— Я вернусь, Виктория, — сквозь зубы прошипел Лукас, притянув мою голову хваткой за волосы и запечатав на лбу жаркий поцелуй. — Смерть-падла сама меня боится.

Хлопок двери потонул в новом грохоте перестрелки. Я зажала руками уши, вжимаясь в шершавый пол салона. Купная дрожь сотрясала тело, не позволяя занять удобное положение, на коже выступил холодный пот. Всего лишь в нескольких метрах от меня развернулись самые настоящие военные действия! Это не было эффектно, как в кино. Это было мерзко и ужасно. В таких кровавых банях вряд ли выживают.

Дрожь ужаса свела мышцы судорогой на саамом пике… и внезапно отхлынула, подобно приливной волне, с шипением и рокотом, смывая оцепенение.

И в тот момент на меня снизошло озарение.

В ушах нарастал гул — звенящий, отдающийся эхом, перекрывший звуки выстрелов и крики людей. Я оперлась на вытянутые ладони, словно кошка, стряхнула с колен невидимые песчинки и села на пассажирское сиденье, закрыв глаза.

Выход зачастую там, где его не ждёшь. И самые яркие звезды — у края обрыва в бездну. Самое верное решение — спонтанное, когда разум не в силах перекрыть ему пути доводами рассудка. Чтобы обрести спасение, иногда надо просто избавиться от страха и шагнуть навстречу своей судьбе.

Что я и сделала.

…Я иду. Глухо хлопает дверца за спиной. Каблуки светлых лодочек вязнут в сыром чернозёме вспаханного поля, каждый шаг — словно маленькое препятствие. Иду прямо в эпицентр мечущихся теней, навстречу выстрелам. Звенящий гул в висках превращает их в хлопки, которые кажутся безобидными, совсем не страшными. Ослепительный синий свет режет глаза, а может, все дело не в этом. Я просто не моргаю, когда смотрю прямо перед собой. Вижу знакомую фигуру человека, которого так и не смогу уничтожить, потому что у меня не осталось никаких сил этого ждать. Возможно, он будет огорчён и подавлен, когда мня не станет. Может быть, этим воспользуются те, кто давно хотел занять его место на троне. Я никогда это не узнаю.

Лодыжка подворачивается на коме земли. И фанатичная решимость на миг уступает злости на саму себя: я специально замедляю шаг, чтобы оттянуть неизбежное! Агонизирующий инстинкт самосохранения не желает сдаваться. Но что его предсмертный хрип для той, кто уже приняла единственно правильное решение? Это шанс. Шанс наконец-то избавиться от окружающего кошмара.

Гул в ушах отступает так же быстро, как и дрожь. И я понимаю, что все, состояние аффекта идет на спад. Сейчас накроет ужас и делание выжить. Я не могу себе этого позволить!

Выстрелы оглушают. Кажется, я слышу свое имя, но не пойму, кто это кричит: Александр или Лукас. Слабость выстреливает по коленям — инстинкт выживания сделал финальный контрудар.

Краем глаза вижу фигуру мужчины в бронежилете, с пистолетом, направленным в мою сторону. Поборов желание развернуться назад и спастись, я все же бегу…

Только вперед, расставив руки, словно птица.

Ночь неожиданно ласкова и тепла. А свобода так близко. Еще шаг, еще один лишь шаг… и даже нет препятствий в виде неровного грунта и высоких каблуков!

— Вика!.. — ненавистный мне голос отчего-то звучит за спиной. Но я уже ничего не хочу слышать и анализировать.

Удар. Что-то бьёт меня в грудь справа. Так сильно, что перехватывает дыхание, и это препятствие вызывает возмущение. Почему меня останавливает таким грубым ударом? Над головой мелькает осколок неба с ослепительно яркими звездами, и вслед за этим в груди разливается острая пламенная боль.

Она не дает дышать. Она опрокидывает меня навзничь, усиливается при ударе о землю. У меня каким-то чудом хватает сил перевернуться на бок, свернувшись калачиком, уткнуться щекой в рыхлую землю.

Так пахнет освобождение. Запахом нагретой солнцем земли и сухой травы. Нотой металлического привкуса на губах. Болью, которая в этот раз иная, желанная. Она освобождает.

Я закрываю глаза. Тело слабеет, но легкость настолько восхитительная, что я перестаю замечать боль. Кажется, даже улыбаюсь.

