— Хороший мой, золотой… mera khajaana*, — повторял Дхана Нанд, а затем, откинув мешающую ткань, склонялся и приникал горячим, влажным ртом к лингаму, уже готовому извергнуть семя. Мир исчезал в сладком водовороте.
— Дхана, — самозабвенно шептал Чандрагупа. — Дхана…
Тем горше становилось пробуждение. Ласки во сне ни разу не довели его до полного удовлетворения. Вернувшись в реальный мир, в следующий миг он уже не чувствовал ничего, кроме злости на собственную несдержанность и отвращения к себе. Однако куда чаще сон прерывался намного раньше, чем ему удавалось взойти на вершину блаженства. Чандрагупта просыпался, словно в огне, ощущая ноющую тяжесть внизу, от которой хотелось немедленно избавиться, но он намеренно не прикасался к себе и не потому, что боялся разбудить остальных. Он по-прежнему считал, что осквернённое тело не заслуживает счастья. Обливаясь водой вместо сладостных прикосновений, тем самым он жестоко наказывал себя.
Однажды Чанакья проснулся раньше, чем вода была вылита.
— Что ты делаешь? — строго спросил ачарья, заметив, что Чандрагупта стоит в центре колодца и собирается израсходовать ценную влагу не по назначению. — Следующая доставка пищи послезавтра, а это — предпоследний сосуд. Зачем ты пытаешься лишить нас питья?
— Я собирался полить баньян, — не моргнув глазом, солгал Чандрагупта.
— Врёшь! — резко оборвал его Чанакья.
Приблизившись к юноше, он отобрал у него кувшин и аккуратно поставил на пол, медленно зашёл за спину своего ученика, а затем — у Чандрагупты прервалось дыхание, — ладонь Чанакьи решительно обхватила его восставший лингам, поднырнув под ткань дхоти.
— Я, по-твоему, дурак и не понимаю, что происходит? Ты твёрдый. И не отрицай, своей собственной руке я доверяю безусловно.
В голове у Чандрагупты метались обрывки мыслей, но ни одна не задерживалась достаточно надолго, чтобы парень мог осознать её. Душа наполнилась ужасом и смятением. Он ожидал от Чанакьи чего угодно, только не этого.
— Учитель… Что вы делаете? — едва смог выдохнуть он.
— То, что давно следовало, — пальцы Чанакьи, разжавшись, неохотно выползли наружу. Чандрагупта заметил, что рука ачарьи, впервые дерзнувшая коснуться сокровенной части его тела, мелко дрожит. — Думаешь, ты цел и в безопасности по воле дэвов? — спросил он яростно, заглядывая в лицо обомлевшему Чандрагупте. — Тысячу раз нет! Девдас и Гаутам нацелились на твою задницу с первого дня, как мы загремели в Карт. Я сразу заметил, с какой алчностью они глядят в твою сторону, но ты был совершенно слеп. Потом, когда все эти пишачи стали хорошо питаться благодаря Селевку, желающих пристроиться меж твоих ягодиц стало уже четверо. Да, Махиша тоже не прочь поживиться, поверь мне! Я даже не хочу думать, пользовались ли они Индрой с той же целью до нашего появления здесь… Надеюсь, до подобной гнусности дело не дошло, ведь он — совсем ребёнок. Кроме того, я вижу, Махиша по неизвестной мне причине защищает пацана от остальных, а значит, возможно, его не тронули. Но теперь здесь очутился ты. И ты достаточно взрослый и хорошо понимаешь, что бывает, когда несколько мужчин, испытывающих естественное томление плоти, вынуждены находиться наедине друг с другом в замкнутом пространстве, и один из мужчин — юн и красив, словно благородная дэви?
Чандра ошалело тряхнул головой. Этот беспомощный жест мог означать лишь «нет».
— Так выслушай, — зашипел ему Чанакья в самое ухо. — Три дня назад эти пишачи — все четверо! — разбудили меня посреди ночи и потребовали, чтобы я «поделился тобой». Так и сказали: «Учитель, нехорошо жадничать. Еду мы делим поровну, значит, и Чандрагупта не только твой». Я озверел и пообещал, что проткну их всех и съем, разделив мясо между Индрой и тобой. Они знают, что я не преувеличиваю, по крайней мере, насчёт первого пункта. Я вполне способен справиться с ними всеми. Ещё пришлось заявить, что в отличие от еды ты — только мой и ничей больше. Да, это ложь, но я её сказал с единственной целью: защитить тебя, однако, — взгляд Чанакьи стал хищным, ноздри его начали раздуваться, — я не каменный, и у меня тоже есть свои потребности. Ты никогда не думал, каково мне каждую ночь утешать тебя, чувствовать твоё тело так близко, вдыхать твой аромат, зная, что дальше этого заходить не позволено? Я не давал обет воздержания и не обязан контролировать себя перед лицом Триады. Если я и сдерживался прежде, то лишь ради тебя. До сего момента…
Чандрагупта неловко попятился, споткнулся о матрац, едва не упал, упёршись спиной в сырую стену колодца. От возбуждения давно не осталось и следа. Его сердцем и разумом владел невыразимый ужас. Чанакья, недолго думая, приблизился и навис над ним, упираясь руками в каменную кладку по обе стороны от головы своего до смерти перепуганного ученика, прекрасно осознававшего, что бежать некуда, а Чанакья физически намного крепче, чем он сам.
