Ему нужно закончить с книгой. Он идет в кабинет и сразу же отвлекается на письмо, которое оставил на тумбе. Перечитывает его и включает лампы, согревающие деревья-бонсай. Поправляет проволоку, которая задает направление роста ветвей, проверяет чистоту искусственного грунта. Внимательно обследует сосну, которую только что принес.

Все ошибки в уходе за бонсай тщательно продуманы. Формальные правила не соблюдены. Двум деревьям задана оригинальная форма, плавающая между чоккан и бундзин. Может быть, есть что-то от мойоги.

Она просыпается рано, когда темнота за окном уже разбавлена каплей молока. Ее взгляд бежит от окна к прикроватному столику, от входной двери к тумбе и дальше. Это долгий марафон. В полумраке взгляду приходится оббегать каждую линию, форму и фигуру, чтобы убедиться, что это не человек. Финишной чертой оказывается тонкая полоска света, которая тянется из приоткрытой двери кабинета.

Перед тем как повернуть на кухню, направо. Шаг внутрь, справа на стене выключатель. Щелчок, вспышка слепоты, потом интерьер кабинета начинает проступать. Вот что увидят глаза, слева направо.

Стол, укрытый листопадом вырезанных страниц. У левого края на подставке разложена и закреплена книга. Экземпляр, уже прошедший вскрытие и вивисекцию. Почти всю стену занимает школьная доска. На ней развешаны страницы книг, будто запутавшиеся в паутине меловых линий. Стеллаж, забитый похудевшими томами, которым велики собственные обложки. Каждый лист набран разной гарнитурой, написан другим языком и рассказывает иную историю. Ветер перемен вырвал их у всех книг вселенско-вавилонской библиотеки и перетасовал.

На одной из полок лежит распухшая толстая тетрадь. Если убрать резинку, которой она перетянута, тетрадь выгнет спину как перепуганная кошка. В ней мелким и неразборчивым почерком вынужденного левши записаны краткие содержания и тезисы, список действующих лиц и используемая терминология, первая и последняя фраза реконструированной книги, восстановленной истории. Для еще незаконченных книг размечены возможные схемы развития сюжета, мысли, догадки и предположения.

Это работа книжника – восстановить перепутанные и смешанные истории. Вернуть каждой из них право быть рассказанной до конца.

Открыть книгу и взять нож. Разрезать нити, которые скрепляют тетради в книге. Потом разрезать листы по линии сгиба. Потом читать. И читать еще раз. Смотреть и искать, вспоминать и листать другие книги. Скорее всего, ничего не найдется и ничего не вспомнится. Страница отправится на доску, повиснет на магните, ожидая продолжения. Другая страница ляжет в стопку, рядом с будущими и прошлыми соседями. Понадобится время, чтобы она нашла свое место. Потом, по отдельным страницам, книга соберется целиком. История вернется в том виде, в каком она была до того, как все закончилось.

Книжник сядет за стол и начнет реконструкцию. Если внутренние поля достаточно широкие, он склеит листы в развороты – бумажная полоса между ними и мазок бумажного клея. Еще раз. Полоска бумаги и клей. Приставит листы друг к другу, проведет кистью и положит полоску бумаги. Потом еще раз клей. Развороты подсохнут и по ним можно будет пройтись утюгом. Потом нитка и иголка. Упираясь наперстком в иглу, он будет сшивать тетрадь. Потом еще одну и другую. После этого… уже не важно. Скучные подробности однообразной работы.

Можно спросить у книжника, в чем смысл этого. В чем идеология и последовательный метод такого занятия. Зачем возвращать историям право на рассказ, если все уже закончилось? Для чего и для кого эта работа? Отчасти ее питает надежда, что этот реконструированный вариант станет образцом, по которому книгу будут копировать. Но, скорее всего, она останется в единственном экземпляре. Может быть, сам книжник ответит, что его работа не направлена ни на что и ни на кого. У нее нет идеологии и метода. Он занимается этим лишь потому, что больше заняться нечем.

