***

Два десятка подрощенных бархатцев весёлой сочной зеленью топорщились из небольшой коробки в руках Марьи Алексеевны, которая, кутая худенькое тельце в самый красивый халатик, какой нашла в своём гардеробе, уселась на уличную скамейку под окнами дома. Понаблюдав чуток за работой соседа, который расчищал и огораживал место для клумбы, старушка прикрыла глаза и улыбнулась, подставляя лицо мягкому солнечному свету. У её ног, блаженно оскалившись и высунув розовый язык, разлёгся коричневый лабрадор.

Испепеляющая жара в последние дни куда-то испарилась, всё чаще было облачно, а под вечер накрапывал дождь, но сейчас, в послеобеденные часы, тучки вдруг расступились и позволили робким лучикам проскользнуть по угрюмо ждущей тепла земле.

– Я тебе погодя ещё корневища жёлтых ирисов принесу. Видел такие поди где-то? Говорят, мол, цветы они болотные, а во дворе – диковинка такая, – монотонно заскрипел голос Марьи Алексеевны, и Михаилу пришлось поднять голову и навострить уши, чтобы расслышать её слова. – Садить пока не сезон, как-никак конец июля, но мы их осенью пристроим и укроем на зиму. Весной они проснутся, прорастут, и красота будет. Ох, Сёмушка перед тем, как уйти, лилии посадить успел, а я вот – ирисы. Будут они вместо нас за тобой, милок, присматривать.

– Ох, баб Маш, ну чего ты заладила? Да, коленки болят и сердечко пошаливает, но если б ты за ум взялась и перестала в своих грядках на жаре копаться…

– Да как я могу, Мишенька, это же радость единственная. Цветы да грядки, да Лидочка в гости забегает, – прокряхтела старушка, помахивая худыми ножками, обутыми в красные резиновые тапочки. – Это вам, молодёжи, кажется, что мы за жизнь наработались так, что будем всю старость на боку лежать и телевизер смотреть. А вот и не так, дорогой, мы трудиться хотим до последнего. Уж ежели помру в саду, буду лежать там в цветах красивая, как нимфа, пока меня внученька не найдёт.

– Ох и фантазёрка же ты, – хмыкнул мужчина, запястьем смахивая со лба пот (ладони в жёлтых резиновых перчатках были перепачканы землёй). – Да и какая из меня молодёжь-то? Тридцать второй год идёт. Как видишь, вместе с тобою тут в саду копаюсь.

– А это ты зря, – вздохнула соседка, противореча теперь самой себе. – Ты б лучше погулять куда сходил, девочку себе нашёл хозяйственную и разумную. Тут, конечно, можно далеко не идти. Лидочка моя разве не чудесная? И в доме всё сделает, и в огороде поможет, и глазки у неё, как у матери, синие-синие. Собачку твою вон проведывать заходит, когда ты на работе, так ты б её, может, позвал куда-нибудь в выходной?

Михаил вздохнул и забрал коробку с цветами, чтобы погрузить каждый росток в приготовленную для него лунку.

Разговор не впервые сворачивал в сторону прекрасной Лидочки, которая и правда забегала сюда пару раз в неделю, чтобы покормить Чоко и выпустить его погулять. Изначально доктор, конечно, попросил об этом саму Марью Алексеевну, ведь не только периодически её подлечивал, но и помогал таскать тяжести, чинить технику, делать мелкий ремонт, прикручивать карнизы для штор или доставать что-нибудь с самых верхних полок шкафов. В общем, просьба была уместной и не очень обременительной, но старушка решила немного подтолкнуть молодых людей навстречу друг другу, поэтому отправляла внучку, когда та оказывалась у неё в гостях. Странно, конечно, ведь они всё равно не встречались во время этих визитов девушки в его дом, однако недавно та осмелела и начала оставлять после себя знаки внимания. То что-нибудь вкусное возникало в холодильнике, то хаотично разбросанные в комнате вещи становились на свои места и лишались слоя пыли, то на сушилке вместо старого и обтрёпанного появлялось новое целое полотенце, то у Чоко лоснились кем-то вычесанные бока.

Михаил относился к этим знакам несколько настороженно, ведь он не просил делать ничего лишнего. То же можно было сказать и о приносимых ему цветах.

