Так будет лучше всем.

Мне, в первую очередь. Потому что окружающие меня люди слишком много говорят о том, чего не знают.

— Предлагаешь на слово поверить? — усмехается Кирилл. — Нет-нет, — теперь он давит не пальцем, а всей рукой. Я зажмуриваюсь. — Раз взялся, надо довести дело до конца, да и как я могу тебе поверить?

Звучало именно так, что поверить ему самому хотелось больше моего.

— Обещаю, — прошептал я, — честно, не расскажу. Зачем мне это?

Скорее всего, сокрытие преступления действительно аморально. Но, честно, оно меня волнует меньше всего.

— Если я не такой дурак, то, наверное, в состоянии выполнить своё слово, — зацепился я за этого дурака… Может, был бы дураком больше, ничего не пытался бы сделать до самого конца и этим бы заполучил своё спасение.

Кирилла это рассмешило. И даже не понять, хорошо это или плохо.

— Марк был таким дураком, которому никогда не было достаточно. Знаешь, есть такие люди, сколько бы они не зарабатывали, им нужно больше денег, сколько бы не развлекались, им всё мало, сколько бы не трахались, они хотят ещё и ещё, и сколько бы не чувствовали, хотят почувствовать больше. Понимаешь? Может, он и наркоманил не потому, что хотел уйти от проблем, а потому что хотел узнать то, что в обычной жизни не получишь. Была в его голове всякая мистическая херня. — Кирилл посмотрел на стену. — Ты и не видел. Когда я был у него, у него на стенах были всякие символы. Кто знает, может, религиозные или какие-нибудь там эзотерические, и наркота славно так помогала ему в этом просвещении. — Кирилл снова посмеялся.

Воспоминания приносили ему удовольствие. И это меня пугает. Теперь-то в нём пугает всё.

— Так тебе было мало того, что он был зависимым, так… ты, — я опять начал говорить не подумав и, встретившись взглядом с Кириллом, струхнул.

За грудиной стянуло.

Имеет ли значение, буду я говорить или нет? Я даже не знаю, повлияет это на Кирилла или нет. Может, стоит попробовать закричать, пока есть возможность? Даже если потом он снова начнёт душить. Даже если никто не придёт…

Эта мысль ледяным осколком врезалась в мозг.

Я пытался не думать, но уже начал, а если начал, не мог остановиться.

Даже если закричу, не факт, что кто-то услышит, не факт, что тут же среагируют, не факт, что подумают, что меня убивают, подумают, что обычная ссора… И не будут двигаться, пока не завоняет труп.

Так было с Марком. Его тело разлагалось неделю в этой комнате. Никто его не искал. Никто не думал, что с ним. Никто не следил, дома он или нет. И это ужасно.

Кирилл встряхнул меня, и я снова смотрел на него.

Что мне делать?

— Да мне было всё равно, что с ним, — и по серьёзному тону сомневаться не приходилось. — Он же сам выбрал этот путь, сам начал клянчить деньги. Его же никто к этому не принуждал.

Мне осталось сказать «понимаю».

— Хотя было смешно, когда он, не знаю даже, демонстрируя остатки гордости? – отказался отсосать мне, а потом сам уговаривал дать ему шанс. — Мерзкий, это единственное, что я мог сейчас подумать о Кирилле. — Конечно, это всё было за деньги, и знаешь, чем дальше дело шло, чем больше ему было надо, тем дальше он позволял заходить мне. Какой ты серьёзный, — сказал Кирилл, — или злой? По тебе не поймёшь, всегда такие штуки скрываешь.

— И убить себя Марк разрешил?

— Нет, — Кирилл даже удивился. — Я уверен, у тебя подобное, наверняка, было, — меня аж передёрнуло, — когда перед глазами есть точная картина, и, кажется, во что бы то ни стало, её нужно воплотить. Пока не воплотишь, она не уйдёт. С музыкой это, наверное, так: слышишь какую-то мелодию, пока не запишешь или не сыграешь, она не уйдёт, вот и у меня так было: я думал, что, если я буду предлагать всякий абсурд, а Марк будет на него соглашаться? Сначала он отказался, но потом-то согласился. Потом я подумал, каково это будет поиметь человека под кайфом? Когда я сказал, что заплачу за три дозы, Марк согласился. А потом я подумал, что будет, если я убью его? Я не думал об этом всерьёз, но с каждым днём картинка становилась всё чётче: я вижу, как поднимаюсь к нему, захожу в квартиру, как здесь всё ужасно и как я снова его трахаю, а потом режу глотку… — Кирилл смаковал этот момент. — И я подумал, а может быть, и, когда мы оказались вместе, я уже понял, что сделаю это.

