Синее море, соленый ветер, белая яхта, нарядные мужчины и женщины, смех, музыка, яркое солнце — не жизнь, а сказка.

Страшная и для взрослых. Детям подобное лучше и не рассказывать, у них должна сохраняться иллюзия счастья, вырастут — сами все в итоге поймут: ожидание и реальность без фильтров и ухищрений.

Море буйное и холодное, ветер сильный и все крепчает, яхте сто лет в обед, спасибо, что не протекает, потому что именинник пожмотился, мужчины наклюкались, женщины сбились в клубки и друг на друга шипят — дружат сегодня против вчерашних подруг. Музыка отвратительная — низкопробнейшая попса, и я, конечно, не могу осуждать тех, кто ее пишет и исполняет, спрос есть спрос, но в нашем обществе можно было бы притвориться, что у нас изысканный вкус? Все же кто тут собрался: продюсеры, композиторы, владельцы концертных залов, блогеры — о, саранча, эти трутся у столов, налегают на разносолы. Пожалуй, одно только солнце меня радовало: во-первых, оно было искренним, во-вторых, так слепило глаза, что очки были не данью моде, а необходимостью. 

— К нам приехал, к нам приехал!.. Дормидонт Сизигмундович да-ра-гой!

Только цыганского хора не хватает, впрочем, он на яхту бы и не влез. Другое удивительно — как при такой сильной качке никто не страдает морской болезнью. То ли потому, что фотограф носится как ужаленный и нельзя уползти в каюту, то ли по причине куда более прозаической: это не первая тусовка на яхте при качке, и все слабаки отвалились еще лет десять назад.

— Вероника Юрьевна, а вы что же не со всеми? Вас укачивает, да? Я Ирэн Адлер.

— Кто? — переспросила я, морщась от воплей, музыки и этой раскрашенной девицы. Помимо очков на мне была и брендовая маска, вот что меня хоть бы спасло от внимания «молодых дарований». Как она здесь оказалась? 

— Ирина Орлова, — быстро поправилась девица. Я профессионально вслушивалась в голос и всматривалась в движения. Сколько она заплатила, чтобы попасть на яхту, я даже не спрашиваю кому? И зачем? В лучшем случае это бэк-вокал. И то за неимением чего-то стоящего. — Мне посоветовали к вам обратиться. Вы же продюсер.

Я вздохнула, сняла очки, и они в такт качке и музыке заболтались на длинной цепочке.

— Хотите, сэкономлю вам время и деньги? — напрямик спросила я. — С вашим голосом поработать, конечно, можно. Практически с нуля. С движениями тоже. Можно даже написать вам музыку и сносный текст. Но вы в курсе, что певец — это не просто тельце накрашенное с музыкальным образованием, правда? Первое достигается усилиями гримера и костюмера, второе — упорным трудом, а где то, что увлечет вашего слушателя? Повернитесь.

Ирина послушно повернулась. Яхта качалась — ощутимо качалась, волны то и дело плевали на палубу, мы отошли далеко от берега, потому что действовал карантин и мы своими физиономиями без масок нарушали местный закон. Можно было выбрать побережье родины, бесспорно, но это же не роскошно! Патриотично, но не годится для фотографий. А зря.

Где-то все понимают прекрасно, что никому этот кутеж не сдался — никому из нас, но не тем, кто жаждет ухватить в социальных сетях кусочек «красивой жизни». Певцов на яхте сегодня нет, они все работают, репетируют в поте лица, их после добавят в красивых позах мастера фотошопа. Вот такое бессовестное вранье.

Ирина качнулась вместе с яхтой. Я на всякий случай крепче вцепилась в бортик и снова вздохнула.

— Ну, так… Знаете, в чем, как вы говорите, «прикол» шоу «Голос»? — спросила я.

Ирина замотала головой.

— Исполнение, девочка, исполнение. Артистизм. А вы думали, что неверная пара нот и неумение держать микрофон все испортят? Певица это актриса в первую очередь. Вам должны верить, даже если вы «Сюси-пуси» поете. 

А еще лучше — начинать с «Сюси-пуси» в переходе метро. Эта девочка, разумеется, не знает, как это было лет двадцать назад. Петь можно что угодно и как угодно — блатняк, любовную лирику, дурацкий романс, — но люди мимо пройти не должны. Я хотела стать композитором — я им стала, но кому нужна была новая музыка? Никому. А кому нужен был хлеб насущный? 

