— Что с тобой? — озабоченный голос Селевка донёсся, будто из-за пелены густого тумана. — Тебе нехорошо?
Мысли разбежались, и Чандрагупта не мог собрать их, чтобы ответить. Жар из желудка внезапно пропал, зато в сердцевину лингама словно воткнулась тонкая, как волос, раскалённая игла. Одна, затем другая… Через мгновение игл стало много. Сотни! Они впивались со всех сторон, принося не боль, а, как ни странно, невыносимую жажду соития. В промежности заполыхало. Такого ощущения у него прежде не возникало ни наяву, ни во сне. Раньше он всегда знал, чего хочет, а теперь желание пришло, как ракшас в ночи — неясным, неоформленным, но при этом сильным, сметающим любые преграды.
Мужчина, стоявший прямо перед ним, чьё имя никак не вспоминалось, казался самым желанным на свете, а думать о том, почему это так, не осталось сил. Чандра натужно пытался вспомнить имя, где-то очень глубоко внутри себя он чувствовал, что это важно, но ничего не выходило. Хотелось одного: чтобы его опрокинули на спину, развели его ноги и ублажили как можно скорее. Или поставили на четвереньки и взяли сзади, стиснув руками ягодицы. Он помнил, что делал то же самое недавно… Но с кем?!
Вероятно, с человеком, пришедшим сейчас? И это было волшебно, и надо, чтобы чудесное повторилось! Тогда эти ужасные иглы, заставляющие его твердеть до боли, перестанут колоть.
Чандра смело шагнул вперёд. Обхватив руками шею мужчины, запустив обе руки в его густые рыжие космы, горячо пробормотал:
— Прошу, скорее… Мне надо…
Мысли путались всё сильнее, вместо слов в голове метались теперь лишь разрозненные, беспорядочные образы, кривые, неровные, подобные черепкам разбитого глиняного кувшина.
Взгляд огромных голубых глаз, направленных на него, стал почему-то озадаченным, но ненадолго. Дыхание мужчины прервалось, потом участилось. Зрачки расширились. Всем телом Чандра ощутил: его желание взаимно. Тот, чьего имени Чандрагупта не мог вспомнить, пылал не меньше.
— Великий Зевс, думал, выпью, но от беды удержусь! — вдруг неистово прорычал рыжеволосый, задирая свою тунику до груди, сгребая Чандрагупту в охапку и толкая к постели. — И масло с толчёным углём не помогло. Чтоб этого брамина… Забористая дрянь какая… Ela na se pidiхo. Na kseski zo to kolaraki su! *
Последние фразы Чандрагупте разобрать не удалось, но он и не хотел ничего понимать. Любые слова — чужие или свои — казались неважными. Где-то далеко за пределами сознания болталась одинокая, как Чандрадэв в ночи, мысль о том, что происходит нечто неправильное, надо сопротивляться, бороться… Однако вскоре и это последнее здравое предостережение угасающего рассудка исчезло. Осталось лишь ощущение собственного разгорячённого тела, добровольно отданного во власть безымянному мужчине.
Влажные пальцы скользнули меж расслабленных ягодиц, не встретив никакого сопротивления, и Чандрагупта услышал над собой срывающийся выдох-полустон:
— Да ты весь раскрыт, как цветок, окроплëнный росой, kavla mu**. Скажи, император любил тебя всю ночь напролёт, а потом ещё и утром?
Чандра отлично слышал заданный вопрос, но не понимал его смысла.
— Можешь молчать и дальше. Остатки розового масла… Запах семени… Такое не спутать ни с чем. Ты пришёл в мои объятия прямиком от него. Проклятье, как же я возбуждён! Никогда такого не было. Это ты виноват, всё из-за тебя! Получи наказание!
Увесистый, хлёсткий шлепок ладонью по заду… Раз, другой. Острая боль почти мгновенно превратилась в жгучую волну незавершённого наслаждения. Застонав, Чандрагупта бессознательно оплёл ногами того, кто придавливал его к жёсткому ложу своим тяжёлым телом. Юноша пытался бормотать что-то, но язык не слушался, нечленораздельные звуки не складывались в слова.
Рука с надетым царским браслетом и кольцом в форме цветка судорожно царапала мокрую от пота спину Селевка, но Чандра не осознавал, что творит. Мир, заполненный болезненной страстью, покрывала только тьма.
— О вот так, хорошо! — раздавалось из чёрной пустоты. — У тебя есть опыт, мне это нравится. Терпеть не могу иметь дело с девственниками, не умеющими ничего.
Тело Чандрагупты двигалось в заданном ритме само, будто отколовшись от замороженного рассудка и окаменевшей воли. В удушающей горячке оба мужчины совершенно утратили разум. За тонкой муслиновой занавесью, отделявшей постель от остальной части комнаты, слышались громкие стоны, сопровождаемые рваными, стремительными движениями и дыханием, разрывающим лёгкие.
