Но разве не об этом он мечтал, сидя в душном вагоне или тесной каюте корабля? Нестись навстречу опасности, решать мировые проблемы. Действовать! Это казалось ему счастьем! А сейчас он хочет только одного – домой! А если на Украине опять начнётся война? И он будет винить себя в том, что ничего не сделал для её предотвращения? Глупости! Что он может? Можно хотя бы попытаться, чтобы потом не жалеть об упущенной возможности. Но почему именно он? Пусть другие это делают! Пусть Порфирий Порфирьевич, например, сам едет сюда и предотвращает войны! Чёрта помянешь… Семёну на мгновение показалось, что он увидел в толпе Порфирия. Но разглядывать было некогда. Алексей уже свернул в подворотню.

Семён, милый, у нас теперь есть дочь. Поздравляю, папаша!

Не хочу рассказывать о родах. Было страшно, но сейчас это уже не важно. Сначала всё было нормально, но потом у неё кожа начала желтеть. Нас отец отвёз в Житомир. Но там ничем помочь не смогли и посоветовали ехать в Киев. Там сказали, что у нас с ней несовместимость крови, поэтому гибнут красные кровяные тельца. Нужно делать переливание крови. Попросили меня подписать разрешение. А как я могу решить, нужно делать переливание или нет? Что я в этом понимаю? Я подписала, Семён.

И вот теперь я вторые сутки жду. Станет ей лучше или нет.

Я не успела запомнить её лицо. Глаз она почти не открывала. Реснички у неё светлые, а волос почти совсем нет. Кожа красненькая сначала была, а потом пожелтела. Имя я ещё ей не дала. Отец говорит, что надо дать быстрее, а то ребёнку уже почти неделя, а она всё ещё без имени. Если бы я могла с тобой посоветоваться! Мне тебя так не хватает.

Сейчас особенно тяжело. Все кормят своих малышей, а мне мою девочку не приносят. Пока кормить не рекомендуют. Это ужасно. Я хожу в палату, где она лежит, и подглядываю через стекло.

Знаешь, я пока кроме тревоги и волнения ничего не чувствую. Разве что страх. Мне всегда казалось, что самое жуткое в жизни это болезнь детей. Но я не думала, что сама столкнусь с этим. Представлялось, что будут только любовь и счастье. Но нет ни того, ни другого.

Как ты живёшь? Что ты чувствуешь, когда думаешь обо мне и о ребёнке? Вспоминаешь ли ты о нас?

С любовью, твоя Саша.

Лили уже была в отеле.

– Я уже заждалась! – начала она приторно-капризным тоном, но увидев кровь, бросилась к Семёну с неподдельной тревогой, или с хорошо подделанной.

– Ах, что с тобой, дорогой?

– Нужен врач! – коротко бросил Алексей и быстро начал подниматься по лестнице.

Отдав необходимые распоряжения на счёт врача, Лили последовала за ним, ведя за руку Семёна.

– В нас стреляли! – пожаловался Семён.

– Я уже в курсе, – шёпотом сказала Лили, а вслух добавила:

– Ну, что ты малыш. Вы просто случайно попали в перестрелку. Это случается. Сейчас здесь так много людей с оружием, что это неминуемо будет происходить. Нужно быть осторожнее. Не бойся, милый, всё будет хорошо. Ох, какие они нехорошие! Напугали моего мальчика. Я их отшлёпаю!

Семён и впрямь почувствовал себя маленьким мальчиком, доверчиво прижался к тёплому женскому плечу, явно преувеличивая тяжесть своего ранения. Но Лили его похвалила:

– Молодец, быстро привыкаешь к новой роли.

– Отдохните полчаса, – перешла она на деловой шёпот, когда они вошли в комнату, – вам сейчас приготовят ванну и принесут чистую одежду. А я встречусь кое с кем. Я скоро к вам вернусь и помогу расслабиться! Вам это необходимо после такого стресса! – крикнула она уже из коридора.

