Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Книжник приподнимает угол карты и достает из-под него стопку салфеток с каракулями. Перед сном Ева пробовала писать левой рукой. Получилось намного лучше, чем правой.

– Знаю.

Может быть, когда-то это был поселок, капля города, которая отпала от него и скатилась по линии скоростной трассы. Теперь здесь нет ничего, кроме камней, стекла и пыли. Они прячутся от дождя в здании, которое напоминает магазин одежды из-за большой стеклянной витрины. Книжник спит, пока Ольвия и Колетт разговаривают, укрытые пыльной гардиной. Уснуть не получается. Повернувшись на бок, женщины пытаются рассмотреть лица друг друга. Им не из чего было сложить костер и темноту отпугивает только одинокая лампа.

– Я почти пришла, – говорит Ольвия. – Завтра утром мы будем на месте.

– Прости, что я не знаю, как правильно разговаривать с тобой об этом.

– Не страшно. Мне хочется просто немного поболтать перед сном, чтобы успокоиться.

Ольвия рассказывает о людях, которых встречала за время своего паломничества. Все они говорили, что мир ломается. Планета гибнет, животные вымирают, люди меркнут. «Как жить со всем этим?», спрашивали они не у нее, а у самих себя. Колетт повторяет за ними. Ольвия думает, что это вопрос к будущему, но будущего больше нет и нет места для этого будущего. Природа не гибнет, животные вымирали всегда, в этом нет ничего нового, только мир человека становится меньше с каждым сломанным прибором, заросшей бурьяном плантацией и остановленным заводом. Все места, которые скрывал собой человек, открывают себя, открываются себе заново. Пропажа мира людей не сентиментальная сказка, не фото, на котором пропал один из влюбленных и теперь оставшийся обнимает пустоту. Машины засыпают и во сне превращаются в ржавчину. Человечество исчезает, но это не страшно. Так было всегда.

Ольвия отворачивается и некоторое время по ее части гардины пробегают штормовые волны. Потом на их общее одеяло ложится то, что она искала. Часы на длинной цепочке. Ольвия открывает их и протягивает Колетт. Девушке приходится выбраться из-под гардины, чтобы подойти к горящей лампе и внимательно все рассмотреть. В часах лежит фотография молодой женщины, сложенная вчетверо. На месте лица темнеет дыра в форме сердца. Кто-то вырезал этот портрет и хранил у себя.

– Это ведь ты? – спрашивает Колетт.

– Да. Эти часы были со мной, когда я потеряла память. Не знаю, у кого осталось мое лицо… Зато когда-то меня любили и хотели помнить.

В поверхности уличной лужи отражается свет лампы. Дождевые капли разбивают это отражение на мелкие мерцающие точки. Зажатая между расколотым тротуаром и стертой разделительной полосой, лужа похожа сейчас на ночное небо в ускоренной перемотке. Звезды в ней рождаются и умирают меньше чем за секунду.

Игра вторая, разыгранная там, где шепот…

Под травой и насыпным грунтом скрыта контурная карта. Она нарисована стертыми кирпичами, асфальтовыми дорожками, проржавевшими трубами теплотрасс и черепицей. Если рассмотреть то, что скрыто под травой – осколки оконных стекол, дорожную разметку, утонувшие в грунте автомобили, выбеленные временем игрушки – можно вообразить ту жизнь, что протекала здесь раньше.

Пройти три сотни шагов, повернуться на северо-запад и представить под собой несколько этажей. Выглянуть в несуществующее окно и увидеть тонкую иву, которая склоняется у бывшего тротуара. Все это проделывает Юлия, когда книжник предлагает ей такую игру. Она шепчет, что воображает здесь человеческую геометрию зданий. Рисует карту, как в тех книгах с вымышленными городами, выдумывает названия улиц и рассказывает о людях, которых здесь никогда не было. Книжник мягко сжимает ее руку, пока она продолжает говорить. Далеко вперед них Ольвия уже подходит к иве.

Тонкую талию дерева опоясывает круг камней, как сползший к ступням ремень. Ольвия садится рядом и раздвигает траву, чтобы положить на этот пробор рюкзак. Ветер накатывает волнами, заставляет зажмуриться, сгибает ствол ивы и треплет волосы.

