Андриан поцеловал девушку в лоб и спустился по ступенькам. Едва удерживая слезы, Кира швырнула ствол в клумбы, пока парень медленным шагом преодолевал двор – он остановился у ворот коттеджа. Оглянулся.

Кира упала на колени и зарыдала во весь голос: протяжным, горьким воем, настолько безудержным, что Андриан невольно побледнел и сглотнул. Феликсу показалось, что парень сейчас бросится к ней, станет успокаивать, но Андриан на мгновение зажмурился, вцепившись в ручку калитки, а затем поспешно покинул место, где обратил любовь девушки в прах.

– Ты всегда рисуешь маслом? – спросила предельно сосредоточенная Марлин.

Она хмурила светлые брови. Пальцы, держащие кисточку, тряслись над холстом. Андриан разглядывал другой мольберт у входа в комнату, но услышав вопрос, приблизился и встал позади девушки. Всмотрелся в ее рисунок.

По улице бродил полусумрак, из кухни доносилась лирическая музыка, а приторные запахи масляной живописи пропитали спальню. На скрипучей ветке ясеня – у настежь распахнутого окна в квартиру парня – сидел Феликс.

Уже несколько недель парочка проводила время вместе, и не было ни малейшего намека на то, что Андриан хочет принести вред Марлин. Собственный разум раскололся на два отряда голосов, один из которых соглашался с мыслью, что жене ничего не угрожает, но другой, слабеющий, твердил: «Он убил тебя! Маньяк! Он ведет ловкую игру, и ты, баран, – проигрываешь. Наш Феликс ненавидит проигрывать!»

Полы под ногами парня застонали, когда он сделал длинный шаг к Марлин.

– Да, масло самый гибкий материал. И погоди, – сказал Андриан, перехватывая бледную женскую ладонь, – ты наносишь чересчур толстый слой. Поверх просохшего пастозного слоя мы рисуем лессировкой. Так, чтобы просвечивались нижележащие слои. Грунт картины, понимаешь?

– Много пустых для меня слов, Андри. Я же не закидываю тебя терминами типа: альтерация или остеосцинтиграфия.

Парень рассмеялся и поцеловал Марлин в висок. Феликс встрепенулся. И совсем уж скоробился, когда Андриан обхватил ее плечи, приблизился и, не отпуская женские пальцы, показательно провел кистью по холсту. Феликсу показалось, что Марлин в ответ обняла парня жадным, пылким взглядом.

– Ты должна чувствовать плоть краски, – прошептал Андриан, наклоняясь к уху девушки, – до этого мы рисовали пастозный слой. Лепили объемы, фактуры, освещенные места. А теперь пишем лессировками, тонкими мазками, и как бы глазируем пейзаж, придаем… м-м-м, глубину.

Как ты там сказал Кире? Я и Марлин просто друзья?

– А можно нарисовать картину как-нибудь… – Марлин на секунду задумалась, прикусывая нижнюю губу, – быстрее?

– Ну… я рисую в основном многослойной техникой, то есть жду просыхания каждого слоя. В каком-то смысле… – Руки Андриана переместились на талию девушки, и Феликс в исступлении вспорхнул на подоконник. – Растягиваю удовольствие.

Марлин содрогнулась, закрыла глаза, и, почти задыхаясь, вполголоса проговорила:

– Я не отличаюсь терпением, Андри. Нет. Я хочу…

– Есть еще техника алла прима, – перебил Андриан и продолжил медленно произносить каждое слово: – Быстрая техника. Когда не ждешь просыхания и рисуешь картину буквально за один день. Но в ней не будет ювелирной прорисовки, а это не отвечает… моим художественным предпочтениям. Не даст прочувствовать и ощутить душу картины… Наслаждение… – Марлин повернулась, и пальцы Андриана плавно проскользили по ее волосам. – От создаваемой красоты. Нет ничего прекрасней, Мари, чем сладостное томление в ожидании удовольствия… от готового произведения.

Огоньки в зеленых радужках Андриана неуловимо забегали, поблескивая потаёнными мыслями. На лице пролегла изысканная похотливая улыбка. Он прикоснулся большим пальцем до малиновых губ, отчего Марлин непроизвольно приоткрыла рот.