Пришли служанки, за ними доктор, затем принесли кофе, пришёл портной с чистой одеждой. Снова вернулась Лили. Вслед за ней шёл мальчик с патефоном. Слегка поскрипывая, зазвучала пластинка. Это был граммофон французской фирмы «Пате». Он был уже без большой внешней трубы, рупор был встроен в корпус. Алексей покрутил механический завод и с места в карьер, без всяких прелюдий и вступлений понеслась мелодия со странным ритмом, но наполненная некой внутренней энергией. Семён замер. Семь с половиной минут, пока звучала первая сторона пластинки, он не слышал ничего из того, что говорила Лили. Когда музыка закончилась, и Алексей вновь начал заводить механизм, девушка обратилась к Семёну, но он ответил вопросом на вопрос, к тому же совсем неуместным.

– Что это?

– Где? – вздрогнула от неожиданности и оглянулась вслед за взглядом парня Лили.

– Ты о музыке? – догадался Алексей.

Семён молча кивнул.

– Это Лил Хардин – первая джазовая пианистка.

– Какая?

– Он, похоже, слишком сильно стукнулся, – шёпотом сказала Лили Алексею. – Его только что чуть не убили, а он музыкой интересуется. Может быть его ещё раз доктору показать, – взволнованным шёпотом проговорила Лили, подойдя к Алексею вплотную.

Хотя она могла бы и не применять таких мер предосторожности, Семён уже слушал вторую сторону пластинки.

– Это для Семёна нормально, – успокоил Лили Алексей, – он увлекающийся мальчик. И очень музыкальный, кстати. Тебе стоит посмотреть, как он танцует!

– Он ещё и танцует! – иронично заметила Лили, собираясь выключить патефон. – Пойдёмте погуляем. Патефон был плохой идеей.

– Почему же! Отличная музыка! – Остановил её Семён.

– Я принесла его, чтобы можно было разговаривать, не опасаясь прослушки. Но ты совершенно не можешь сосредоточиться.

– Пожалуйста, оставьте его. Позвольте мне послушать это ещё раз. – умолял шпионку Семён.

– Ты что впервые слушал джаз? – удивилась Лили. – В России рэгтайм не исполняют?

– Почему же, и в России джаз становится популярным. Но Семёну некогда было ходить по кабаре и ресторанам. Это удовольствие доступно только богатым НЭПманам.

– И как тебе джаз? – спросила Лили Семёна в коридоре.

– Оркестр будто смеётся над нами! Все музыканты передразнивают друг друга, каждый на свой лад. Особенно барабанщик! Всё не впопад, будто специально барабанит не вовремя. Молодец! Заразительно! Так и хочется ему подыграть!

– В джазе акценты смещаются на слабую долю. Это называется синкопа. – пояснил Алексей.

– Семён значительно более талантливый шпион, чем я подумала в начале, посмотри, как хорошо держится после нападения и прекрасно изображает меломана, такого интеллигентного еврейского мальчика, легко рассуждающего о джазе.

– Насчёт еврейского происхождения ты сильно ошибаешься, а вот всё остальное ему изображать не приходится. У него такая психика. Он уже забыл, что было час назад и полностью переключился на новую игрушку.

– Потрясающе! Даже не знаю, хорошо это или плохо для шпиона.

– Трудно сказать. Думаю, что никто ещё не пробовал так работать. Но пока Семён был очень успешен во всех начинаниях!

– Или гений, или дурак.

– Бывает трудно отличить одного от другого. Явления одной природы.

– А трубач, который перебивал всех всё время… – не мог успокоиться Семён.

– Это был саксофонист. – перебил его Алексей.

– Он специально это? Да?

– Что?

– Он не давал никому закончить мотив, вступал будто заранее. И все затихали, словно позволяли ему высказаться. Неужели это можно нотами записать? Или он просто баловался?

– Это называется импровизация. Есть определённые моменты, когда каждый из музыкантов может сыграть то, что только что придумал.

– Обалдеть! – не переставал восхищаться Шлинчак.

– Я оставлю тебе патефон, если ты сейчас же переключишься и начнёшь говорить о деле! – не выдержала Лили.

Далее случилось непредсказуемое. Семён схватил её в охапку и закружил по улице.

– Спасибо, спасибо! Ради этого стоило приехать в Стамбул!

– Ради чего? Ради патефона? – схватился за голову Алексей.

– А теперь слушайте меня. – Лили внимательно посмотрела на Семёна.

Парень помотал головой и мгновенно превратился в другого человека, серьёзного, внимательного, делового, собранного. От безбашенного меломана не осталось и следа.