— Ты обещал подарок, — напомнил Дхана Нанд, выбрав удачный момент, когда пятый чайник подходил к концу.

— Но что я могу дать? — задумался повелитель Таксилы. — От женщин ты отказался. Богатство? Но император Магадхи богаче меня. Могущество? Моё могущество намного меньше. Родственные узы? Есть. Что ещё я могу дать?

— И всё-таки что-то, несомненно, можешь, — напирал Дхана Нанд.

Некоторое время Амбхирадж молчал, раскачиваясь на сиденье, а потом вдруг рассмеялся.

— Да, наверное. Правда, сведения устарели, — язык Амбхираджа изрядно заплетался, и Дхана Нанд испугался, что его собеседник не сумеет рассказать до конца то, что собрался.

Император Магадхи напряг всё своё внимание, готовясь слушать.

— Чего бы ни касались твои сведения, мой опыт говорит: никакие из них не бывают бесполезными, поэтому — говори. Возможно, ты сделаешь мне самый лучший подарок на свете!

— Правда? — Амбхирадж взмахнул своей чашей, едва не опрокинув на грудь её содержимое. — Эк набрался, надо заканчивать! — он завозился на сиденье, собираясь встать, но Дхана Нанд метнулся к нему и ловко усадил обратно.

— Как можно уходить, если рассвет ещё не наступил? Мы же решили сидеть всю ночь.

— Всю? — Амбхирадж сделал удивлённый вид. — Точно? Да… О чём я говорил?

— О пагубных желаниях, — быстро ввернул свою реплику Дхана Нанд, — способных уничтожить могущественных людей.

— Селевк, — невнятно бормотнул Амбхирадж, — у него есть такое желание. Оно разъедает наместника, как червь. Жрёт изнутри, — Амбхирадж икнул. — Поверить трудно, что сильный человек, способный согнуть меня в дугу, сделал себя самого таким слабым, совершив всего одну ма-аленькую гнусность, — царь Таксилы показал крохотное расстояние между большим и указательным пальцем. — Пять лет назад. И гнусность та была содеяна против тебя, — Амбхирадж почему-то выглядел довольным, словно сообщал Дхана Нанду новость о рождении наследника или о победе над врагом.

— Меня? — сердце Дхана Нанда заколотилось так, что чуть не выскочило из груди, но он старался делать вид, будто ему просто любопытно — и только.

— Да, — ухмыльнулся Амбхирадж. — Ты унизил его. Заставил зачитать перед всеми пергамент, где говорилось, будто он — ничтожество, а ты самый могущественный. Самый-самый! Селевк не смог тебя простить. И тут явился Чанакья, — неожиданно Амбхирадж резко запрокинул голову, закрыл глаза и издал громкий храп.

Чаша выпала из его рук. Вино разлилось, забрызгивая колени и край накидки.

Дхана Нанд начал интенсивно трясти Амбхираджа, умоляя всех богов, чтобы этот пьяница ни в коем случае не вздумал уснуть.

— Что сделал Чанакья? Говори!

Амбхирадж приоткрыл один глаз, с трудом приходя в себя. Дхана Нанду пришлось потратить время, чтобы заставить его снова вспомнить, о чём шла речь.

— Чанакья, — наконец, вернулся к теме беседы Амбхирадж. — Он пришёл и сказал Селевку: «Ты можешь отомстить». И дал какую-то дрянь… Яд? Снадобье? Бхут весть что! — опьяневший Амбхирадж помахал рукой у себя перед лицом, словно отгоняя муху. — Эта дрянь, если её накапать в вино, производит такое… действие. Любой, кто выпьет хоть пару глотков, становится сумасшедшим. Его разум спотыкается… как у меня сейчас, — Амбхирадж пьяно рассмеялся. — Но кроме этого ещё и лингам стоит так, что терпеть невозможно. Каждый, кто выпьет яд, отдаст себя первому, кто попросит, и даже не поймёт поначалу, что натворил… Вот такую дрянь дал наместнику Чанакья.

Дхана Нанд снова начал встряхивать шурина, видя, что Амбхирадж вот-вот уснёт.

— Зачем он дал Селевку яд? Зачем?! — ноздри императора раздувались от ярости.

— Чанакья сказал: «Соврати Чандрагупту. Замани его и опои тем ядом. Притворись, будто взял, или возьми по-настоящему, как вешью. Так ты отомстишь самраджу, потому что ему дорог этот раб. Если Дхана Нанд узнает, то выгонит раба. А я пришлю служанку в его покои. Она позаботится, чтобы император узнал». Это была их месть тебе. Скажи, — Амбхирадж вдруг ненадолго протрезвел, — неужели тебе действительно был дорог тот Чандрагупта? Теперь-то он всё равно умер. Скажи, тебе он правда был нужен? Я до сих пор не верю. Нет, мой шурин не такой!

