— Но как вы узнали?! — наконец, вымолвил Чандрагупта. — Мы же ничего вам не говорили!

— А то я слепой, — засмеялся брамин. — Ваши взгляды и касания говорят куда больше, чем ваш язык.

— Проклятие, — застонал Дхана Нанд, чувствуя, как краска бросилась ему в лицо едва ли не впервые в жизни. — Надо с этим что-то делать! Я не желаю, чтобы вся Паталипутра узнала…

— Но кто посмеет судить императора? — успокоил его старик. — А даже если бы и посмели. Грехи нелюбящих куда тяжелее, чем любой из проступков, совершённых по любви. Сама по себе любовь — и вовсе не проступок. Хорошо, я спрошу иначе. Может быть, вы, самрадж, скажете, что чувствует этот юноша, прикасаясь к вам?

— Мне это неведомо, отец, — голос Дхана Нанда звучал испуганно, словно у подростка, впервые застигнутого кем-то из родителей за непристойным занятием.

Чандрагупта понял, что сейчас просто сгорит от стыда, но отвечать было необходимо.

— У меня становится тепло внутри, — заикаясь, проговорил он, глядя на то, как ярко-розовый цвет лица Дхана Нанда от таких речей начинает стремительно превращаться в красный. — В животе словно звезда вспыхивает, а потом гаснет. Это не похоже на возбуждение, но приятно. Хочется, чтобы повторялось.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнул отшельник. — А как давно истёк срок, в течение которого ты пил снадобье?

— Четыре года назад я перестал его пить.

— И с тех пор ни разу не употреблял?

— Нет. Было незачем.

— Прекрасно, сынок. Хоть здесь ты не совершил ошибку!

Чандрагупта воспрянул духом, почувствовав по реакции Ишвара Прасада, что положение не безнадёжное.

— У тебя есть неплохой шанс вернуть утраченное, — спокойно вымолвил брамин, и от этих его слов сердце Чандрагупты едва не выскочило из груди. — Точнее, твоё утраченное уже возвращается, давая о себе знать мимолётными ощущениями, однако на это могут потребоваться годы, ведь ты здорово тем снадобьем себе навредил. К счастью, есть способ значительно ускорить дело.

Дхана Нанд порывисто накрыл руку юноши своей ладонью, едва удерживаясь от желания прижать Чандрагупту к себе. Отшельник наблюдал за ними с отеческой теплотой.

— Теперь слушайте меня внимательно, — снова заговорил целитель. — Я напишу рецепт настойки, усиливающей влечение и возвращающей мужскую силу. Но пить эти травы каждый день перед сном на протяжении восьми пакши — только половина дела. Очень многое зависит от другого. Тело каждого из нас имеет собственную мудрость. Если оно чувствует, что нежеланно, ненавидимо, презираемо, то умирает даже без яда. Но если его пробуждают любовью, то и смертельно раненый способен исцелиться. Какие именно прикосновения вы позволяете себе по отношению к своему возлюбленному, самрадж?

Дхана Нанд смешался окончательно. Он не привык обсуждать свои чувства и действия с другими. И за такие откровенные вопросы любой другой его подданый умер бы на месте. Однако перед императором сидел целитель, желающий помочь.

— Говорите, — отшельник сложил руки перед грудью. — Я спрашиваю не из праздного любопытства, не оттого, что мне хочется сунуть нос в запретную область чужой жизни. Это важно для исцеления вашего возлюбленного.

Но Дхана Нанд не мог заставить себя говорить, как ни пытался. Чандрагупта понял затруднение императора. Тяжело взять и рассказать почти незнакомому человеку подробности того, что происходит между ними наедине.

— Самрадж целует меня в губы или в лоб, — осмелев, заговорил Чандрагупта. — Гладит моё лицо и обнимает, словно друга или брата. Иногда мы лежим рядом, и я касаюсь его груди. Это всё.

— Но почему так? — искренне огорчился целитель. — Ведь вам обоим хочется большего?

— У нас было большее. До того, как… — краем глаза Чандрагупта отметил, что Дхана Нанд стискивает руки в кулаки, сдерживая себя из последних сил, чтобы не вспылить и не натворить беды. — Но самрадж сказал, что будет всё по-прежнему, когда моё тело проснётся, — быстро добавил парень, уткнув глаза в пол. — А я желаю того, что было раньше. Мне хочется доставить ему радость, но Дхана… самрадж… не желает получать наслаждение один.