Для Феликса это стало последней каплей. Гнев закипел в груди, с рокотом взорвался, как пробудившийся вулкан, и лава яростными нескончаемыми потоками устремилась наружу.

Да как ты смеешь прикасаться к ней?!

Ударом молнии Феликс вломился в раскрытое окно, сбил глиняный горшок – тот с дребезгом разлетелся по полу – и вцепился когтями в скулы Андриана. Всё на свете стало неважно. Главное, что он, Феликс, раздерет смуглую кожу и выцарапает зеленые ненавистные глаза! И пусть его убьют опять! И пусть следующую жизнь придется провести в теле ослизлого червя, зато эта скотина ослепнет навсегда, будет страдать!

Андриан выругался и схватил стул – стал размахивать им. Люстра зазвенела, когда стул задел ее ножкой.

– Стой, стой, ты его убьешь, – раздался голос Марлин. – Не надо!

Феликс опомнился и отлетел от жертвы на безопасное расстояние.

– Дай гляну. – Марлин подскочила к Андриану и осмотрела кровавые царапины на щеках, одновременно выворачивая сумку. Из горла пластмассовой бутылки, которую девушка мигом вынула, вырвался запах перекиси водорода, смешиваясь с запахом краски и олифы. – Нужно промыть и дезинфицировать.

Неужели я даже глаз его не сумел задеть? Проклятье!

Помотав головой, Феликс внимательно осмотрел комнату. Противно находиться в таком беспорядке. Пыльная мебель, на паркете засохшие капли краски, кругом разбросаны рваные обрывки холстов и картона, на окне жутковатый гербарий – всё, что нужно для создания постапокалиптического интерьера.

Квартира слёзно молит о ремонте. Феликс расслышал, что на кухне подтекает кран. Обои местами отклеились, с мебели слез лак, немытые кисти пачкают стол, а использованные тюбики просто валяются на полу, сдавленные, точно огрызок яблока.

В усадьбе Феликса царила безукоризненная чистота. Все вещи имели свое место. А его кабинет? У коллег судей грудой валялись тонны документов, но только не у Феликса. Каждый документ на законном пристанище, каждый предмет, та даже каждая пылинка появлялась ровно там, где должна была и по расписанию! Во всем он соблюдал скрупулезность: в манерах, одежде, интерьере. Завзятый перфекционист.

Сердце захлебывалось кровью от нахождения Марлин в непролазной грязи.

Он приковал взгляд к изображению на мольберте, который ранее рассматривал парень, и обомлел.

Эта картина… Она схватила Феликса за горло холодными пальцами дежавю и всосала всю комнату так, что осталась в одиночестве, а точнее – наедине с ним.

Черная колодезная бездна. Руки со звериными когтями багрового цвета. С краю от глубокой пропасти ежится мальчик, напоминающий призрака. Похожий… на кого? На брата? Да, очень-очень похож… На лице маленького Марка застыл ужас.

Рассудок отуманился. Что-то происходит, что-то неизведанное тянет в транс, и тело перестает слушаться элементарных указаний мозга. Феликс зашатался. В глазах потемнело. В следующее мгновение он с глухим стуком упал на паркет.

Белый туман. Еле различимая фигура на лестнице. Перила искрятся серебром. Человек, одетый в золотой костюм – с прорезью для абсолютно белых глаз, – спускается по ступенькам, даже шесть его крыльев опечатаны золотом, а пространство за его спиной искажается и вихрится.

Феликс бросается навстречу.

– Я знаю! Знаю тебя! Но… – он чувствует себя в бреду. – Кто ты?

– Неважно, – отвечает незнакомец, опуская крылья на пол, подобно плащу.

– Я видел тебя! Но я… я не помню. – Феликс хватается за голову и осознает, что не в теле птицы.

Что за черт?

– Ты и не должен помнить. – Тяжелыми ладонями существо берет его за плечи, Феликс чувствует исходящий от незнакомца жар. – Что бы ни случилось, не убивай себя, понял? Иначе никогда не вернешься. Обещай мне!

– Бессмыслица, – Феликс водит руками по телу и осматривает дрожащие пальцы. – Объясните!

– Я хочу взять с тебя обещание, не более. Небо затянуто облаками, за которыми скрыта твоя истинная природа. Помни: путь ко мне – единственное, что имеет значение.

– Кто ты такой?!

– Обещай.