Я смогла оценить, насколько Павел Юрьевич развернулся, если сравнивать его земли с моими — теми, где хозяйничал граф. Здесь не пропадал ни один клочок: где не сеяли, там пасли, где не пасли и не сеяли, уже что-то вот-вот должно было дать всходы. Была еще и скотобойня, подумала я, да он делец, это стоит учесть, и — да, меня это обрадовало. Мы бы были на равных и говорили на одном языке.

Я вытащила из-за пазухи Око. Медальон болтался у меня на груди, и я, конечно, догадывалась, как начнет возмущаться Лука, который и без того все утро косился на хорошо ему знакомую золотую цепь.

— Скажи, Лука, если я земли продам?

— Ась? — староста даже не обернулся. — Так что, барышня, то надо было вначале, а теперь-то залог, много вам не дадут. Да и банк-то позволит?

У него была странная реакция, равнодушная. Почему?

— Тебе все равно, что с вами будет?

— А что, барышня, нас-то у вас мало-мало, так и то души барские, не земельные. Кого изволите, с собой заберете, а кого продадите — так мы люди подневольные, барскому-то желанию что противиться? — философски рассудил Лука.

— А мой брат?

— А ему какие люди? Был у него дядька, вон, Кузьма, так кто ему в казармы Кузьму взять позволит? Да и проиграет ведь, — подумав, прибавил Лука. — Лучше уж вон, Павлу Юрьевичу продайте. У него люди не бедствуют.

У Луки, надо отдать ему должное, были отличные управленческие решения. С выгодой для себя в первую очередь и не в последнюю — для меня. Только что буду делать я? Мысль избавиться от поместья то казалась мне дельной, то глупой. Понятно, что я останусь дворянкой. Понятно, что мне не на что будет жить. И точно так же ясно как день, что образование барышни Нелидовой таково, что ей разве что в компаньонки к старухам или в няньки к совсем молодым барчукам. Со стариками я хотя бы могла надеяться сладить, с детьми же никогда не имела дела и обоснованно их побаивалась, плюс уровень медицины, который нельзя не принимать в расчет…

Усадьба поражала основательностью. Шикарный сад, ухоженные тропки, широкая подъездная дорога, цветы, новый дом, не развалина, как мой, и — как я убедилась, когда зашла — он не изобиловал лишними вещами. Если бы у меня спросили, чье тело я бы предпочла, то я согласилась бы на сосновского барина. Мне заочно импонировали его хватка и минимализм.

— Барин не встали еще, барышня, — прошамкала величественная старуха. — Прикажете чаю подать али что отобедать?

Это гостеприимство или они полагают, что я жую с утра лебеду?

— Я приехала по делу, — сообщила я довольно сухо, что старуху, как мне показалось, немного обидело. — И оно не терпит, посему разбуди барина.

Лука топтался рядом — я велела ему не уходить, потому что он знал намного больше, чем говорил, и мог помочь. Может, пока, а может, и в принципе у него были свои интересы, и пока я их блюла. Но была также и вероятность, что он все равно никуда бы не ушел, потому что не сводил взгляд с Ока и предполагал, что я могу его продать. Старуха ушла, и я посмотрела на Луку.

— Говори.

— А… что, барышня, говорить-то? — Лука состроил физиономию деревенского дурачка, но взгляд был пугающе жесткий. — Уйти прикажете?

— Пока не прикажу. Почему ты так на меня смотришь?

Лука опасливо оглянулся. Но комнатка, куда нас привели, что-то вроде приемной, была тишайшей, без окон, две двери — в коридор и, наверное, в кабинет барина. Что не отменяло того, что захоти нас кто-то подслушать, сделал бы это влегкую, просверлив пару отверстий в любой стене.

— Таки решили продать, барышня? — решился Лука и вздохнул с непередаваемым облегчением. — То дело. И даст барин за него хорошо.

— Око? Нет. Я просто его надела. Отец Петр сказал, что это обычное фамильное украшение. Зачем мне держать его в земле?

Выходит из меня девочка-девочка или фальшь распознает даже деревенский староста? И был бы Лука еще наивен…

— Так барин же сосновский его купить хотел. Вы не продали. Али забыли? Потом еще Андрей приходил, вроде как до сестры, а я сказал — спрячу-ка от греха подальше. И спрятал.

