Выпрямленный и неподвижный Ракшас сидел, не говоря ни слова. «О, Камадэв, за что ты так ужасно проклял Величайшего?! — крутилось в его голове. — О Вишнудэв, почему ты отвернулся от него?»
====== Часть 13. Чанакья теряет самообладание ======
Придя в себя после очередного забытья, Чандрагупта обнаружил, что Чанакья не только очнулся, но и успел познакомиться с обитателями колодца. В заброшенной тюрьме, кроме Чандры и Чанакьи, коротали свой век пятеро. Самым старшим был Махиша — мужчина с грубыми чертами лица, чей возраст, судя по количеству седины в волосах, перевалил за пятый десяток. Махиша точно не помнил свой возраст и не признавался, по какой причине попал в колодец, пасмурно отвечая: «Было за что». Больше ничего добиться от него Чанакье не удалось. Махиша не признавался, сидел ли всё время один, или с ним ранее присутствовал ещё кто-то. О своём прошлом — был ли женат, имел ли детей, — молчал, как рыба, да и вообще говорил редко и мало. Зато бил коротко, больно и без предупреждения. Об этой его особенности Чанакья узнал несколько позже, понаблюдав за взаимоотношениями Махиши с остальными узниками.
Трое других заключённых, попавших сюда немного позже Махиши, выглядели как дасью и, по сути, ими же и являлись. Они вели себя дерзко и не скрывали, что очутились в колодце за попытку увести лучших коней Амбхираджа из царской конюшни. Их план провалился, они попали в руки стражи, и их бросили сюда. Разбойников звали Васу, Гаутам и Девдас. Вскоре выяснилось, что с ними сюда попал и четвёртый сообщник, но он почти сразу умер от загноившейся раны. Точный возраст преступной троицы Чанакье определить не удалось, как и возраст Махиши, однако на вид все трое, несмотря на свалявшиеся волосы и заросшие щетиной немытые лица, казались довольно молодыми парнями, всего лет на пять старше Чандрагупты.
Самым тихим и скромным являлся большеглазый семилетний мальчик. Он выглядел настолько тощим и бледным, что оставалось только удивляться, в чём держится душа. Мальчик почти не разговаривал и постоянно жался к стене колодца, стараясь выглядеть как можно более незаметным. Ребёнок не знал своего имени, а остальные звали его попросту — Малец. Когда Чанакья с интересом попытался выспросить, в чём причина отсутствия имени у ребёнка, то ему поведали любопытную историю о том, как в колодец однажды спустили на верёвке женщину неопределённого возраста, одетую в лохмотья, с младенцем на руках. Женщина дрожала от страха и почти постоянно плакала. На все расспросы о том, кто она и откуда, невнятно мычала. Потом обнаружилось, что у неё отрезан язык. Женщина исправно кормила своего ребёнка грудью, и это продолжалось пять или шесть месяцев подряд, потом она начала кашлять кровью, а однажды утром её нашли остывшей и бездыханной. Ребёнок ползал по ней и орал от голода.
— Лучше было его сразу съесть, — как ни в чём не бывало продолжал историю Девдас, недавно точно так же сокрушавшийся о том, что Чандрагупта с Чанакьей живы, и их нельзя употребить в пищу, — но Махиша сказал не трогать мальца. Вроде грех это большой, в Паталу попадём, и мы его послушали, так как здесь он самый старший, да и дерётся хорошо. Впрочем, еды тогда давали поболе, чем ныне. Раз в пять-шесть дней провизию спускали. Не самую лучшую, конечно: подгнившие овощи, раздавленные фрукты, чёрствые лепёшки, но посланцы Селевка заботились о нас. Иногда кислой брагой потчевали по праздникам. А вода сама в лужу посередь колодца набиралась. Мутная, грязная, но пить было можно. Сейчас эта лужа пересохла почти, только со стен можно тряпками капли собрать. Мы тем стражам, помню, когда они пищу принесли, проорали, что баба-то ваша заболела и померла, а малец жив… Они сделали вид, что не слышали, но тело покойной забрали. Целый год после этого регулярно спускали сыр и молоко. И лепёшки стали свежими! И воду чистую давать стали. Ну, мы и мальца кормили, и сами ели, чего греха таить. А потом через год опять годной еды не стало. Одни роти чёрствые, слипшийся рис и прогорклая чечевица. Сыр пропал, молоко исчезло.
— Какое там молоко! — пробасил Васу. — От пролетающих птиц сверху больше пищи падало, чем лепёшек давали. Я древесные корни жевать начал и улиток жрать. Сначала живот крутило, а потом привык. Обнаглели наши стражи, совсем обнаглели!