— Думаешь, почему я принял тебя обратно после того, как ты сбежал к Дхана Нанду? Ты ведь не просто инструмент для свержения жестокого тирана, а единственный, кого я готов возвести на престол, кому готов служить и подчиняться! Ты — смысл всей моей жизни. Если бы твой взгляд искал красивых женщин, любая была бы привезена и брошена к твоим ногам. Я бы добыл для тебя даже вавилонскую царевну, пожелай ты её. Но ты всегда смотрел с огнём в глазах только на мужчин… На всех, кроме меня. Это было больно, но как разумный человек я понимал: нельзя заставить желать себя против воли. Забыв о жажде ласк и объятий, я готов был отойти в сторону и уступить тебя любому, понимая, как важно для юноши твоего возраста телесное удовлетворение. Я бы позволил тебе выбрать кого угодно, но только не Дхана Нанда! — глаза Чанакьи засверкали, словно у кобры, раздувшей капюшон и готовящейся к броску. — Я бы позволил тебе тешиться с Амбхикумаром, с Бхайравом, с Лубдхаком, с кем-то из твоих друзей или с абсолютно незнакомым мужчиной — пусть, я бы всё перенёс, но тебе понадобился именно этот ракшас… Единственный, кого я не могу вытерпеть рядом с тобой! К счастью, ваша связь давно в прошлом, — Чанакья снова понизил голос до едва различимого бормотания, а взгляд его вдруг стал заискивающим и умоляющим, что пугало Чандру ещё больше. — Никто из этой уродливой, умственно неполноценной живности, окружающей нас и посмевшей претендовать на тебя, не достоин твоей благосклонности! Так почему бы тебе хоть сейчас не ответить мне согласием? Когда освободимся, всё будет забыто. Ты выберешь кого-то другого, я слова не скажу, но в эти дни я помогу тебе хорошо спать и чувствовать блаженство, сделаю всё, что тебе нравится, — ладонь Чанакьи снова вернулась на покинутое ею место, будто невзначай поглаживая юношу сквозь ткань. — Не бойся и не смущайся, — шептал Чанакья. — Если другие проснутся и увидят — к лучшему. Убедятся, что тебя трогать нельзя никому, ведь ты — мой. А пренебрегать потребностями тела так глупо, если рядом есть кто-то любящий, способный помочь…
Резкая боль в бедре заставила Чанакью охнуть и заткнуться. В удивлении ачарья медленно перевёл взгляд на ногу. Будь в ту ночь снаружи абсолютно темно, он не разглядел бы ничего. Однако сквозь ветви деревьев в устье колодца заглядывала половина луны, заливая всё мертвенно-бледным светом, и Чанакья сразу заметил, что из его тела торчит, слегка покачиваясь, рукоять кинжала. Брамин снова поднял голову и перевёл тяжёлый взгляд на своего ученика. Глаза Чандрагупты были расширены, и в них ачарья читал только гадливость и отвращение.
— Вон, значит, как, — негромко проговорил Чанакья, рывком вынимая кинжал из раны и зажимая глубокий порез краем накидки. — Значит, я тебе не нужен, — и после короткой паузы, уронив кинжал на пол, добавил. — Теперь ясно, кто продырявил Селевка, — злая усмешка зазмеилась на губах Чанакьи. — Выходит, и македонец сделал попытку, но не преуспел. Любопытно, повезло бы магадхскому ракшасу, окажись он здесь? Тебе ведь по-прежнему снится, что он берёт тебя, словно девку. Думаешь, я не слышу, как ты стонешь и зовёшь его по имени во сне почти каждую ночь? Надо же, какая странная щепетильность! Проклятому отцеубийце, изгнавшему тебя, ты готов отдаться, не задумываясь, а любящим учителем брезгуешь после всех благ, полученных от него? — неожиданно осмелев, Чанакья вдруг обхватил юношу за шею и приблизил его лицо к себе, пытаясь поцеловать.