Подушки скатились на пол, простыни сползли. Даже если бы сейчас Ямарадж явился по их душу, ему бы не удалось расцепить тесно соединившиеся тела: одно — изящное, смуглое, стройное и другое — крепкое, мускулистое, обладатель которого не так давно утверждал, будто хрупкие юноши не в его вкусе.
А всего в трёх шагах от постели стоял бледный, как цветы самбака***, неподвижный, как медитирующий Шива, император Дхана Нанд и ошалевшими глазами взирал на творящееся беспутство. Майтри, приведшая своего повелителя в комнату как раз в тот миг, когда неправедность достигла апогея, едва взглянув за занавесь, тихо вскрикнула, залилась краской и прикрыла глаза накидкой.
— Да, да, да!!! — не замечая вокруг ничего, трижды прокричал Селевк, содрогаясь в частых спазмах. — О, как же это прекрасно…
Неожиданно нахлынувшая слабость овладела им. Действие зелья закончилось. Не успев скатиться с тела любовника, Селевк обмяк и захрапел, пристроив голову на обнажённом плече Чандрагупты и распластав руки и ноги по чужой постели.
Чандра ещё некоторое время продолжал цепляться за шею Селевка, невидящим взором уставившись в потолок, а потом выдохнул и закрыл глаза, утратив последнюю кроху сознания. Рука, украшенная царским браслетом, мягко сползла на ложе и бесшумно упала вдоль тела. Дхана Нанд некоторое время опустошённо смотрел на эту смуглую руку, ещё сегодня утром обласканную его губами, нежно прикасавшуюся к его восставшей плоти, затем бросил испепеляющий взгляд на стол, где стояли две опустевшие чаши и кувшин с остатками вина, резко развернулся и вышел.
Майтри, отняв накидку от лица, но так и не решившись взглянуть во второй раз на открывшуюся ей картину вопиющей неправедности, кинулась следом за царём.
Комментарий к Часть 2. Падение в бездну * Цензурный вариант сказанного: «Буду любить тебя. Так отлюблю, что сидеть не сможешь!»
Страсть моя.
Вьющийся жасмин.
====== Часть 3. Изгнание ======
— Величайший, умоляю! Пощадите Чандрагупту! Накажите его, как вам будет угодно, только не убивайте! — мучаясь угрызениями совести, Майтри обогнала царя и бросилась ему в ноги, утыкаясь лицом в усыпанные жемчугом сандалии. — Можете запороть до смерти меня, недостойную, лишь ему жизнь сохраните!
Девушка омывала ноги Дхана Нанда слезами, ибо великий страх охватил её: хоть ачарья и утверждал, будто самрадж не посмеет убить любимого раба, но, уходя из покоев Чандрагупты, тиран выглядел так, словно готов стереть в порошок весь мир. При одной мысли, что Чандра будет обезглавлен или посажен на кол, и это случится только по её вине, Майтри стало дурно.
— Отойди! — Дхана Нанд выдернул ногу из трясущихся пальцев служанки. — И передай всем, чтобы не беспокоили меня до поры, пока сам не позову. А когда этот предатель проснётся, — голос царя стал страшным, — пусть явится. Передай Бхадрасалу сама или через кого-то из слуг, чтобы оставил любого из воинов под дверями комнаты этого раба. Как только мерзавец очухается и сможет хоть что-то соображать, пусть его волоком тащат ко мне. Без промедления!
— Слушаюсь, — Майтри торопливо поклонилась и бегом бросилась искать Бхадрасала.
Сознание возвращалось медленно. Чандрагупта чувствовал тяжесть и слабость во всём теле, словно выздоравливал после мучительной болезни. Он поводил языком во рту. Сухо, как в бесплодной пустыне. Застонал, переместив руку на живот. Внутри было тоже мерзко. Казалось, кишки набиты песком и терновыми колючками. Зад почему-то саднил. Хуже, чем после первого соития, когда, не умея почти ничего, но возомнив себя самым опытным на свете, Чандра переоделся служанкой и пришëл к Дхана Нанду, решив получить то, чего ему не давали по доброй воле. Царь тогда не отказался от предложенного. Лёжа на спине, боясь даже прикасаться к «невинной девушке», отдающей себя ему, он с восторгом смотрел на Чандру снизу вверх, словно не веря в реальность происходящего. На другое утро с непривычки тоже было больно, но отнюдь не казалось, будто его отравили калакутом. Чандрагупта закашлялся и открыл глаза. И охнул. Потолок и стены качались из стороны в сторону — вяло, будто нехотя.
