— Говори, Степанида, дочь Ивана-лекаря, — приказал отец Петр негромко, вытянув руки перед собой, и я вжалась в спинку стула, стремясь избавиться от странных, парализующих все мое существо вибраций.

Голову сжало в тиски, на неуловимо короткий миг я оглохла, и последняя мысль перед тем, как я поняла, что реальность уходит и растекается, была: я не принадлежу этому миру, я в нем чужая.

Его магия убьет меня.

Небо не упало на мою голову, земля не разошлась под ногами, глас небесный не оглушил, но воля и сознание на короткий миг оказались мне неподвластны. Через пару секунд ощущение оцепенения и обреченности прошло, но вибрации не пропали, и успокаивающее тепло там, где груди касалось Око, подсказывало, что магия никуда не ушла. Дискомфорта она мне больше не причиняла.

Степанида молчала. Подняла голову, приподнялась, постояла так, встала на колени и не переставая смотрела на отца Петра, на его сияющие браслеты, и молчала. Не знала, с чего начать; не одна я была застигнута врасплох, но я хотя бы совершила не столь ужасное преступление? Не пыталась ограбить храм, не замахивалась ножом на священника. Возможно, финансовые махинации, в которые граф втравил дурочку Елизавету, к такому близки.

— Ты выложила ведьмин знак? — спросила я. Эта магия — не золотая лента, она что-то иное, но, может, сработает? Отец Петр на мою реплику не среагировал никоим образом.

— Я выложила. — Голос Степаниды был глухим, похожим на затертую, замедленно воспроизводимую запись.

— Когда? — бросила я, возбужденная вибрациями и тем, что что-то у меня получилось.

— У реки, когда барышня с моста упала. И после, когда Егор в ловушку попал. — Взгляд Степаниды был пустой и бессмысленный, губы шевелились, но невпопад, интонаций в речи не было. Она замерла, и казалось, что она чревовещает, а не говорит; и зачем-то она принюхивалась к дрожащему воздуху. — Слабые знаки были.

— На кого знаки ставила? — вмешался отец Петр. Вопрос был… правильный, но мне хотелось бы больше ответов. Слабые знаки — от которых едва не погибла я и потом — Егор? На что тогда способна Моревна?

А эти ответы никто мне не даст. Что услышу, то мое, и за это я должна быть благодарна, отец Петр мог вышвырнуть меня в таком непотребном виде за пределы церковных владений.

— На барышню.

— Для чего?

Вибрации усилились, меня будто ударило током. Может быть, отец Петр, задавая вопросы, упускал контроль, отвлекался. Когда он исцелял Егора, все было иначе, красиво и благостно, сейчас же он использовал дар высших сил, чтобы сломить, подчинить, лишить воли, и странным образом я физически разделяла эти два вида магии, но голова у меня работала, а телу, которому не нравились эманации, я приказала просто терпеть.

— Деньги выманить. — Выманить? Какой эвфемизм она подобрала к слову «украсть», куда там коронованным копирайтерам и писателям. Она и начала с того, что собиралась поискать кошель, это я помнила, и Лука это весьма нервно воспринял. Что-то подозревал? Почему нет, кто мешал Степаниде сказать, что поиски неуспешны. — Опосля барышня рьяно за дело взялась. А помри она, барин бы меня легко на сторону продал. Мы ему не нужны никто.

Да уж, он бы мать родную продал, подумала я, была бы она крепостная. Игрок и мот. Зачем Степаниде на сторону?

— Зачем тебе на сторону? — продолжал отец Петр. С ролью судьи он справлялся ничуть не хуже, чем с ролью священника, и словно читал мои мысли. Или вправду читал — но я ему не мешала.

— Несытно тут. Егор меня за черную почитает. А с Оком я у барина бы прижилась. Ни трудов, ни голода.

С Оком? Я дернулась, вспомнив рассказ Луки. Источник самых ценных сведений мой староста. Андрей, по его словам, приходил за Оком — а потом? Что Андрей сказал мне, когда я была с визитом у сосновского барина? «Проклятая, будь она проклята во веки веков», и еще: соберу денег, как вольный брат отдам сестру в монастырь на вечное покаяние?