И чувствую, как все мое естество становится поразительно легким и воздушным, и стремится вырваться прочь из тела…

Эпилог

Он никогда не чувствовал сея настолько правым и настолько победителем. Никогда еще решение, принятое спонтанно, в его глазах не выглядело таким верным и единственно возможным. Он сыграл ва-банк и наконец-то смог подобраться к Работорговцу настолько близко, чтобы захватить его врасплох.

Улик теперь было предостаточно. Не голословных заявлений и просто подозрений, именно улик, железобетонных, неоспоримых, способных упечь гниду Михаила Милевского за решётку до конца жизни.

Единственное, о чем в тот момент жалел майор Максим Каменский, — что Милевский, проходящий в министерских файлах как «Работорговец», сумел скрыться с места проведения несанкционированной спецоперации.

Это было нелегко. Проникнуть в структуру крупнейшей сети торговли живым товаром удалось лишь с пятого раза. Но сотрудник министерства сумел раздобыть необходимые сведения. И вот теперь в руках Каменского оказались неопровержимые улики.

Мужчина залпом допил растворимый кофе, окинув взглядом прокуренный зал придорожной забегаловки. Пышногрудая барменша, которая не столь давно помогала ему отмыть с лица чужую кровь, выбежала из-за стойки, призывно улыбаясь.

— Еще кофе. Коньяка добавь, — сухо распорядился Каменский, бросив быстрый взгляд на часы.

Улики были доставлены в министерство сразу. Нельзя было допустить, чтобы они потерялись в архивах после личной просьбы Работорговца. В этот раз ему не удастся откупиться.

Напарник по спецоперации, капитан Величко, совсем не разделял приподнятой эйфории Максима. Все же он оставался по большей части работником штаба, и участие в кровавой перестрелке стало для него выходом из зоны комфорта. Каменский толкнул его в плечо.

— Выше нос. Теперь маятник точно запущен. Поверь, он сядет, и надолго.

Промелькнуло перед глазами испуганное лицо Людочки, дочери его погибшего сослуживца. Лицо девочки, которую он тогда так и не смог вытащить из этого ада. Ради нее он готов был на все.

Тогда ему впаяли выговор и отстранили от службы. Величко не дал своему товарищу скатиться в депрессию и забухать, вытащил, внушил веру в то, что однажды они отомстят за ее смерть. И вот теперь этот момент, похоже, настал.

— Иногда мне кажется, что ты живешь в своем придуманном мире, — внезапно сказал капитан, и на его хмуром лице промелькнула тень сомнения. — Сколько раз Милевский откупался от всего этого?

— Тогда не было достаточных улик, чтобы закрыть его всерьез и надолго. Теперь все, больше этот урод не станет топтать землю и уничтожать девчонок. Кончилась его безнаказанность. А ты выше нос, вечером будем гудеть в ресторане.

Величко отхлебнул из чашки с кофе, который принесла хозяйка бара. Выбил из пачки сигарету щелчком пальца, покрутил фильтр между большим и указательным, глядя прямо перед собой.

— Тебя не удивляет, что совещание собрали в такую рань, и оно длится уже больше часа? И что нам велели ждать вызова к Киселеву, а не участвовать напрямую?

— Мы свою работу сделали, — оптимистично отозвался Каменский, отпивая кофе с хорошей дозой коньяка. — Теперь у них просто нет другого выхода. Улики неопровержимы.

— Тебе припомнят несанкционированную операцию.

— Победителей не судят, Гера.

Величко подкурил, все так же задумчиво глядя в стену.

— Кто была эта женщина, в которую ты случайно выстрелил?

На лицо Максима легла тень.

— Мне плевать, кто это такая. Она закрыла своим телом эту гниду. Этого достаточно.

Каменский зря опасался, что его вызовут к начальству сразу же после совещания. Но все равно не мог заснуть, мерил шагами свою холостяцкую квартиру, выпивая одну за одной чашки кофе, а внутри все бурлило от предвкушения.

Он победил. И куда приятнее вероятного продвижения по службе и, чего греха таить, скорой звёздочки на погонах был тот факт, что справедливость восторжествует. Милевский сядет, а уж сам Максим постарается, чтобы у преступника «случайно» остановилось сердце еще в СИЗО.