Чандрагупта развернулся и вышел, не добавив более ни слова. Чанакья долго смотрел на захлопнувшуюся дверь, чувствуя себя безнадёжно проигравшим.

Он представлял себе всё совершенно иначе. Думал, что войдёт в Паталипутру во главе семитысячной армии, отбросит кусок шёлка, скрывающий лицо, и скажет Дхана Нанду те самые слова, которые каждую ночь рвались из его уст:

— Ты видел во мне предателя? Чтобы не разочаровывать тебя, я действительно стал им. А теперь убей меня.

Он представлял последнюю битву и царский меч, пронзающий грудь. Надеялся, что любимые руки в последний миг, возможно, обнимут его, а он, умирая, скажет, как сильно любил и никогда не хотел, чтобы всё так закончилось.

Красивой предсмертной речи не получилось. Быстро проникнуть в столицу тоже не вышло. Кто-то предупредил Дхана Нанда о нападении. Царь Ассаки, клявшийся, будто пришлёт четыре тысячи кшатриев, не прислал никого и сам не явился.

Когда со стен на головы нападающих посыпались огненные стрелы, воины Селевка, ничуть не заинтересованные в победе, разбежались, не желая нести серьёзный урон. Через проломленные ворота на дворцовую площадь вошли лишь четыре сотни измождённых кшатриев Пиппаливана, вымотанных непосильной работой на рудниках на протяжении последних лет. Они оказались лицом к лицу с шестью сотнями крепких, сильных, цветущих воинов Дхана Нанда.

Встретившись взглядом с императором и аматьей Ракшасом, стоявшими плечом к плечу, Чандрагупта вдруг ощутил себя тем самым, кем больше всего боялся оказаться: гнусным предателем, о которого не захотят даже марать меч. И это, наверное, было больнее всего — не торжествовать, чувствуя себя правым, а понимать, что снова совершил ошибку и разорвал без жалости последнюю тонкую нить.

— Раб? Ты?

— Я не раб. Я — твоя судьба.

Зачем он сказал это? Глупый пафос. О какой судьбе может идти речь, если давно всё кончено? Дхана Нанд заговорил, высказывая ему всё, перечисляя его преступные деяния, начиная от сговора с Селевком вплоть до содействия в заговоре Чанакьи. Чандрагупта стоял и молча слушал, понимая, насколько ничтожны теперь любые его возражения и нелепы обиды.

Поцарапанная лесной колючкой рука немела и распухала на глазах, словно её покусала сотня пчёл. Когда он всё-таки взялся за меч и попытался нанести Дхана Нанду удар, то действовал так неловко, что лишь порезал царю кожу на запястье. И сам же перепугался, увидев кровь.

«Я ранил его, — билось в висках. — Я его ранил!»

И снова взгляд. Такой, что дыхание перехватывает, его никогда не забыть… От этого взгляда хочется самому броситься на меч, воткнув лезвие себе в горло.

Начавшееся сражение идёт неправильно. Проходит одна кала, вторая, третья. Их клинки взмывают в воздух, сцепляются, отскакивают со звоном, снова сталкиваются, не принося никому смерти. Чандрагупта не понимает, что мешает этому разъярённому прекрасному мужчине, легко взмахнув мечом, снести ему голову, но царь не спешит. Они оба сражаются, избегая решающего удара.

Никаких взаимных повреждений, не считая поверхностных, не опасных для жизни царапин… Оружие соприкасается в воздухе, искрящем от напряжения, то гневно, то будто бы страстно ласкаясь. Это не бой, а безмолвная беседа, полная упрёков, обвинений и невыносимой тоски по уничтоженному прошлому.

Силы заканчиваются. Чандрагупта ловит себя на том, что его рука почти ничего не чувствует, мир перед глазами плывёт, он не видит противника. Для самраджа убить его сейчас — что муху прихлопнуть. Но он жив, словно — нелепо и думать! — его нарочно щадят. А потом мир окончательно меркнет, и Чандрагупта исчезает вместе с угасающей вселенной.

Очнулся он в незнакомой хижине. Сквозь звенящий туман в голове слышался странно знакомый голос, повторяющий одно и то же:

— Я должен. Так надо. Я сейчас…

Чандрагупта приоткрыл глаза. Дхана Нанд стоял над его распластавшимся по соломенной подстилке телом с занесённым мечом. Глаза царя были плотно зажмурены, он обхватил рукоять обеими руками, поднял клинок, но опустить его на голову ненавистного предателя почему-то никак не мог.

