Мгновенно поняв, что Селевк изрядно набрался и не отдаёт отчёта в собственных словах, Чандрагупта попытался сделать шаг назад в сторону опочивальни, но его вдруг толкнули и прижали к стене, нависнув над ним. В лицо пахнуло густым винным перегаром и мускусным ароматом возбуждения.

— Пытаешься сбежать? Зря. Брамин, с которым ты якшаешься — настоящая гарпия. Более гнусной твари на своём веку мне встречать не доводилось, — низким баритоном продолжал Селевк. — Как вышло, что ты с ним? Ты — умный парень, страстный любовник, настоящий огонь, который может спалить весь мир! И как я раньше тебя не разглядел? Ты — словно алмаз, случайно найденный в куче грязи. Я научу тебя сражаться. А потом вместе мы добьёмся чего угодно, только не возвращайся в Магадху.

Голова кружилась, Чандрагупту мутило от запаха, который не так давно постоянно его преследовал. Юноша чувствовал, что вот-вот извергнет содержимое желудка. Все подробности ужасной ночи, о которой он безуспешно пытался забыть, снова нахлынули на него. Собрав последние крохи воли, он вытащил кинжал и воткнул его в бедро нависшего над ним мужчины.

Селевк вздрогнул, лицо его исказилось, но он не издал ни звука. Расширенными глазами Чандра смотрел на Селевка, а тот тяжёлым взглядом уставился на него. Кровь быстро закапала на пол, гулко стуча по каменным плитам. Вытащив кинжал из ноги, Селевк посмотрел на окровавленное лезвие, словно не мог поверить в реальность происходящего, швырнул клинок под ноги Чандрагупте и захромал прочь.

Обмирая от страха, Чандрагупта подхватил с пола своё нехитрое оружие и вбежал в покои. Захлопнул дверь и прижался к ней спиной. Отведавший вина Чанакья спал сном младенца и улыбался во сне. Решив не будить учителя и не тревожить его дурными вестями, Чандрагупта юркнул под покрывало и закрыл глаза. Как ни странно, очень скоро он заснул глубоким сном без сновидений.

Наутро Селевк даже не показал вида, будто рассержен или собирается отменить вчерашнюю сделку. Он ещё раз уверил Чанакью, что даст три тысячи воинов для нападения на Паталипутру. Обнявшись на прощание с наместником, Чанакья заметил сквозь ткань туники, что левая нога Селевка перевязана, и рана совсем свежая.

— Откуда взялся этот порез? — удивился брамин. — Вчера его не было.

— Напоролся на оружие, — Селевк выразительно посмотрел на Чандрагупту, словно запрещая тому говорить правду, но юноша и не собирался рассказывать.

— Всё-таки, мне кажется, я что-то важное упустил, — бормотал Чанакья себе под нос, когда ему и Чандрагупте подвели осёдланных и взнузданных лошадей. — Эта рана на ноге Селевка не даёт мне покоя. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Нет, ачарья, — не моргнув глазом, солгал Чандра. — Да и откуда мне знать, на что он там напоролся? Я ведь не следил за ним.

Всю обратную дорогу Чанакья о чём-то напряжённо думал и не произносил ни слова.

====== Часть 10. Смысл жизни ======

Впервые он осознал, как сильно ненавидит собственное тело. Оно было грязным и гадким. Оно не слушалось приказов, по-прежнему желая прикосновений, но Чандрагупта поклялся, что никто больше не дотронется до него. Никто — значит, и он сам тоже. Каждый раз вместе с приливом вожделения перед внутренним взором всплывали одновременно Дхана Нанд и Селевк, и становилось мерзко. Тело, не способное отличить любимого человека от ненавистного врага, отдающееся кому попало, не заслуживает уважения и заботы. Оно достойно лишь быть принесённым в жертву, но до того момента, как смерть наступит, надо ещё продержаться.

Промучавшись несколько ночей подряд, Чандрагупта отправился за помощью к Чанакье. Торопливо изложив просьбу, он густо покраснел от стыда, но не опустил глаза, а продолжал пристально смотреть на учителя в ожидании ответа. И дождался.

— Нет! — Чанакья демонстративно отвернулся, снова занявшись своей объёмной рукописью на пальмовых листах. — Я многое совершил, но не стану участвовать в преступном разрушении твоего тела.

Чандрагупта не сдвинулся с места, продожая стоять за спиной Чанакьи.