— Ага, — присовокупил и свою реплку Гаутам. — Видать, сочли, что ребёнок вырос, а значит нечего баловать. Девдас опять предложил съесть мальца, ведь тот подрос, округлился, но Махиша нос Девдасу сломал и два пальца. На том мы и успокоились. Живём теперь мирно.
«Малец», забившись в глубокую нишу, образовавшуюся из-за частичного разрушения стены колодца, с ужасом слушал историю своего спасения. Похоже было, что такие мельчайшие подробности о своём прошлом он узнал впервые.
— Интересно, а от вас толк будет? — задумался вдруг Девдас. — Может, и после вашего появления хоть некоторое время сытно жрать получится?
Не успел он договорить, как сверху тяжело плюхнулся мешок, внутри которого что-то слабо звякнуло. Следом на верёвке осторожно спустился кувшин с плотно завязанным белой тряпицей горлышком. Откинув тряпицу, Махиша обнаружил в ёмкости свежий йогурт.
Гаутам, Девдас и Васу радостно засмеялись, обнялись и затанцевали, но приступать к трапезе не решились раньше, чем насытится Махиша. Старший заключённый уселся возле кувшина и некоторое время ел с достоинством, неторопливо, а, наевшись, стал похож на сытого кота. Потом он отошёл в сторону, давая понять, что ему хватит. Дасью набросились на угощение. Они жадно пожирали йогурт, откровенно наслаждаясь и громко чавкая, а Чандрагупта, наблюдая за ними, не испытывал ничего, кроме глубокого отвращения. Мельком взглянув в угол и увидев там безымянного пацана, он понял, что пришла пора действовать.
Подхватив испуганного мальчишку под мышки, он решительно подтащил его к значительно опустевшему кувшину.
— Ешь, — обратился он к нему, указывая на редчайший в подобном месте деликатес. — Нечего ждать, а то тебе ничего не оставят. И, знаешь, пора тебя как-то назвать, — Чандрагупта задумался. — Хочешь быть Индраджаликом или просто Индрой в честь одного моего храброго друга?
Мальчишка радостно кивнул. Кажется, ему было всё равно, как его назовут, лишь бы покормили.
Чандрагупта смело зачерпнул полную ладонь йогурта, съел сам и предложил Индре попробовать с его руки, чтобы доказать: бояться нечего.
— А чего это ты раскомандовался? — возмутился вдруг Девдас, глотая очередную пригоршню ароматного угощения. — Сказано: Махиша здесь главный! Если надо, он и имя мальцу придумает, а ты будешь молчать и слушать.
— Нет, — раздался вдруг позади всех спокойный голос Чанакьи. — Слушать теперь все будут меня.
Дасью и Махиша в изумлении уставились на осмелевшего брамина. Девдас хотел съязвить, но проглотил язык, заметив в правой руке у Чанакьи неизвестно откуда взявшийся острый меч с чёрной рукоятью, а в левой — внушительных размеров кинжал. Примерившись, брамин перекинул кинжал Чандрагупте. Тот ловко поймал оружие.
— Это Селевк прислал, — сообщил Чанакья так, чтобы слышно было всем, но обращаясь исключительно к Чандрагупте. — А заодно в мешок бросил записку для нас. Я её еле прочёл, так как здесь мало света. Помогло только острое зрение, которое я некогда хорошо натренировал — и вот пригодилось! Селевк в записке выражает сожаление, что пришлось так жестоко обойтись с нами, но у него не осталось другого выхода. Амбхирадж, которому донесли о разгроме в Хава Мехел, поклялся поймать нас и сдать Дхана Нанду, если мы вдруг случайно выжили, придём и попросим убежища в Таксиле. Он хотел выслужиться перед этим ракшасом. Узнав о его планах, Селевк первым предложил Амбхираджу нас никому не сдавать, а вместо этого убить, чтобы избежать проблем, и обещал прикончить своими руками. На такой вариант Амбхирадж согласился. Но Селевк на самом деле собрался нас спасти, лишь убедив Амбхираджа в нашей гибели. Он нарочно сделал вид, будто запорол нас, а сам отправил сюда и приказал укрыть в колодце. Так что мы сейчас в убежище, друг мой, а не в плену. В записке Селевк обещал, что будет каждые три дня присылать свежую воду и пищу. Вернул наше оружие, чтобы доказать свои намерения. А ещё написал, что в благоприятное время непременно выпустит нас. Видишь, Чандра? Никогда не стоит отчаиваться. Если кто-то делает праведное дело, даже враг по воле Триады проявит благородство по отношению к нему. Значит, мы, без сомнения, совершаем праведные дела, раз дэвы нам помогают! Впрочем, не будем рассчитывать на благородство Селевка, он может говорить одно, а потом передумать, поэтому, сидя здесь, начнём сами искать выход. И, возможно, вскоре покинем это место.