– Свой дом с садом есть, – вдохновенно продолжала старушка, не обращая внимания на упорное молчание в ответ. – Детишек здесь растить хорошо. Свежий воздух, природа, много места для игр. Ну не чудо ли? Сёмушка о том же, наверное, думал, когда решил тебе всё оставить… Ты парень молодой, вот и задел для жизни счастливой уже есть…

Нет, о чём думал Семён Аркадьевич, буквально за полгода до своей смерти составивший завещание, Михаил не знал, но совершенно точно понимал, что он был для него не только соседом по дому и хорошим другом. Его ненавязчивая, но такая нужная иной раз забота напоминала врачу рано погибшего отчима, которого он заслуженно называл отцом и по сей день.

Хотел ли старик для своего «приёмыша» именно такого счастья?

Уйдя глубоко в свои мысли и делая работу механически, он опомнился, когда гостья завозилась, ища в кармашке халата телефон с большим экраном и крупными цифрами на кнопках.

– Ох, время быстро бежит, – деловито ткнув пальчиком в боковую кнопочку доисторической коробушки, сказала она. – Четвёртый час пошёл. Настасья сейчас ко мне с дочкой нагрянет, а я даже чайник не поставила. Ты завтра с самого утра работаешь, Мишенька?

Он кивнул и всё-таки постарался улыбнуться, когда Марья Алексеевна потрепала его по короткому «ёжику» тёмных волос, попрощалась и в сопровождении виляющего хвостом лабрадора пошла к калитке.

И правда, прошло уже больше часа с тех пор, как он занялся клумбой, которая даже не входила в его сегодняшние планы, да и сидеть на корточках было уже тяжеловато: ноги затекли и начали неметь, а позвоночник сковала тупая боль. Хорошо хоть цветов для посадки осталась всего парочка.

– Да я реально старый, – буркнул он себе под нос, с хрустом разминая плечи и неустойчиво покачиваясь на пятках, но вдруг завалился набок из-за налетевшей на него громко лающей туши. – Чоко, засранец такой! Что творишь-то!

«Гав-аф!» – неубедительно оправдался пёс, вертясь около поднимающегося на ноги хозяина, но, «предупредив» его, всё же замер с опущенным хвостом и уставился в сторону калитки, переминаясь с лапы на лапу. Та звякнула так, словно её прикрыли. На выложенной маленькими плитами узкой дорожке послышались совсем тихие, какие-то неуверенные шаги.

Пришёл посторонний?

Михаил так и застыл с последним саженцем в обтянутой жёлтой перчаткой ладони, вглядываясь в бреши в кронах деревьев и кустарника, который окружал калитку и дорожку, создавая дополнительное зелёное ограждение и «коридор». Огненные лилии покачнулись, пропуская гостя вперёд, и тот, робко оглядываясь по сторонам, вышел к дому, но, когда увидел его хозяина, только охнул и нервно сжал губы. Зато лабрадор снова оживился, повёл носом по ветру и, постукивая хвостом, уверенно пошёл парню навстречу. Тот, нагруженный рюкзаком и пакетом, вздрогнул, отступил назад и чуть было не споткнулся о край одной из плиток.

– Чоко, уймись! Безопасно! – гаркнул Михаил, наспех пихнул последний саженец в лунку и направился к гостю, дрожащую руку которого уже обнюхивал лабрадор.

Однако проверка прошла успешно, пёс узнал запах человека, завилял хвостом уже более расслабленно и лизнул смиренно протянутую ему ладонь.

– «Чоко» – это как «Чокопай»? – несмело обратив к хозяину пса беглый взгляд, вдруг тихонько спросил Родион.

Парень, который неделю назад выписался из больницы, а две недели назад пытался покончить с собой, выглядел хоть и несколько сконфуженным, но удивительно посвежевшим. Его чуть отпущенные русые волосы живописно разбросались по голове волнами и колечками, с лица сошёл аллергический отёк, прорисовав довольно тонкие и даже острые черты, из-под ярких глаз оттенка лесного ореха исчезла нездоровая синева, зато на скулах и около крупноватого носа с лёгкой горбинкой проступили бледные веснушки. Чистая фланелевая рубашка в крупную клетку с закатанными по локоть рукавами, тоненькие кожаные и плетёные браслеты на запястьях и нарочно порванные на коленях джинсы делали его похожим на подростка. Если бы Михаил не увидел Родиона в больнице, а лишь тогда, на пляже, то теперь бы не узнал его совсем.