Он не назвал тогда имени. С чего я решила, что речь идет об Авдотье? Потому что он сказал «проклятая девка», ведь была бы «проклятая баба» — я не ошиблась бы. Для него и замужняя сестра осталась девкой?

— Ты брата подговорила у меня Око украсть? — выпалила я и почувствовала, как Око на груди начало жечь сильнее. — Ты его упросила, чтобы он Павлу Юрьевичу тебя продать уговорил меня? Что делать хотели? Говори!

Я и тогда сочла, что в байке Андрея про барина, который по Степаниде сохнет, много непрактичной романтики. Барышня Нелидова была в курсе, сколько Павлу Юрьевичу лет, и, несмотря на свое девичество, могла догадываться, что баба ему без надобности. В последний же раз, когда я Андрея видела, когда он сестру проклинал, было в нем столько злобы, что если бы не мой ход мыслей, который предсказуемо пошел по пути наименьшего сопротивления, по стереотипам, по тому, что я ждала…

Я положила руку на Око, чтобы немного унять его жгучую прыть.

— Сбежать. — Звучало жутко. Говорил уже совершенно не человек. И глаза Степаниды стали черны настолько, что я не различала даже белков. Иллюзия, может быть, но настолько мерзкая, что меня передернуло. Я покосилась на отца Петра — его в показаниях и виде Степаниды все устраивало. — Ясно стало, что нет пути иного, кроме как в беглые податься. Пока меня Егор не прибил.

— А муж твой? — я опередила отца Петра, он хотел что-то спросить, но я влезла поперед. Опять моя наглость осталась для меня без последствий. — Егор что делал, что знает?

— Ничего он не знает, дурной. Только я в мужеубийцы не захотела. Авдошка, Авдошка знала. Чуть не убила меня, блажная.

Мужеубийца. Такая непрогнозируемая мораль. Убить барышню — велика беда. Прикончить собственного мужа — конец света. Если бы кто мне когда сказал, что серийный убийца способен время, свободное от убийств, проводить в приюте для бездомных — не поверила бы, но, вероятно, следственная практика моего прежнего мира знала и не такое.

— Оговорила Егора зачем?

— А не на себя же напраслину возводить?

Да, логично. Прикинулась невинной и сирой, униженной и оскорбленной. Под маской овцы таился лев… Не то чтобы я удивилась до рухнувшей веры в людей. Око притихло.

— За что Татьяну убила? — спросил отец Петр, и сияние браслетов стало ярче. От вибраций воздуха у меня заскакало сердце с невероятной силой, я чувствовала, как оно колотится о грудную клетку, мне не хватало воздуха и не было сил вдохнуть. — Ты дом барский подожгла?

— Не я, — ответила Степанида, и я поперхнулась воздухом.

— Как не ты? — с кашлем вырвалось у меня. — Кто тогда?

— Знать не знаю.

Врешь, подумала я, и тут меня осенило. Она отвечает только на последний вопрос. Отец Петр увлекся, или сыграло роль то, что Степанида была такой же магически одаренной, как и он сам, пусть и слабее.

— За что Татьяну убила? — повысила голос я.

— А пошто она беглая? — осклабилась Степанида. Не лицо, а гипсовая маска с провалами глаз, и застывшие губы. — Как Моревна в бега подалась, так ее не искал никто, а как Татьяна, так по всем лесам конные! Раз сбежала, второй раз сбежит, а мне плети без надобности, и так всю жизнь мне перекалечили! Жила с мужиком окаянным, места на мне живого нет!

Она рванулась, свет браслетов отца Петра заполонил комнату, я не видела, что он делает, потому что предусмотрительно отвернулась, прикрыв лицо рукой и терпя обжигающее Око, и заметила лишь, как Степанида рухнула на пол. Сияние погасло, Око успокоилось, став обычным украшением, я повернулась и взглянула на очень довольного чем-то отца Петра.

Голова у меня кружилась, стены кабинета, казалось, дышали, цепь Ока оттягивала шею как никогда. Я дала себе слово, что это первый и последний раз, когда я переступаю грань, за которую мне заходить запрещено. Местные жители привычны к проявлениям магии, как мы — к шуму и загазованности, но сунь в мегаполис двадцать первого века любого человека из этой эпохи, и он задохнется и скоро сойдет с ума.