Я не отдам Око Ольге до той поры, пока она не войдет в возраст настолько, чтобы ей можно было что-либо объяснить. И тогда она поступит на обучение в монастырь — лучшее место, где ее научат обращаться с загадочным даром не во вред себе и другим. Это еще года три или четыре, а пока я сама займусь ее обучением. Старая дева — не приговор, если есть дело и дочь, даже чужая. Родня — лотерея, мы сами выбираем себе по-настоящему близких людей.
Я завтра же отпущу Федота — пусть идет, раз ему хочется, без условий, я дам ему вольную. Дам денег — он заслужил. И помолюсь за него Преблагому, может, он услышит мои молитвы — девушки-женщины, не то юной, не то зрелой, не то наивной, не то циничной. Может, он воздаст мне за труды.
Лошадь фыркнула недовольно, сбилась с шага, и я подняла голову. Впереди на дороге, ведущей к реке и мосту, кто-то стоял. Я вгляделась.
— Тебе чего? — крикнула я, трогая лошадь и подъезжая ближе к той самой женщине, что молилась в церкви. Повитуха, вспомнила я, она возвращается от кого-то или скорее идет куда. Но стоп, у графа один крепостной, куда же она идет и чья она?.. Павла Юрьевича? Возможно.
Никакой опасности от нее не исходило. Очень усталый вид, немудрено, роды — процесс нередко выматывающий не только роженицу. Одежда ее была чиста, волосы спрятаны под платком; она подняла руку и попросила:
— Дай мне вольную, барышня.
— Ты моя? — вырвалось у меня. Второй раз тебя вижу. Но бабы, которые не крутились при барском дворе, для меня все на одно лицо, пусть для помещицы с таким количеством крестьян это странно. — Не помню тебя. Кто ты?
И зачем тебе вольная? Один, другой, и логично, конечно, распустить тех, кто служить мне не хочет или работает из-под палки, но не за красивые же глаза, тот же Федот — рукастый мастеровой. А эта — повитуха, и если мне…
— Ты повитуха? — атаковала я крестьянку вопросами. — Постой, тогда не спеши… Давно принимаешь роды? Успешно? Как баб в тяжести смотришь? Многое ли про чадо можешь узнать?
Никуда ты не пойдешь, дорогая, пока не наладишь мне локальный родильный дом. Бабы рожают ежегодно, без работы не останешься, я буду щедро тебе платить, а не парой яиц и старой курицей.
— Ведьма я, — прошелестела крестьянка. — Моревна. Не признала, барышня Елизавета Григорьевна?
Черта с два. Если верить Федоту, я истерила в последний раз, когда была наша с ней встреча, а сейчас мне было решительно все равно. Мне причина моего безразличия была понятна, но Моревна — что она сделает на этот раз?
Да ничего, поняла я с какой-то спокойной обреченностью.
— Думаешь, это спасет? — продолжала Моревна, указывая на Око. — Побрякушка. Стоит денег немалых, но не спасет.
В любой непонятной ситуации вступай с противником в переговоры. Пока он не атакует, можно понять, что ему от тебя надо.
— Что ты от меня хочешь? — спросила я. — Зачем пугала меня в тот день, когда я ехала закладывать имение? Зачем грозила карами? Убежала от меня зачем?
А к роженицам ходит. Ничего удивительного, если повитуха она тут одна. История знает случаи, когда под страхом наказания к ведьмам и знахаркам валили валом, что делать, если других вариантов нет. Да и что сделает кто родильнице? Барин порадуется новому человеку, ему дела нет до того, каким ведьмовстом его обогатили на возможные двадцать, а то и сто грошей.
Моревна подошла ближе. Обычная женщина. Если не знать о ее силе, мимо пройдешь и ни за что не подумаешь, что она способна на кошмарные вещи. Кошмарные ли? У страха глаза велики.
— Вольную, — повторила она, не сводя с меня взгляд. — Дай вольную, я уйду подальше отсюда, барышня.
— Дам, — пообещала я, — если ответишь и не соврешь, зачем останавливала меня. Зачем пугала. Ты же видишь, я не боюсь сил твоих черных.
Она узнала меня в одежде монаха. Вероятно, почувствовала у меня на груди Око. Она могла следить за мной или явиться в церковь специально, но откуда ей было ведомо о моих планах? Или и об этом мне лучше не знать?