Днем она бродит по комнатам, касается вещей и мебели, пробует вспоминать. Сейчас она не умеет пользоваться даже столовыми приборами и завязывать шнурки на кроссовках. Иногда не понимает простые вещи, вроде стола, потолка и чашки. Не только названия, но и их функции, место в мире, связи и причины.

Однажды она спрашивает, почему они не ходят вверх ногами? Книжник не знает, что ей ответить. Чуть позже он находит ее в гостиной, где она листает одну из восстановленных им книг.

– Возможно, что мы ходим вверх ногами, но выглядит это так, будто бы мы ходим ногами вниз. Понимаешь? Точка зрения решает все.

– Почему… вода не льется… сквозь чашку? И почему… сквозь нее… проходит свет?

Немного помогают книги, потому что она сохранила навык чтения. Хотя многие слова, даже простые, заставляют ее взгляд споткнуться. Вопросов становится больше. Все чаще он отвечает ей «не знаю».

После нескольких страниц очередной книги она зовет его.

– Ты? – ее указательный палец направлен на книжника.

Он кивает.

– Я? – теперь палец указывает на нее.

Вновь кивок.

– Почему не наоборот?

Часами она разглядывает бонсай, которые бросились ей в глаза почти сразу же после пробуждения. Она рассматривает их, касается листьев, кончиками пальцев проводит по проволочным каркасам из меди.

– Что это?

– Деревья, выращенные в подносе.

– Зачем?

– Чтобы они приняли нужную форму и не разрослись.

– Нужную… это как?

– Так, как я хочу.

– Почему хочешь ты, а растут они?

Он не учит ее, не говорит как правильно, а разрешает вести себя так, как ей хочется. Она будто возвращается, падает в собственную человечность. Привыкает, что в комнатах четыре стены, пол внизу, а небо наверху, что дождь идет со стороны потолка к полу, а в ванну лучше забираться без одежды. Последний тезис некому оспорить, поэтому книжник держится за него, как за конечную истину.

На следующий день, вычитав об этом в книге, девушка вспоминает что такое имя. Но не помнит своего. Она рассказывает об этом книжнику, пока он снимает бинты с ее ладоней.

– Должно быть имя.

– Да, должно. Почти у всего и у всех есть имя.

– Твое имя?

– Ммм… Я же сказал, почти у всех.

– Мое имя?

– Мы можем подумать над этим вместе.

– Ты хочешь имя… для себя?

– Нет. Называй меня книжником. Это тот, кто занимается книгами.

Изобретение имени стало почти ритуалом для всех, кто пропал в ночь сезона дождей и потерял в этой ночи себя. Книжник предлагает гостье смотреть на это как на игру. Можно дать имя и название чему угодно, изменить его по настроению, не обязывая к чему-либо ни себя, ни других.

Он придумал несколько игр. Самая простая: выбрать наугад одно из тех имен, которые он и она встречали в книгах. Книжник предупреждает, что это имя не будет совсем настоящим. Настоящее нужно попытаться вспомнить.

В день, когда она просыпается и рассматривает тонкую иглу света на полу, книжник проводит обследование. Оценивает слух и зрение гостьи, двигательные функции и вербальные. Целенаправленные действия с предметами удаются плохо, если ранее он не показал, как пользоваться этими предметами. Речь разборчивая, хоть гостье пока удаются только короткие фразы. На вопросы о том, как ее зовут, где она живет и как называется этот предмет на полке (старая кофемолка, в которой он готовит зубной порошок из мела, соды, угля и сухих трав), она не может ответить. С аффективными ответами все в порядке. Настораживают только ответы о самочувствии. С трудом девушка подбирает слова, в которые, как в форму, вкладывает переживания и следит, чтобы они как можно плотнее умещались в нее. Слова приходится восстанавливать по буквам и в итоге получается две формы для переживаний: «тревожно» и «грустно».