Прошёл год. Баньян потихоньку рос, превращаясь из крохотного ростка в настоящее дерево — ещё невысокое, но уже достаточно крепкое.

За истёкшее время Махиша и остальные узнали много нового о мире, где давно не были и куда им однажды снова предстояло выйти. Чанакья делился с ними знаниями, которые усвоил сам, обучаясь в Таксиле. Самое ценное, правда, доверял не всем, а лишь Чандрагупте, когда остальные засыпали.

Рана на ноге давно зажила, и Чанакья уже не хромал, участвуя в совместных тренировках. Лампады, ткань и пергаменты, выпрошенные у Селевка, позволяли осветить колодец, и Чанакья взялся обучать Васу, Девдаса, Гаутама и Махишу чтению и письму. Это оказалось непростым делом, требующим огромного терпения, ибо выучить ребёнка грамоте легче, чем взрослого. Вишнугупта знал это, но не сдавался и продолжал пытаться снова и снова, несмотря на трудности. Индра в силу своей юности и дарованного ему природой острого ума делал самые значительные успехи, что неизменно радовало Чандрагупту. Он действительно привязался к этому мальчику, словно к брату.

Когда заключённые, устав ждать освобождения, впадали в отчаяние, вспоминая обещание Селевка, которое тот, похоже, не собирался держать, Чанакья отыскивал нужные слова, чтобы успокоить их.

— Мы выберемся, — напоминал он им, указывая на растущее дерево. — Лишь бы оно не подвело!

Но баньян подводить не собирался. Он разрастался ввысь и вширь. Поливать его не было надобности. Как и говорил Чанакья, корни дерева ушли вниз и питались влагой, находившейся под землёй.

Однажды в полдень, когда заключённые этого менее всего ожидали, в колодец сверху упала длинная верёвка.

— Эй!!! — грубо прокричал кто-то сверху. — Там, внизу! Отзовитесь!

Ранее приходившие стражи никогда не беседовали с заключёнными. Они спускали кувшины с водой, сбрасывали мешки с едой и уходили, не проронив ни слова. Однажды Девдас попытался их перехитрить и вылезти из колодца, уцепившись за верёвку, привязанную к кувшину. Та была мгновенно перерезана. Попытки украсть средство спасения тоже не возымели успеха. Как-то раз заключённые долго тянули верёвку, но она, вероятно, была прочно привязана к стволу дерева, растущего неподалёку от устья колодца. Затянуть её в колодец не удалось, а бесплодные действия заключённых вызвали глумливый смех стражей, наблюдавших за происходящим сверху.

И вот после стольких месяцев молчания кто-то пытается с ними заговорить?

— Эй! — снова услышали узники басистый голос. — Слышно меня?!

— Слышно!!! — проорал в ответ Чанакья. — Что нужно?!

— Чандрагупту!!! — отозвался страж. — Пусть он привяжется, и я помогу ему выбраться. Если обманете, и вылезет кто-то другой, прибью его. Я вооружён и со мной много сопровождающих! Приметы Чандрагупты мне сообщили, обманывать не пытайтесь!

— Зачем тебе Чандрагупта?! — Чанакья ощутил неприятный холодок, пробежавший по спине. — Я — Чанакья! Меня ваш господин тоже обещал вызволить!

— Э, ачарья, а нас как же? — шёпотом возмутились дасью. — Скажите и про нас. Мы разве не ваши ученики?

— Умолкните, — шикнул Чанакья. — Если выберусь, то и вас спасу. Ясно?

Васу, Гаутам и Девдас быстро кивнули. Махиша почему-то молчал, неподвижно застыв на месте.

— Ничего не знаю про Чанакью! — снова проорал голос. — Было сказано: вытащить Чандрагупту! Если кто попытается бежать — сразу убить. Ну? Долго ждать?!

Все заключённые посмотрели на Чандрагупту: Девдас и Гаутам — с нескрываемой завистью, Чанакья с беспокойством, Индра — с затаённой радостью, Махиша — насупленно, Васу — вопросительно.

— Если Селевк тебя освободит, ты вернёшься? — Чанакья с тревогой смотрел на своего ученика. — Если не нас, так хоть Индру спаси.

— Вот ещё! — сжал кулаки Девдас. — Пусть всех спасёт, иначе это нечестно!

— Кто бы говорил о честности, — усмехнулся Махиша, потом тоже повернулся к Чандрагупте. — Ты это… Правда, хоть мальца вытащи. Он на сына моего похож, которого я, наверное, больше не увижу.