— Какая огромная ошибка! — воскликнул отшельник и снова обратился к Дхана Нанду, который сейчас цветом лица напоминал крепко заваренный чай из гибискуса. — Император, вы должны вести себя так, словно ничего не случилось. Помните: всё, что было между вами, должно продолжаться. Пусть ваш любимый пьёт настойку, — отшельник начертал на обратной стороне пергамента Чанакьи свой рецепт и протянул его Дхана Нанду, — а вы ведите себя с ним, как прежде. Не запрещайте ему ласкать себя руками, ртом, игрушками из нефрита или сандала, — от подробных перечислений Дхана Нанда внезапно бросило в жар. — Пусть он смотрит на вас, как вы достигаете вершины. Ваше удовольствие воспламенит его кровь. Чем чаще он будет видеть ваше блаженство, тем скорее вспыхнет его собственное. У браминов, живущих в лесу, исцеления обычно не происходит, потому что они, отравив себя этим снадобьем, уже не возвращаются никогда к любящим их людям. Но если бы они могли вернуться в мир к прежней жизни, они бы восстановились. Зелье давно вышло из тела юноши, и даже отложенное действие, которое оно произвело, закончилось около года назад. Но ваш любимый настолько привык быть глухим к зову собственной плоти, что сам не позволяет телу проснуться. Это просто привычка, и её надо сломать, на что способны вы один, ведь ваша любовь безгранична. Надеюсь, теперь ваш меч не снесёт мою грешную голову за то, что я осмелился настолько откровенно говорить с вами, — и отшельник опустился на колени, склонившись перед Дхана Нандом.

Неожиданно старик почувствовал не острое лезвие, приносящее смерть, а сильные руки могучего воина, подхватившие его и заботливо поднявшие на ноги.

— Благодарю, — взволнованно прошептал Дхана Нанд, и в глазах императора Ишвар увидел пелену слёз. — Я никогда не забуду того, что вы для нас сделали.

====== Часть 26. Поток, разрушивший камни ======

В подготовленную купальню Дхана Нанд приказал не впускать никого, даже служанок, обычно помогавших императору совершать омовение. Только аматье было известно, какова причина такого распоряжения.

— Величайший, с вами будет он?

Ракшас всё ещё не мог заставить себя назвать Чандрагупту по имени. Говорить же о бывшем ученике Чанакьи как о подлеце, заговорщике и предателе ему категорически запретили, поэтому первый советник выбрал нейтральное «он».

— Да, — коротко ответил Дхана Нанд. — Надеюсь, ты примешь меры, чтобы никто не вошёл и не увидел? Ни одна живая душа, понимаешь, аматья?

— Будет сделано, Величайший, — Ракшас откланялся и попытался уйти, но его окликнули, и он покорно замер, ожидая, что ещё скажет царь.

— Перестань считать его врагом. Ты знаешь, кто был виноват.

— Знаю, — в глазах советника появились слёзы. — Но я не могу забыть, как он поднял на вас меч, придя в Паталипутру с войском Селевка и с Чанакьей. Смерть раджкумара Говишанаки и генерала Бхадрасала тоже на его совести. Как забыть такое?

— Он тоже потерял друзей в Хава Мехел, — напомнил Дхана Нанд. — Они были ему так же близки, как мне Гови и Бхадрасал. Одного из троих я убил своими руками. После того, как в нашу жизнь вмешался Чанакья, мы оба сотворили много такого, о чём тяжело даже думать, и эти неправедные деяния навсегда останутся с нами. Но, аматья, если я буду продолжать жить прошлым, то не смогу двигаться вперёд. А стоять на месте — хуже, чем заживо сгореть в огне. Попытайся и ты простить ему содеянное. Ради меня.

Ракшас недолго колебался. Он заговорил почти сразу, но в голосе его слышалась боль:

— Ради вас я сделаю что угодно, Величайший. Прощу даже худшего грешника в Мритью Локе, пусть это и разорвёт мне сердце! Разрешите идти.

— Иди.

Дхана Нанд провожал уходящего первого советника глазами, понимая, что прежде чем Ракшас сумеет без гнева смотреть на Чандрагупту, пройдёт ещё много времени.

Пальцы Чандрагупты коснулись края накидки Дхана Нанда, чёрной, как беззвёздная ночь, с вышитыми на ней золотыми и серебряными виноградными листьями.