– Нет. Зато я повторю – я не подчинюсь. Никогда.

– Тогда, – папа ступает ближе, хруст осколков под его тяжёлыми каблуками до ужаса пугает, – не держу.

– Я же твоя дочь, – пячусь. – Неужели ты выгонишь меня из-за этого?

– Не только выгоню, но и оставлю ни с чем. Выходишь за порог – и считай, что отца и дома у тебя больше нет. И денег на твои развлечения тоже.

Киваю, до конца не осознавая, что он и правда так сказал. Да это просто понты, игра такая жестокая. Папа пытается мне угрожать и припугнуть, чтобы я согласилась.

– Хорошо. Я соберу вещи и уйду.

– Э-э… нет. Ты уйдёшь голая и босая, потому что твоего здесь ничего нет. – Он бьёт себя кулаком в грудь. – Это мой дом! Я его выстроил, кровью харкал, чтобы заработать на каждый кирпич.

– Возьму хотя бы телефон и документы. – Поворачиваюсь к лестнице, чтобы подняться в комнату, но меня тормозит приказ, направленный в сторону, на охранника.

– Егор, возьми эту залётную девицу и вышвырни отсюда. И не впускай. Никогда.

– Но… – Молодой высокий мужчина, что стоит в тени коридора, на миг теряется.

– Ты что, Меркулов, глухой? Вышвырни эту шваль из моего дома.

– Папа, пожалуйста… дай мне взять документы. Я ведь не смогу на работу устроиться…

Отец ступает ближе и, наклонив голову, смотрит в глаза. Я его не узнаю. Чужой, жестокий человек. Он бывал несдержан и груб, но чтобы вот так…

– Я дал тебе выбор. – На миг выражение его лица смягчается, но ноздри всё так же угрожающе раздуты. – Ещё не поздно передумать.

– Это выбор без выбора. – Качнув головой, отступаю. Мне страшно, что он меня ударит, разобьёт лицо и нос. Как в тот раз, когда я не хотела ехать с ним в столицу, на встречу с его партнёрами. – Я говорю – нет.

Папа жёстко кривится, словно это слово перечеркнуло наши прожитые вместе годы и его любовь ко мне, если она была… И, повернувшись ко мне в профиль, он широким жестом показывает на дверь.

– Вон пошла.

Давид. Наши дни

– Что ты хочешь этим сказать?

На мягком стуле словно гвозди насыпаны, неудобно и твёрдо. После заданного вопроса встаю и отхожу к распахнутому окну. Соколов – жаркий парень, ему осень нипочём, в кабинете натуральный дубарь, но моему урагану в штанах это даже на пользу.

– А то и хочу. – Данька отклоняется на спинку стула и закидывает ноги на стол. – Не существует такой. Арина Ласточкина, видимо, живёт по поддельным документам.

– Вот те раз…

– Угу. – Друг тянется к телефону и показывает мне «Минуточку». – Яна, пробей ещё двоих. – Данька прикрывает ладонью трубку и спрашивает у меня: – Малышню как звать?

– Миша и Юля, но… если имя мамы не настоящее, то…

Соколов хитро улыбается.

– Детей-то она всё равно как-то регистрировала. Они же в школу ходят?

– Должны. Я не знаю.

Поднимаюсь. Стул достал – намял бёдра, теперь всё внизу горит и тянет. Лучше постою.

Пока Данька передаёт информацию помощнице, я смотрю на город. Райончик здесь гиблый – серый и зашмыганный, чем-то напоминает двор, где Ласточкина живёт.

Что-то с этой женщиной не так. И мне до ужаса интересно всё узнать, так, что я лишаюсь сна на несколько дней, но в одиночку, в сети, не могу ничего о ней найти. Она будто призрак, пришедший из сумеречной реальности. И такой желанный призрак, что я даже сейчас, вскользь думая о Ласточке, не могу сдержать либидо. Встряхнувшись, оборачиваюсь к Даньке через плечо.

– У тебя есть выпить чего-нить?

– Ты же не пьёшь.

– Скоро начну, жопой чувствую.

– Баба довела? Та самая, Ласточка?

Отмахиваюсь. Мол, всё-то ты понимаешь, а Данька понимает как никто лучше.

– Она моя пациентка. И занята…

– Сомневаюсь, что тебя это остановит. – Соколов перекладывает бумаги, что я привёз из больницы. Скудная информация о девушке и её детях. Очень всё лаконично, правильно и кратко, будто искусственно прописано.

– Кстати, она перевела деньги на клинику. Можно как-то пробить счёт? – интересуюсь.