— Всех спасу, если сам останусь жив, — пообещал Чандрагупта, торопливо пожав всем руки и ласково обняв Индру.

В благородство Селевка ему слабо верилось, и он готов был к любому повороту событий, когда обвязался верёвкой и позволил стражу вытащить себя из колодца.

Свежий воздух ударил в лицо, солнце ослепило. Некоторое время он просто стоял, дышал и улыбался, как идиот, прикрыв глаза, чтобы дать возможность себе постепенно привыкнуть к свету. Неизвестно, что ждёт впереди, но сейчас он снова оказался на свободе и мог видеть ясную чистоту неба, изумрудную яркость зелени и слушать переливчатые голоса птиц.

На запястьях вдруг защёлкнулись кандалы, и улыбка сама собой пропала с лица.

— Вперёд! — воин подтолкнул Чандрагупту в сторону колесницы, стоявшей поодаль, где их ждали ещё трое. — Господин сказал, чтоб я тебя не баловал. Ежели побежишь — убью. А сейчас двигай! — и Чандрагупта ощутил болезненный удар рукоятью меча в спину.

Сомнений не оставалось: Чандрагупта был не гостем, получившим убежище. Он по-прежнему являлся пленником.

Наместник Таксилы возлежал на ложе, устланном алым бархатом, неторопливо поедая крупный, сочный виноград, и с любопытством оглядывал представшего перед ним юношу, будто оценивал, как сильно изменился за год тот, кого он так хорошо помнил.

— Итак, — заговорил македонец, — рад снова видеть тебя.

— Не могу ответить тем же, — резко ответил Чандрагупта, полагая, что в такой ситуации уже нечего терять.

— Если прикажу снять кандалы, обещаешь вести себя как кшатрий, а не как дасью? — лениво поинтересовался Селевк.

— С чего бы мне вести себя подобно кшатрию, если меня поймали, словно дасью? — снова надерзил пленник, в упор уставившись на Селевка из-под насупленных бровей.

— Хорош! — вскочив с места, македонец вплотную приблизился к Чандрагупте и встал в шаге от него. — До чего ты хорош даже сейчас после года пребывания в темнице! Да, я отлично кормил и поил тебя, чтобы ты не терял форму, но могу представить, как тяжело пребывать день и ночь в тесноте колодца… Это невыносимо! Однако вижу, свободолюбивый дух не сломлен, и это прекрасно. Я бы разочаровался, если бы увидел перед собой жалкую мышь, утратившую силы, а не юного льва, отрастившего когти и гриву.

Рука Селевка быстро скользнула по укрепишимся от тренировок мышцам Чандрагупты. Прикосновение было таким быстрым, что юноша не успел увернуться. Однако Селевку, судя по выражению его лица, доставило немалое удовольствие это мимолётное прикосновение.

— Сколько тебе уже исполнилось?

— Девятнадцать.

— Воистину — лев, — широко улыбнулся Селевк. — Пойдёшь ко мне на службу? Если согласишься — сниму кандалы, выпущу из колодца, дарую свободу. Прости, что затянул с освобождением, но мне нужно было, чтобы Амбхирадж позабыл про тебя. Сейчас, поверь, он и лица твоего не вспомнит! Особенно если ты не станешь сбривать свою великолепную щетину и вот эти прекрасные пряди, струящиеся до талии, из которых, уж прости, у меня так и тянутся руки заплести косу. Не сердись, — засмеялся он, заметив ярость в лице своего пленника. — Тебе правда пошла бы коса, золотые доспехи и белая туника! Но я отвлёкся. Видишь ли, за время твоего отсутствия самрадж Дхана Нанд устроил знатную встряску царям: он объявил войну всем и воюет уже целый год где-то на юге. Думаю, однажды дойдёт очередь и до нас.

Чандрагупта вздрогнул и напрягся.

— О, всё ещё не забыл императора Магадхи? — реакция юноши не ускользнула от внимания Селевка. — Надеюсь, если вы встретитесь в бою, сумеешь отстоять интересы Таксилы? Ну не зря же я предоставлял тебе и твоему ачарье убежище? Не в лучшем месте, конечно, зато там вас точно никто бы не нашёл, — ладонь Селевка мягко легла на обнажённое плечо юноши, слегка его поглаживая. — Пришло время оказать тебе лучшее гостеприимство: позволить жить в богатых покоях, спать на уютной постели, встречаться с красивыми и умными молодыми людьми. Разве ты не согласен?