Чем больше Кирилл рассказывал, тем более довольным становился и тем труднее мне было слушать его.

Они лежали посреди мусора, вокруг смрад от протухшего мяса, Марк под дозой, ничего не понимает, не воспринимает, скорее всего, его руки в синяках, а Кирилла это нисколько не волновало, он имел его и так же, как сейчас, испытывал удовольствие.

Я никогда не был моралистом, но от его слов брала злость.

Одно дело, когда людям необходимо выживать и они совершают преступления – их понять я могу, но, когда в твоей жизни всё хорошо, ты ни в чём не нуждаешься и совершаешь преступление, потому что «захотелось», я даже не пытаюсь понять, почему так вышло. У этих действий даже нет оправдания.

— И совсем недавно мне пришла новая «картина», — Кирилл поднял моё лицо, чтобы я смотрел на него, но я смотрел вниз, — а что, если я убью того, кто теперь здесь живёт? Парень, девушка, ребёнок или старик, мне было всё равно, я просто видел, что смогу сделать это во второй раз, но потом… — вздох непонимания. — Сейчас я ничего не вижу.

— Значит, это намёк, что ничего делать не надо? — я не думал об интонации и я звучал, как провокатор. Не лучшая роль в моём положении.

Кирилл засмеялся.

— Как бы ты хотел, — сказал он. — Я не знаю, что делать. Но я тебе уже всё растрепал… Это всё чёртово доверие, — с непониманием я посмотрел на него, — я тоже думаю, что это странно. Я доверяю тебе не меньше, чем ты мне. Особенно после той песни, — Кирилл кивнул на синтезатор. — Тебе бы музыку к триллерам писать, отлично бы вышло. Да и я бы хотел себе эту песню. Она отлично звучит. Но если я тебя убью, то и музыки не будет… — он действительно об этом задумался.

Сомнительная причина оставлять кого-то в живых.

— Уверен, если ты выйдешь из своего кризиса, то сможешь ещё много подобных штук написать.

— Если не убьёшь меня, то я напишу и тебе что-нибудь, — смелое заявление от человека, который не писал два года и не думал писать больше.

— Сложно сказать, что меня это не подкупает, — Кирилл наклонился ко мне, я почувствовал его дыхание. — Если ещё удовлетворишь меня орально, я подумаю, — он говорил серьёзно.

Если бы о таком меня попросил незнакомец, то даже ему я бы смог сказать «нет».

— Давай я тебе расскажу о том, — к тому же, если ему в кайф от меня слышать «нет», то может и это его подкупит, — о чём никому не рассказывал.

Кирилл сказал, что дело в доверии, но сейчас это точно не оно. Скорее опасливость. Страх перед тем, что я умру, а боль и сожаления останутся со мной.

— И о чём? — Кирилл не был заинтересован, но и не выразил протест.

— О том, как съел человека.

Это ведь была не шутка. Это была необходимая мера, но до сих пор при мысли о ней, у меня кривит лицо.

Я ещё никому об этом не рассказывал. Не мог. Да и если бы рассказал, что бы подумали мои друзья-моралисты? От представления осуждающих взглядов у меня нервы парализует, и всё, что хочется в этом состоянии, рыдать. От напряжения и непринятия. От беспомощности. От страха остаться совсем одному. От того, что это делает меня куда меньшим человеком, чем остальных.

Глаза заслезились.

И говорить это тяжелее, чем сказать «нет». Меня перемалывает изнутри, душит что-то, помимо руки Кирилла, а дребезжащая тишина кажется успокоительной мелодией, которую я бы слушал до утра. Но время нескоротечно, за окном темнота, кто знает, насколько хватит любопытства Кирилла прежде, чем он решит в своей голове, что сделать со мной. Какая там у него будет картина.

Я смотрю на него, хочу сказать, что не буду ничего рассказывать, но только выжидаю. Словно жду его разрешения.

Иногда проще, когда за тебя решают. Не придётся винить себя за выбор.