— Дхана?

Император распахнул глаза, но ответить не успел. В хижину влетела Мура, с размаху вонзив кинжал под рёбра тому, кого всегда называла врагом. И тогда Чандрагупта понял, что вот сейчас снова потеряет сознание. Свет потух.

Гораздо позже, очнувшись выздоровевшим в новом укрытии, куда его перенёс ачарья, он узнал от Муры и Чанакьи, что Дхана Нанд проделал долгий путь в горы, чтобы убить его. Зная, что от яда нагпушпы исцеления нет, и Чандрагупте осталось жить считанные часы, Дхана Нанд хотел сделать то, чего желал и сам Чандрагупта.

Слушая рассказ Муры о том, как названная мать спасла его, как одинокий брамин дал лекарство, а царь-ракшас мчался, будто одержимый, бросив своих воинов внизу, с единственной целью — порешить ненавистного врага, юноша невольно улыбнулся. Мура возмущалась подлостью Дхана Нанда и сожалела, что лишь ранила, но не убила его тогда. А Чандра молчал и улыбался. Он знал: Дхана не подвёл, пытаясь исполнить его сокровенное желание — даровать смерть своей рукой.

И тогда случилось нечто гораздо более удивительное. Чандрагупта вдруг осознал, что ничуть не сожалеет о поражении и о своём чудесном исцелении. Да, первая битва безнадёжно проиграна, но Чанакья собирался начать новую. А если вторая битва тоже будет проиграна, то последует третья, четвёртая, пятая… Чанакья никогда не успокоится, а это значит, если дэвы даруют благословение, можно ходить по грани между жизнью и смертью ещё несколько лет, видя на расстоянии вытянутой руки того единственного, к кому способен прикоснуться теперь лишь лезвием меча. Каждый день наблюдать в пределах досягаемости любимое лицо — разочарованнное, яростное, гневное, но такое прекрасное! Пока идут битвы, это лицо всегда будет перед ним.

Он может продолжать жить, сражаясь с Дхана Нандом. Главное — никогда не выигрывать. Только такая жизнь имеет смысл.

Комментарий к Часть 10. Смысл жизни * Сутки, день и ночь

1 кала — 88 секунд

====== Часть 11. Параспура, Хава Мехел и Карт ======

Городом, расположенным на противоположном берегу реки Сон, управлял некий Джагат Джала, бывший цирюльник, которого возвысили до должности градоначальника приказом Дхана Нанда. Внедриться в его резиденцию заговорщикам, ищущим убежища, показалось сначала чрезмерно трудным делом, однако буквально в тот же день Муре удалось услужить супруге градоначальника — дэви Калки, подарив ей отличное заживляющее снадобье. Чандрагупта помог сыну Джагат Джалы Мартанду выиграть местное соревнование за звание сильнейшего воина, Индра и Дхумкету показали себя отличными укротителями норовистых коней, Стхул прикинулся странствующим брамином, а один из выживших в сражении кшатриев Пиппаливана — Балдэв сыграл роль ученика, сопровождающего брамина и способного толковать его туманные предсказания.

Чанакья без труда втёрся в доверие к Джагат Джале, выказав себя мудрым советником. Управляющий Параспурой был впечатлён острым разумом Чанакьи и охотно нанял его на работу. Всё сложилось как нельзя лучше.

Чанакья планировал пересидеть в Параспуре до тех пор, пока не удастся выбрать удачный момент и заручиться поддержкой жителей тридцати девяти окрестных деревень, чтобы во второй раз напасть на Паталипутру. Однако этому плану не суждено было осуществиться.

Сластолюбивый Дургам, брат Джагат Джалы, положил глаз на Муру. Почти сразу раскусив её истинную личность, он поставил бывшую махарани перед выбором — или он докладывает Дхана Нанду о том, где прячется беглая служанка и её сын Чандрагупта, о предательстве которых до Параспуры уже дошли слухи, или Мура по доброй воле согласится стать его наложницей. Сделав вид, будто готова выполнить поставленное условие, Мура явилась в покои Дургама Джалы, но вместо ласк подарила незадачливому шантажисту удар трезубцем в сердце.