Отшатнувшись, Дхана Нанд вскочил на ноги. Обезумевшими глазами он смотрел на развалившегося в полубессознательном состоянии Амбхираджа. Хотелось орать на весь сад, но император из последних сил сдерживался.

— Они сговорились, — продолжал выдавать Амбхирадж, и поток его откровений был уже неостановимым, — но Селевк не хотел совращать. Сделать вид хотел. Он Филиппа любил. Но так вышло, что вина глотнул, и это всё… закрутилось, — Амбхирадж повертел одной рукой вокруг другой, пока Дхана Нанд, словно сражённый молнией, стоял рядом, и каждое слово отпечатывалось в его сознании, наполненном бесконечной болью и сжигающей яростью. — Когда Селевк очнулся и понял, что сделал… он испугался. И вернулся в Таксилу. А потом понял, что влюбился в парня и жалеет его, и вину свою чувствует! Порвал ведь мальчишку напрочь, не соображая, что творит… И вдобавок жизнь ему испортил. Но исправить уже было ничего нельзя. Гордость не позволяла признаться, что гнусность совершил. Раскаялся — да поздно, — Амбхирадж то ли икнул, то ли всхлипнул. — И мальчишке идти было некуда, ты ж его выгнал. Он и подался к Чанакье. Тот как следует его обработал, наплёл всякого… Селевк знал: Чанакья — та ещё мразь! Всё пытался Чандрагупту отвадить от него и к себе забрать, но не вышло. Твой раб его возненавидел после той ночи и не подпускал… Ножом в бедро пырнул, представляешь? Письмо ещё было подложное, чтоб тебя обмануть… Селевк сказал, пергаменты с почерком Чандрагупты… у вайшьи какого-то выкупили. Тот продал за золото. А потом все эти восстания начались. Селевк сначала помогал Чанакье, а потом мы поняли, что нельзя поддерживать бунтарей. Себе хуже делаем. Тем более, тебя не победить, ты же сильный! И мы убили их, когда они пришли убежища просить после пожара в Хава Мехел… Запороли плетью и в колодец сбросили. Селевк год спустя признался мне насчёт остального. Напился, как я. Излил душу. Сказал: «Любил я мальчишку аж было невмочь, а он меня ненавидел». Так-то. Пагубные желания. Ядовитые. А я ведь сначала не знал. Ничего не знал, — речь Амбхираджа становилась всё тише и бессвязнее, пока он снова не умолк.

— В какой колодец вы их сбросили? Где это было?! — Дхана Нанд бешено тряс обмякшего Амбхираджа, словно желая вытрясти из него душу.

Шёлковая ткань верхней накидки махараджа трещала в его руках, превращаясь в лохмотья.

— В Карте, — засыпая, пробормотал Амбхирадж. — Они умерли в Карте.

Дхана Нанд некоторое время сидел на земле, скорчившись и обхватив голову руками, всеми силами отгоняя подступающий приступ, а потом, отчаявшись бороться, закричал на весь сад. Его крик достиг слуг, работавших возле дворца, и они содрогнулись от ужаса. Им показалось, что кричит смертельно раненый человек.

— Тебе конец!!! — ворвавшись в покои Селевка, Дхана Нанд с налитыми кровью глазами и перекошенным лицом расшвырял охрану наместника и едва не прикончил несчастного Филиппа, пытавшегося справиться с ним, а затем пригвоздил македонца обеими руками и коленом к постели.

В ужасе Селевк пытался понять, что случилось, и почему тот, кто недавно заключил с ним союз, пытается его убить, вероломно напав посреди ночи.

— Грязный мерзавец!!! Даже если ты будешь умолять меня на коленях о прощении, я не прощу! Никогда! До самой смерти!!!

Селевк смотрел в обезумевшие глаза императора Магадхи, а потом вдруг всё понял.

«Этот пьяница Амбхирадж проболтался, — пронеслось в голове. — Зря я ему сказал…»

— Ты очернил передо мной невинного юношу, а потом убил его, бросив в колодец! — острое, будто копьё, колено вжалось в горло Селевка так, что наместнику показалось: его шея раздавлена. Он захрипел. Пытался оторвать от себя Дхана Нанда, но это было так же бесполезно, как пытаться оттолкнуть голыми руками бешеного слона.

Дхана Нанд сначала думал, что слышит предсмертный хрип и — видят боги! — он готов был довести начатое до конца. Но потом среди бессвязных звуков император различил слова.