Сжимая руку Юлии, книжник уводит девушку в сторону, чтобы дорога к могиле мужа Ольвии была еще дольше. Она продолжает вслух раскрашивать контурную карту выдуманного города.

Трава, поднимающаяся к коленям, кипит под ветром. Книжник и Юлия не слышат слов Ольвии, текущих неразборчивым потоком. Потом ветер выхватывает их и сбегает с добычей за горизонт. В наступившей тишине слышно только как Ольвия обливается слезами.

Пока они приближаются к рыдающей женщине, книжник спрашивает Юлию:

– Я рассказывал, как однажды встретил Смерть?

Смерть

Кто-то уходит, не обронив и горсти слов, без записки, в ночь сезона дождей, чтобы пропасть в темноте. В момент, когда смерть становится необратимой, они уже не помнят себя. Таков их план. Забыться перед концом, чтобы не было страшно. Неравнодушные говорят, что блуждающие по морям великаны из тумана – это покончившие с собой в сезон дождей. Они не верят в это, но продолжают говорить так, чтобы утешить тех, кто остался.

Кто-то не готов сам проститься с теми, кого любит. На руках еще живых остается тело, прямо как в те времена, когда еще не все закончилось. Тогда мертвые хранились в железных картотеках моргов, омывались, приводились в порядок лишь для того, чтобы переместиться в личный ящик из дерева и быть запертыми под полутораметровым слоем почвы. Трагическое недоразумение состояло в том, что из земли получается дурная картотека. Нельзя открыть деревянный ящик, извлечь умершего и, чуть отряхнув, пустить обратно в мир. С почтительностью, которая достойна другого применения, это недоразумение продолжается еще живыми. Пусть и с некоторыми поправками.

Вместо могильного камня, который призван стать меткой мертвеца в земляной картотеке, над местом погребения часто сажают дерево. Многопалые корни сжимают труп в кулаке, пьют соли его внутренностей, минералы костей и жил, мягкую массу увядшего мозга. Те, кто любил и все еще любит умершего, пробуют говорить с деревом. Они воображают, по еще одному недоразумению, что их могут услышать. Надеются на ответ и не получают его. Только во время сильного ветра – когда ветви и листья дрожат так, будто дерево устало быть тем, что оно есть, пытается разобрать себя и собраться во что-то другое, деконструироваться – живые слышат голос. Далекую и тихую речь, которая когда-то запуталась в ветре. Распутанные и заново сплетенные, звучат те же самые слова, который ветер подобрал и унес, чтобы вернуть здесь и сейчас. Все это только попытка сделать из горя историю.

Она идет.

Вот женщина, и на ее руках ребенок. Мальчик, чья кожа покрыта сыпью. Он еще не говорит и едва ли что-то скажет. В худшем случае его жизнь будет дочитана в ближайшие несколько дней, полных мук, слез и отчаяния. Женщина несет его в парк к пруду. Молчащий отец идет рядом. За ним, как плащ на ветру, струится запах алкоголя.

Редкие прохожие не разговаривают с ними. Ударившись о тупой угол чужого горя, они спешат уйти с дороги. Улица заполнена треском радио, в котором едва слышен скомканный мужской голос. Он жалуется, что в его доме живет еще кто-то, кроме него.

У пруда тихо. Деревья вокруг ограждают его от ветра и воплей оборванного электрического кабеля. Женщина аккуратно подносит ко рту ребенка крышечку от флакона, наполненную темно-зеленой жидкостью. Два глотка и она пуста. Мальчик кривится от вкуса, фыркает и выплевывает половину жидкости. Мускулы на его лице собираются в узор плача, но потом медленно расслабляются. Женщина гладит ребенка по волосам и что-то шепчет. Зеленоватая сыпь на коже мальчика бледнеет.

Отец садится на колени рядом. В его руке шприц, полный прозрачного густого препарата. Мужчина замирает и не знает с чего начать. Попрощаться или сделать укол. Он обнимает жену, обнимает сына. Оставляет на каждом пахнущий спиртом поцелуй. Женщина укачивает ребенка, хотя сейчас это не нужно. Дрожащая игла с каплей на кончике входит в узкое плечо мальчика. Врач обещал, что так будет не больно, и это самое важное.

10
{"b":"775800","o":1}