— Тогда я буду мешать вашей работе, пока вы не дадите то, что я прошу.

— Помоги Шаткару натаскать воды. Приготовь роти. Почисть посуду, покорми скот. И всё это сделай в одиночку, не прося помощи ни у кого. К ночи свалишься без ног и уснёшь сном праведника.

— Дайте снадобье.

— Я его ни разу не готовил! Я не лгу.

— Но вы точно знаете состав и можете изготовить. Каждый брамин об этом средстве знает, вы сами говорили когда-то.

— Лучше б не говорил! — возвысил голос Чанакья, в гневе отбрасывая перо и вскакивая с места. Он подошёл к Чандрагупте и ткнул его кулаком в лоб. — Упрямый идиот, ты хоть понимаешь, что с тобой сотворит это снадобье?

— Брамины-аскеты употребляют его постоянно.

— И превращаются в бесполых червей! Мне не надо, чтобы это случилось с тобой!

— А мне, — рассвирепел Чандрагупта, — не надо, чтобы каждую ночь я снова и снова видел, как Селевк засовывает в меня лингам, шепча на ухо гнусности! С тех пор, как мы побывали в Таксиле, стало только хуже. Я болен по вине этого человека, а вы способны помочь, но отказываете в лекарстве. Если это и есть ваше сострадание, чем вы лучше остальных?!

Чанакья неожиданно обхватил его за пояс и порывисто притянул к себе:

— Это снадобье опасное. Его нельзя принимать дольше двадцати восьми ахоратра* подряд, иначе последствия станут необратимыми.

— Если это произойдёт, то к лучшему, — пасмурно обронил Чандрагупта. — Пусть этот проклятый огонь из чресел уйдёт. Я стану тем, кому вообще не нужны плотские утехи, но при этом не буду покалечен.

Чанакья испуганно схватил его за плечи.

— Ты хоть соображаешь, о чём говоришь? Кундалини пробуждает в нас желания, но она же даёт разум и силу. Это всё одна и та же энергия. Отказавшись от одного её проявления, ты отвернёшься и от остальных. Ты не просто станешь безразличным к наслаждениям, твой разум отупеет, ослабеют руки, ты не сможешь сражаться.

— Не беспокойтесь. Я умру гораздо раньше, чем отупею, — спокойно констатировал Чандрагупта. — Скоро начнётся война. Думаете, самраджу потребуется много времени, чтобы разделаться со мной? Не уверен, что продержусь против него в бою дольше, чем половину калы! **

— Но пообещай, что против остальных воинов ты будешь сражаться в полную силу и не станешь поддаваться! И не покончишь внезапно с собой! — напомнил ему Чанакья. — Только Дхана Нанду позволишь убить себя. Поклянись хоть в этом, чтобы я был спокоен.

— Да клялся я уже! Чего снова повторять? — вспылил Чандрагупта, отстраняясь от Чанакьи. — Когда дадите снадобье?

— Вот упёртый! Либо безумный. Попробуй увеличить активность днём и сократить время сна. Занимайся вечером медитацией, откажись от любой еды, кроме риса и свежей зелени, и беспокоящие тебя потребности уменьшатся.

— Уже пробовал, но от работы и недостатка сна толку нет. Я неправильный. Другим это помогает, а мне — никак. Медитирую по ночам, жру одну траву, а всё без толку! Поверьте, я бы не пришёл к вам сегодня. Если вы не поможете, я сойду с ума.

— Однако убивать естественную чувствительность тела ядами — последнее дело. Чем тебе не угодили потребности плоти? Ты можешь найти того, с кем их удовлетворять, и это разумно. Ты же не подавляешь потребность дышать, двигаться, питаться. Желание плотских утех ничем не хуже желания пить воду.

— Снадобье, ачарья, — Чандра требовательно протянул руку. — Если я так важен вам, вы дадите его мне. Или мне придётся умереть смертью преступника, потому что, покинув вас, я отправлюсь к Дхана Нанду и признаюсь, что всё это время жил с вами, называя вас учителем и строя планы о нападении на Паталипутру. Несомненно, это станет последней каплей. Мне снесут голову, а вам с Бхайравом и Шаткаром придётся искать другое убежище. И тогда, бесспорно, очень сильно пострадает ваша потребность в войне.

— Ладно, — неохотно вымолвил Чанакья. — Это ужасная ошибка, но я дам тебе снадобье.