– А смысл? Имя ведь то же самое. Чистенькая анкета, будто девчонка лет десять назад только на свет родилась.

– Да только ей почти тридцать.

– Вот в чём вопрос, – подняв вверх указательный палец, Данька усмехается. – Что девица вытворяла и где была первые двадцать лет своей жизни?

– Дань, скажи… – Чувствуя, что возбуждение немного отпустило, возвращаюсь к столу. Недовольно таращусь на сидушку стула, вроде всё ок, но что ж так жмёт меня со всех сторон? Словно под затёртый дерматин камней напихали.

– Давай уже, любвеобильный наш, жги. – Соколов потягивается в кресле, хрустит пальцами и разминает плечи, затем всё-таки тянется к столу и выставляет наверх бутылку коньяка и две стопки.

– Может, зря я лезу к ней, а, Дань?

– А сам что чувствуешь?

– Да хана! – Одним махом выпиваю предложенный напиток и киваю, чтобы налил ещё. – Давно меня так не штормило.

– Вы влюбились, Доктор-не-болит.

– Если бы, – шепчу и выпиваю ещё. – Она замужем. А у меня пунктик…

– Пф… – Даня наблюдает за моей рукой, улыбается, когда я снова тянусь к стакану, и отставляет бутылку на полку, не наливая добавки. Жадина. – Ты же говорил, что мужа и следов мужика в квартире нет.

– Так и есть. Там… – В голове взрываются пузырьки алкоголя, ноги ведёт. Всё-таки сажусь на твёрдый стул и растекаюсь по спинке. – Там просто ужас. Она в такой бедности живёт… с двумя малявками. Можно подумать, что бухает по-чёрному и водит алкашей, но нет же! Я ведь сутки с её детьми возился – они такие… такие чу́дные и умненькие. А она… до того измученная, будто тянется из последних сил. Нет, здесь что-то не так. Меня будто прокрутили через жернова, когда встретился с ней взглядом. Данька, я её… сука, придурок полный, не удержался… поцеловал, когда уходил. Пиздец! Вот скажи, чем я думал? Башку от её запаха свернуло напрочь.

Данька молча смотрит на меня и хитро лыбится.

Пьяно веду рукой, отмахиваясь от взгляда Соколова, будто от назойливых мошек.

– Всё. Молчи, тоска! Молчи, зелёная!

– Круто ты попал на любовь, Аверин. – Друг ещё сильнее скашивает улыбку, сверкает разноцветными радужками, словно его мои переживания потешают. – За это стоит выпить. – И догоняет меня стопкой коньяка.

– И что делать?

– Добиваться. – Хлопает перевёрнутой стопочкой по столу, заставляя меня дрогнуть. – Если так вштырило, однозначно стоит попробовать.

Оглядываюсь в окно. Никогда не добивался женщин. Они вешались на шею, как пиявки, отдавались без вопросов и обязательств, а если я сталкивался с преградой, то шёл к следующей.

– Дань, с моей особенностью…

– В жопу, Давид. Эта особенность прогрессирует, потому что у тебя нормальной бабы нет. Горячей, такой, чтобы мозг плавился, а в штанах остывало хоть изредка.

– Да вдруг и эта не горячая?! Откуда мне знать? Первое впечатление может быть ошибочным, я не верю в любовь с первого взгляда.

– А с первого вдоха не хочешь? – Ну прямо как в воду смотрит проницательный наш Соколов.

Вспоминаю, как Арина дышала, когда увидела меня впервые, как дрожала, когда я её осматривал, а потом как жадно трахалась с моим языком в подъезде. Это ли не доказательство, что она мне подходит?

– Можно только проверить, – подхватывает мои мысли Данил, продирает русые волосы пятернёй. – Вообще, я тебе даже завидую. Найти цель в жизни – это ли не круто?

– Круто, да. Ошизеть как круто. Я скоро истекать этой крутостью буду, как парным молоком, если её не трахну.

– Эм… Так в чём проблема? Давид, я тебя не узнаю. Ты что, не знаешь, как бабу на кровати разложить? Тебе инструкцию выписать?

– Она не такая, Данька. Я прямо чувствую, – тру кулаком ноющую грудь.

– Главное, что чувствуешь здесь, – показывает на солнечное сплетение, – а не задним местом. Это уже чего-то да стоит.

– Бля, поговорили о бабах. Я же теперь, пока не нагну Ласточку, не успокоюсь. – Встаю и переваливаюсь корпусом через окно. Холодный воздух, влетающий в грудь, помогает прийти в себя. Я даже сейчас, просто говоря о девушке, жажду её, как чумной. Одержимость какая-то. – А знаешь, что самое хреновое?