Будто в некоем мороке днём пребывала душа его. Так и хотелось уснуть навсегда и больше не видеть никого, ничего не ощущать. Ночью он поднимался с постели, особенно когда светила луна, и бродил по дворцовым покоям, как неупокоенный дух. И словно назло, в этом полубодрствующем состоянии ему мерещился смех Дхана Нанда, вставало перед глазами его лицо, обрамлённое чёрными локонами — сияющее, улыбающееся. Увы, Чандрагупта слишком хорошо понимал: он никогда больше не узрит младшего из Нандов таким счастливым. Сердце Дхана Нанда очерствело, ожесточилось, и было бы странно, если бы этого не произошло. Чандрагупта мстил, считая каждый свой предательский поступок справедливым, а когда мщение свершилось, умирающая «матушка» вдруг сообщила ему, что, оказывается, он ей вовсе не сын.

Какая насмешка! Знай он об этом раньше, ни за что бы не последовал за Чанакьей. Ему было плевать на высокие идеалы брамина, хотя ещё можно поспорить, такими ли уж высокими они являлись в действительности? Он мог догадаться раньше, что Чанакья лжёт… Мог. Но так велико оказалось желание вдруг обрести мать, перестать быть жалким сиротой! И он поддался, поверил. И потерял самое ценное — любовь.

Отосланный в лес обоз с продуктами и добротной, красивой одеждой вовсе не пропал по пути, его перехватили люди Чанакьи. Чандрагупта был неглуп и быстро понял это. Но даже если бы отправленные повозки доехали до места назначения, что тогда? Разве такой ничтожный дар, который изгнанники запросто могли бы счесть подаянием, искупил бы его огромную вину? Чандрагупта привалился к ближайшей колонне и закрыл глаза.

О чём он только не мечтал до шестнадцати лет! Да, и о богатстве, и о власти… Он представлял, как бы правил страной, окажись чудом на месте царя-тирана, на которого постоянно жаловался «гнусный рабовладелец» Лубдхак, являвшийся всё же скорее приёмным отцом для десяти мальчишек-сирот, чем безжалостным хозяином. Лубдхак обещал, что Чандрагупта со временем унаследует его дом и лавку, но смуглокожему красавцу с тёмными глазами и лукавой улыбкой судьба уготовила иной путь. Его избрал тот самый царь-тиран и привёл к себе во дворец. Полюбил, обласкал и взлелеял на свою погибель…

Разве можно хоть что-то исправить сейчас, когда погублено всё? Ум Чандрагупты отчаянно искал выход, но лишь запутывался в собственных тенётах. Из той ловушки, куда его загнал Чанакья, выход виделся лишь один: уйти в лес и покончить с собой, отказавшись от пищи. Да, он так и поступит завтра же! Ждать взросления сына незачем. Биндусару и без него воспитают. Дурдхара умерла, но во дворце достаточно слуг, кормилиц, нянек. Его наследник, рождённый от навязанной ему нелюбимой женщины, не умрёт. А Чандрагупте жизнь стала невыносима. Юный царь повернулся, чтобы возвращаться в опочивальню, как вдруг до его ушей донёсся странный шум, будто надвигалась буря, но нарастающий звук ветра раздавался почему-то не снаружи, а внутри дворца. Загудели стены, завибрировали полы, задрожал потолок.

«Что происходит?!»

Чандрагупта бегом бросился в сторону тронного зала. Казалось, именно оттуда доносится шум. Охрана, сонно дремавшая возле ближайших покоев, встрепенулась, когда он пронёсся мимо. Стражники заторопились, обнажив мечи, гремя щитами, и побежали за своим господином. То тут, то там выбегали в коридор перепуганные слуги, непонимающе тёрли глаза, а потом, видя, как царь с телохранителями мчится к тронному залу, тоже спешили следом.

В сабху они ворвались все разом и, застыв на пороге, узрели необыкновенное. Такого им за всю жизнь видеть не доводилось. Подобного зрелища удостаивались раньше лишь герои эпосов и великие аскеты-подвижники. Только ради них с небес спускались боги в столбах света. Но вот теперь не в древней легенде и не во сне, а в самой настоящей яви в центре вычерченной на полу сине-жёлтой пятиконечной звезды, созданной при помощи густого масла, подкрашенного куркумой и индигоферой, стоял брамин Чанакья. Его оранжевые одежды развевались, будто стяг воина-победителя. Незавязанная в узел прядь блестящих волос напоминала живую кобру, раздувшую клобук. Брамин воздел руки вверх, запрокинул голову и не сводил глаз с потолка зала, словно ожидая чьего-то сошествия. И сверху к нему действительно спускалось нечто. Прямо в помещение из ниоткуда вплыли мрачные тучи, внутри которых непрерывно сверкали фиолетовые молнии с зелёным отсветом.

