых? да и какая болезнь пригвоздит меня к ней? —

одним словом, все дело в подробностях: черт, как говорится, сидит в детали, —

но детали этой – решающей, последней детали – я не знаю, —

и как мне почему-то кажется, не знала ее и та цыганка, —

и в этом незнании заключается, конечно, великое благо для всех людей, потому что иначе они психологически начинают ничем не отличаться от приговоренных к смертной казни: только очень мужественные или очень просветленные люди могут выдержать точное знание часа собственной смерти, —

поистине, это знание напоминает острие римского меча или японского кинжала (их прообразы: легионер, бросающийся на меч и самурай, делающий харакири), которое все глубже в нас вонзается по мере того, как приближается последняя минута – и спасения никакого.

А между тем точное знание собственного смертного часа совсем не обязательно таит в себе ужас, —

оно ужасно только потому, что нам неизвестно, что будет потом, —

экстрасенс ведь сообщает нам дату и обстоятельства нашей смерти, но он ничего не говорит, что будет за нею, потому как что-нибудь за нею да будет, —

и если бы мы точно знали, что нас ждет за последней чертой, мы бы не испытывали, наверное, никакого страха, —

тут все дело, следует повторить, в деталях: каковы возможные основные пути посмертного бытия? их всего-то три: основных и возможных, —

первый – астральная жизнь, второй – реинкарнация и третий – полное ничто, —

и все три пути по-хорошему должны быть описаны предсказателем будущего более-менее убедительно и подробно, а иначе пусть лучше он не берется за свое рискованное ремесло, —

однако, как сказано, подобные прозрения в то, что ждет человека после смерти, экстрасенсам обычно недоступны, —

экстрасенсы видят события только земной жизни, —

и видят по причине волновой – наряду с квантовой – природы времени, умея настроиться на ее «правильную волну».

Разумеется, путешествия во времена доступны лишь немногим и избранным, но обращает на себя внимание, насколько экскурсы в прошлое спокойны и эпичны по духу, тогда как предсказания будущего чреваты, напротив, острейшим драматизмом, субтильной скорбью и неизбывной тревогой, —

откуда скорбь и тревога? оттого, что, лишенные знания о дальнейшем вашем странствовании, которое тоже заложено в нас на бессознательном уровне, мы, получив предсказание, наталкиваемся на ставший вдруг несомненным и зримым собственный смертный час, точно древний римлянин на меч или самурай на кинжал, —

а ведь умирающий в последние минуты, вместо того чтобы входить в смерть, как гвоздь в гроб, испытывает, судя по всему, невероятное расширение и углубление сознания в измерениях и масштабах непредставимых для живого и живущего человека – экстрасенс же понятия не имеет о подобных изменениях, —

тем самым искажается перспектива видения будущего: опять-таки одно дело увидеть свой смертный час во всех подробностях, а другое дело увидеть еще плюс к тому следующие фазы бытия и сознания, в чем бы они ни заключались, —

всего лишь изменение перспективы, но оно имеет решающее значение, —

вот почему в любом предсказании смертного часа присутствует элемент ужаса, —

и чем подробней будет описан смертный час, тем сильнее ужас, —

в моем случае, к счастью, предсказание ограничилось сравнительно общей фразой и, насколько я помню, денег за него цыганка не взяла, —

значит, все будет так, как она сказала, —

непостижимым образом я отныне мог влюбляться только в светлоглазых женщин.

Как, наслаждаясь жизнью, нельзя все-таки забывать, что всегда и в любом месте с вами может случиться нечто такое, что с этим наслаждением, мягко говоря, совершенно несовместимо, —

и это принадлежит самой сущности жизни, —

так, живя в Германии и пользуясь ее во многих отношениях образцовой организацией хозяйственной, социальной, культурной и общественной жизни, тоже нельзя забывать, что, случись вам запарковать машину чуть дальше соответствующего дорожного знака, как уже через четверть часа явятся полицейские со складным метром, или вздумай вам, будучи смертельно усталым, коротко прикорнуть на парковой скамейке, как близ вас – и тоже точно по волшебству – тотчас вырастут знакомые блюстители порядка, —

и так далее и тому подобное, —

короче говоря, Дамоклов меч за малейшее нарушение порядка в этой замечательной стране всегда и везде висит над вами, —

и не то что бы это было так уж страшно: в конце концов немецкие полицейские очень вежливы и гуманны, да и вы сами, быть может, больше выиграете, чем проиграете, если научитесь уважать величайшую святыню германской нации, —