Мне. Из диплома супа не сваришь. И я пела — охрипшим голосом, потому что стоял лютый январь и в переходе, тряся не тающий снег, носился стылый ветер. Я пела, не смущаясь, не пряча глаза, напротив, ловя контакт. Пела чушь — долго мне было стыдно не за мятые купюры в древней отцовской шляпе, а за паршивый репертуар, пока я не осознала: люди выберут сами, какую фигню они хотят слушать. Популярность шансона и любовных страданий не зря в народе так высока.

— Вы же не слышали, как я пою, — Ирина, как мне показалось, удивилась вполне естественно. Я только усмехнулась:

— Сколько у меня успешных проектов? — поинтересовалась я, прищурившись, и сама же ответила: — Восемнадцать. Восемнадцать, это больше, чем у половины присутствующих здесь вместе взятых. На один провал у меня три «звезды», а все потому, что я не трачу свое время. Я не говорю, что вы бесталанны, отнюдь. Но это бизнес, а бизнес должен продавать. Попробуйте искусство, почему нет, например, музыкальный театр?

— Вы смеетесь? — обиженно протянула Ирина. Дурочка, я даю тебе бесценный совет, причем совершенно бесплатно.

— Я оцениваю перспективы, — пожала плечами я. — Современный музыкальный проект — год, два, редко пять, пока аудитория в возрасте исполнителя. Впрочем…

И тут мне пришла идея.

— Прочитайте стихи.

Ирина, как мне почудилось, даже принюхалась. Мало ли? Но я нетерпеливо кивнула:

— Прочитайте стихи речитативом, как будто под музыку. Давайте, «Мой дядя самых честных правил...» — ну? Пушкина знаете, я надеюсь? «Евгений Онегин»? Учили в школе?

— Когда не в шутку занемог, он…

— Ну? — подбодрила я. — Рассказывайте про дядю. Побольше выражения дайте.

— Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог. Его пример…

— Хватит, — прервала я, потому что здесь было слишком много любопытных — мне совершенно не нужных — глаз. — Пойдем со мной.

Девочка, конечно, почти никакая. Деревянная, невыразительная, но, наверное, это и требуется. Такой не понятый никем образ: для аудитории девушек в возрасте «teen» восемнадцати-девятнадцати лет. Институт не удался, родители угнетают, работа дно, денег нет, подруги стервы, парни козлы как на подбор. Девчонка никакая, и она будет читать такой же тоскливый серый рэп. Никакой соревновательности и вызова, сплошная боль, безысходность, уныние, тлен. Пару лет с программой она протянет — пока не сменится тренд. Они сейчас быстрые. Рэпу тоже немного осталось, это не музыка, это стендап.

Я тащила Ирину вниз, в каюты, мы прыгали как две мартышки по раскачивающейся палубе, и за нами следили десятки глаз. Кровожадные алчные твари, и я только надеялась, что они ничего не поняли. Нет, моя идея пока останется при мне.

Яхту качнуло еще раз, мы чуть не завалились обе прямо на лесенке. 

— Псевдоним будет другой, — быстро говорила я. — К черту пафос, больше привычного. Подумаем. Образование есть? Какое? Где ты живешь? Кредиты, муж, дети, родители? Учеба? Какие-то обязательства? 

Не простые вопросы. Певец — это работа. Адская, с раннего утра до поздней ночи, пока есть аудитория, пока аудитории важно то, что мы ей даем, пока она не выросла и ровесница-неформалка не стала ей менее интересна, чем бородатый упитанный конкурент, тягуче поющий о вечном и лживом — о любви к единственной женщине всей его жизни.

Все, что Ирина поняла — она меня чем-то зацепила. Больше ни я не успела ни слова сказать, ни она мне ответить.

Яхту качнуло еще раз — даже тряхнуло, Ирина полетела куда-то, жутко вопя, я успела схватиться за поручни, и меня оглушил истерический крик с палубы и гул воды. Пол поменялся местами со стенами, все полетело, смешались звон стекла, крики, рев волн, и какой-то до безразличия противный, холодный ужас сковал все мое тело. А потом пол и стены вновь поменялись местами, и прямо в лицо мне ударила удушливая ледяная волна.