— Приди, о великая сила! Дай мне безусловную власть над теми, над кем пожелаю! Пусть я стану властелином каждого, чьего разума коснётся красноречие моё, а все пусть станут вечными рабами, привязанными душой и телом ко мне! Пусть мой язык обретёт ещё большее могущество! Пусть одно прикосновение моё, одна мысль моя порабощает волю врагов! О, боги неназванных Лок*, я отдам плоть и кровь мою в уплату… Услышьте меня, придите!

Чандрагупта попытался сделать шаг, но стопы его будто приклеились к тому участку пола, где он стоял. Юный царь смотрел расширенными от ужаса глазами на происходящее и не понимал, что здесь творится. Ему доводилось слышать про аскезы браминов и про сошествие богов, но про такое опасное волшебство он не знал.

Чанакья ещё трижды выкрикнул своё заклинание, и вдруг из тучи над его головой вывалились на пол двое мальчишек-подростков. Они выглядели перепуганными, как и сам Чандрагупта, но царь успел отметить, что ребята эти явно нездешние. Они носили странные одеяния, не похожие ни на какие иные одежды, известные в Магадхе. В свете лампад, в зловещих отблесках, исходящих из призванной брамином тучи, было видно: у мальчиков белая кожа, светлые глаза, а волосы напоминают не смолу и уголь, а спелые колосья пшеницы.

Увидев явившихся на его зов, Чанакья перестал повторять бредовые, с точки зрения Чандрагупты, мантры и протянул руки к мальчикам. Голос его был полон нетерпения:

— Кто вы? Дэвы или асуры? Или, может, духи, вечно бродящие между локами? Назовите себя!

Мальчики растерянно переглянулись и пожали плечами. Они явно не понимали, чего желает этот человек. Чандрагупта вместе со стражниками и слугами пытался продвинуться ближе, но неведомая сила их не пускала. Внезапно из груди одного из мальчиков, чьи глаза были похожи на цвет чистой воды в тех местах, где река особенно глубока, зазмеилось нечто чёрное, бесформенное, подобное дыму.

Чандрагупта окаменел. Он не знал, чего ждать, ибо впервые видел такое. Зато Чанакью, похоже, происходящее порадовало.

— Да! — закричал он. — Вот она — сила, которую я ждал! Иди ко мне! Войди в меня! — брамин тянул руки к чёрному дыму, постепенно сгущавшемуся и принимавшему форму жуткого данава** с лысой головой, многочисленными клыками и длинным змеиным языком, кончик которого заканчивался пятиконечной звездой.

Данав обретал всё большую плотность. Вот он уже смог не просто беззвучно открывать пасть, а издал протяжный рык, от которого содрогнулся дворец. Слуги за спиной Чандрагупты затряслись и попадали ниц. Кто-то начал истошно выкрикивать защитные мантры. Чанакья ни на кого не обращал внимания. Он смеялся, ожидая, когда чудище подойдёт к нему. Огнями Паталы в глазах его плясал бешеный восторг, словно он ждал объятий любимого сына.

Идиллию нарушил зеленоглазый мальчик с волосами орехового цвета. Чандрагупта сначала не понял, что именно тот прокричал. Слова звучали резко и незнакомо. Нечто вроде «ёж-подлюга»… Или «ржи, падлюка»? А потом в голове молодого царя на миг словно включился незримый толмач, переведя смысл сказанного:

— Держи, скотина!

Одновременно с громким возгласом мальчишка рывком вытащил из-за пазухи продолговатый зелёный сосуд, вырвал зубами пробку и облил данава, а заодно застывшего поблизости Чанакью какой-то жидкостью. Похоже, обычной водой.

Вслед за ним то же самое повторил и второй мальчик. Он тоже достал сосуд, открыл его и щедро окатил зловещее создание. И брамина заодно. Чудовище изрыгнуло пламя и дым, болезненно взвизнуло, а затем громко зашипело и затрещало, будто в его мерзком вспученном животе, как на раскалённой тапе***, лопались тысячи масляных пузырей.