— Андрей? — переспросила я. Любопытно, или он приходил тогда так, чтобы не попасться мне на глаза, потому что его не удивило совершенно, что я не признала его. Или, что тоже возможно, у барышни была скверная память на лица, что ей давно уже чужой крепостной? — Когда приходил?

— То-о, — покачал головой Лука. — Так Анна его вот как я вас сейчас видала. А он — я до сестры, до сестры. Сдалась ему та сестра, за Оком он приходил, аккурат как вы барину в продаже отказали.

— И когда это было? — повторила я.

Кажется, я начала понимать, откуда пошла поговорка «память девичья». В мире, где не было места магии и чудесам, лет двести назад оказалась такая же вот… попаданка. Зато я могу с гордостью сказать, что своим беспамятством обогатила местные фразеологизмы.

— Да год назад? Весной то было.

— И что скажешь? Продавать Око барину или нет?

Лука разрывался. Я понятия не имела, на что он надеялся, с одной стороны — деньги нужны, а Око — что в нем особенного. Чудеса отец Петр способен творить и без Ока, разве что Степанида?..

Что говорил мне Андрей? Барин сохнет по Степаниде. И я пожалею еще о своем отказе. Все, все, что вокруг меня происходит, завязано на этой дорогостоящей безделушке? Да что она, черт ее возьми, такое, что люди сходят по ней с ума, но при этом никаких прочих предложений — из города, например — мне о продаже не поступало?

Дверь открылась, на пороге возник дедок в халате. Он, вытянув шею, всматривался в меня, в Луку и не шевелился. Старик сжимал в руке трость, но держался довольно прямо, я затруднялась сказать, сколько ему лет. Седой как лунь, глаза бесцветные, лицо в глубоких морщинах, руки в пятнах. Больше восьмидесяти, но это на мои, более привычные мерки, здесь можно смело сбросить как минимум десять лет, чтобы получить престарелый возраст.

— Что вам, дедушка? — громко и очень отчетливо спросила я. Старик вздрогнул, словно проснулся.

— А, Елизавета Григорьевна, мое почтение. Да не кричите вы так, я не глухой. — Он, опираясь на трость, тяжело прошел через приемную в кабинет, по-хозяйски распахнув дверь, а я гадала — держать прислугой стариков умно или жестоко? Они чувствуют себя нужными или заслужили уже покой и завалинку под лучами солнца? — С чем пожаловали? Гляжу, Око на вас, так, может, в цене наконец сойдемся? Даю прямо сейчас вам тридцать тысяч.

Зачем тебе Степанида, еле удержалась я от неуместного хохота. Разве что в придачу к золотой безделушке? Из тебя же песок сыпется, старый ты хрыч! Или Андрей попытался меня, как и прочие, обвести? Было бы странно, если бы он оказался единственным, у кого за пазухой нет ничего, кроме горячего сердца и искренней боли за родную душу.

— И бабу? — прищурилась я, наконец тронувшись с места, и прикусила язык, но что вырвалось — то вырвалось. Скверно, мое приподнятое настроение — совсем не хороший знак, стресс становится неуправляем на фоне гормонов… Да, Павел Юрьевич — человек дела, и кабинет его выглядел заманчиво даже из приемной. Я прошла, Лука остался стоять. Может быть, не дело мужика торчать в барских кабинетах. — Степаниду?

— Зачем она мне? — пожал плечами Павел Юрьевич, то ли не поняв, то ли сознательно не оценив мою шутку ниже пояса. В моей прежней жизни она прозвучала бы именно так, сообразила я, а здесь баба — всего лишь замужняя крепостная, никакого скрытого смысла. — Своих людей не знаю куда девать. Впрочем, говорят, брат ее все терзается, так отдадите Степаниду — добавлю еще тридцать грошей. Я ей дело найду как-нибудь.

Бизнесмен. Ничего лишнего. Если еще и ничего личного — возблагодарю Премудрейшего.

— Тридцать грошей меня не спасут, Павел Юрьевич. — Я села: кресло было простым, но невероятно удобным. Глубоко вздохнула, на самом деле пытаясь прийти в себя, но притворяясь, что притомилась с дороги. — Тридцать тысяч грошей — цена хорошая, но вы же сильно мне переплатите. Почему?