— Граф приказал тебя остановить, барышня. Чтобы ты имение закладывать не поехала. Зачем, почему, то не бабьего ума дело. Он вольную сыну моему обещал — у нас с ним условие. Я тебе, барышня, страху напускаю, он Епифана отпускает.
Епифан — тот каменный тип? Или единственный крепостной графа не встает от плетей и голода?
— Что, плохо ему живется? — поинтересовалась я.
— Не знаю, барышня. Как барин продал его младенцем, я его и не видела. Может, его и в живых-то нет.
Горе матери, даже если она видела сына лет тридцать-сорок назад, всегда будет свежим и кровоточить. Горе не дает права на манипуляции другими людьми.
— Он жив, — уверенно ответила я, не вдаваясь в детали. Если я понимала все верно, то графу нужен хоть один крепостной, чтобы считаться помещиком, а не арендатором земель, и получать льготы. — Возвращайся домой, — приказала я, — граф тебе не сделает ничего. И Епифан твой уже у другого барина. С ним и говори, я дозволяю.
На ловца и зверь бежит — то-то удивится Евгений Дмитриевич. Столько времени потратил, чтобы ведьму словить, если не врал мне, разумеется, и вот она сама явилась пред ясны очи.
— Нет у меня дома, барышня, — хохотнула Моревна, и я ощутила знакомое движение воздуха. Словно дикие спирали, мелкие, острые, впились в мое тело — обида за то, что Нелидовы лишили ее сперва мужа, потом сына, потом крова; месть, глупая и нелепая, и смерть моя будет такой же глупой и такой же нелепой. Как была вся жизнь Елизаветы Нелидовой до того, как я оказалась в ее теле.
Конец?.. Спирали вонзались глубже, и мне казалось, что вот-вот брызнет из моего окаменевшего тела кровь. А лошадь стояла, не двигаясь, опустив голову, и луна все так же светила ярко, рассматривая нас с высоты. Ей было интересно, чем все закончится.
— Я дам тебе вольную! — заорала я. — Приходи завтра в церковь, как в прошлый раз, когда все уйдут! Отпусти меня, я тебе ничего не сделала! Слышишь? Немедленно отпусти!
Какой хищник выпустит свою добычу? Кто откажется насладиться гибелью врага? Кому и когда что мешало ударить исподтишка, ублажая больное эго?..
Никто не придет, герой на коне, одетый в сияющий плащ, не явится, чтобы спасти меня, это жизнь. Нет штампов «в последний момент» — почему людям это так нравится? Хватаются за соломинку в выдуманных мирах и историях, которые никогда не происходили?..
Больно не было. И не страшно. Может, ведьмовство длилось мгновение, а потом все исчезло: Моревна и спирали, как не было, и лошадь подняла голову и вопросительно фыркнула, мол, натерпелась страху, пора домой?
Я протянула руку и потрепала ее по шее. Грива у нее была мягкая, шелковая, в ответ на мой жест лошадь возмущенно тряхнула головой. Мне ко всему еще привыкать — от присутствия лошадей в моей жизни до косых взглядов людей, которые будут счастливы перемыть мне кости. Мне безразлично их мнение, они искренне будут считать, что обязаны наставить меня на путь истинный.
Я начну появляться в свете, мне нужно вести дела, и каждая местная кумушка попытается сосватать мне залежалый на брачном рынке товар. Вслед мне будут качать головами и твердить, что пора устроить никудышную жизнь. Что я не смогу управиться с капиталами.
Я их заработаю. Мое имение восстанет из руин, вот только дом, пафосный, пустой, гулкий, я не буду восстанавливать никогда. Я выкуплю у Анатолия свою долю — если он к тому времени не сопьется, не замерзнет в сугробе ночью зимой, не найдется кто-то более ловкий и смелый и не отправит его одним выстрелом держать ответ перед Преблагим за грехи.
Пара лет — и никто не узнает бесполезную барышню Елизавету Нелидову. Лет пять — и я стану одной из тех, к чьему слову будут прислушиваться. Проклинать, обсуждать, осуждать, но прислушиваться. Я налажу социальную сферу, выстрою дом для сирот и стариков, оптимизирую труд крестьян. Работы много — значит, есть ради чего мне жить.
Я еще раз потрепала лошадь по шее. Загулял легкий ветер, в свете луны засверкала утренняя роса, начинало светать — самый темный час был перед рассветом, и он уже миновал.
