— Но я не могу так жить! Меня оболгали, унизили… Да, один проступок — на моей совести, но второй, худший я не совершал. Возможно, к Дхана Нанду на службу я никогда не вернусь, но почему я должен всю жизнь носить на себе клеймо предателя, если я не предавал никого?

Чанакья снисходительно посмотрел на своего ученика.

— У тебя по-прежнему нет весомых доказательств. Думаешь, Лубдхак повторит свою историю о проданных записях, очутившись в покоях императора? Да он будет всё отрицать, лишь бы его не обвинили в тайном сговоре с Селевком! И даже если Лубдхак заговорит… Где доказательства того, что записи выкупил именно Селевк? Шрам на лице и рыжие волосы могут быть у дасью, у странствующих браминов, у жителей Гандхара… Да у кого угодно! Если не осталось македонских монет, которые можно было бы считать уликой, то как доказать, что к Лубдхаку приходил именно Селевк? Ты сам сказал, Лубдхак переплавил монеты и пустил на изготовление колец и серёг, так как испугался, что они — краденые.

Чандрагупта опустил руки и поник.

— Всё безнадёжно, — отойдя на несколько шагов, он уселся на пол, скрестив ноги. — И бессмысленно.

Посидев немного, он улёгся на бок, отвернулся лицом к стене и затих. Индра, Дхум и Стхул испуганно переглянулись. Чанакья продолжал невозмутимо улыбаться, словно ничего не произошло. Наконец, он приблизился к Чандрагупте и медленно опустился на корточки рядом с ним, склонился к его уху.

— Всё ещё есть шанс заставить императора прислушаться к тебе. Но для этого придётся постараться!

— Как? — Чандрагупта мигом подскочил и снова уселся на соломенной подстилке.

— Сам подумай, — глаза Чанакьи засверкали. — Цари понимают только язык силы. Какова разница между тобой и Селевком? Это очевидно: он — наместник Таксилы, а ты — бывший раб. Да, пусть Дхана Нанд знает, что на самом деле по праву рождения ты — царевич, но где твоё царство? Твоя земля сожжена, крепость превращена в руины, отец убит, мать стала служанкой. И вдруг ты начинаешь обвинять Селевка в обмане! Слабый и ничтожный обвиняет сильного и богатого? Это даже не смешно. Чтобы кого-то обвинять, надо самому стать сильным.

— Мне надо напасть на Селевка и победить его? — удивился Чандрагупта.

— Надо напасть на Дхана Нанда и завладеть Магадхой.

— Что?! — этот вопрос одновременно вырвался у всех четверых юношей, слушающих странную речь ачарьи.

— Безумие, — пробормотал Индра.

— Ага, — кивнул и Дхум.

— Но это наш единственный шанс, — ачарья развернулся в сторону остальных учеников. — Кроме того, дело даже не в Чандрагупте. Сами посудите, что это за царь такой, не способный разобраться, кто ему на самом деле предан? Вот так же, поверьте, он разбирает и дела простого народа, и так же принимает законы! Не докапывается до истины, не взвешивает каждую мелочь, а принимает скоропалительные решения, ввергая невинных в ещё худшие страдания, а виновных оправдывая. Он никогда не изменится, если жизнь не преподаст ему суровый урок, но в тот миг, когда Дхана Нанд лишится престола, ему придётся проглотить горькое снадобье правды. Он осознает, что вовсе не идеален, как, вероятно, сейчас думает, — Чанакья зачем-то поднял палец вверх, указывая на потолок. — Я же, начав войну, заступлюсь за всех обездоленных людей, которых Дхана Нанд оскорбил, приняв множество неверных решений! За всех, включая Чандрагупту. Мы победим Дхана Нанда для того, чтобы открыть ему глаза на его ошибки. Таков наш долг.

— Для осуществления этого невозможного плана нам понадобится огромная армия! Откуда же её взять? — дрожащим голосом вопросил испуганный Стхул.

— Армия будет. Уже скоро. Я веду переговоры с махараджем Ассаки и с наместником Таксилы, — охотно раскрыл свои карты Чанакья. — Думаю, и те, и другие переговоры через несколько дней увенчаются успехом. Кроме того, если нам удастся вызволить с рудников пять сотен пленных кшатриев Пиппаливана, отправленных туда Дхана Нандом четырнадцать лет тому назад, то и они присоединятся к нам. В освобождении кшатриев нам помогут Мура, Бхайрав и Майтри, а ваша задача — тренироваться с оружием, чтобы быть готовыми к сражению. Как только вы подготовитесь, и армия соберётся, мы нападём на Паталипутру и заставим Дхана Нанда услышать наши голоса, которые сейчас для него ничего не значат. Однако он не сможет нас игнорировать, когда мы войдём в столицу!

— Нет, мне не нравится это всё, — Чандрагупта ошеломлённо взирал на Чанакью. — Это ещё худшее безумие, чем мой план снова тайно проникнуть во дворец. Разве самрадж захочет слушать тех, кто напал на него?

— Обычно цари только тогда и затевают серьёзные переговоры, когда кто-то превосходит их силой. Или хитростью.

— Но я превращусь в его злейшего врага навсегда, — возразил Чандра.

— Ты уже сейчас его враг, — Чанакья снова поймал юношу за руку, нежно обхватив его запястье. — Разве нет? Он ясно дал тебе понять, что считает тебя предателем, нацелившимся на его трон.

— А нападение на Паталипутру при поддержке Селевка и царя Ассаки лишь подтвердит его подозрения! — горячо воскликнул Чандрагупта.

— Пусть так, но что тебе терять?

— Чувство собственного достоинства и мою преданность тому, кому я поклялся в верности! — выпалил юноша.

— Допустим, мне ты тоже клялся, — напомнил Чанакья. — И потом предал. Но я, наверное, не стану сейчас упрекать тебя в этом? Нет, конечно. Не стану.

Тон его голоса был таков, что Чандрагупта устыдился и опустил глаза в пол.

— Ладно, — Чанакья разжал пальцы, удерживавшие руку юноши, — делай, что хочешь. Иди, рассказывай Дхана Нанду очередную историю, которую император не пожелает слушать! Что бы ты ни сказал ему, поверь, ты для него навсегда останешься осквернённой вещью. Мудрецы говорят: «Истинных друзей распознают в трудные времена». У тебя настали трудные времена, но ты по-прежнему слеп и не способен понять, кому ты дорог. Но всё же на досуге поразмышляй: когда тебя выставил самрадж, и Лубдхак закрыл двери дома, под чьей крышей ты нашёл приют? Кто накормил тебя, обогрел? Кто в нужный момент дал лекарство, когда ты едва не довёл себя до воспаления лёгких, обливаясь колодезной водой? Твой учитель, которым ты пренебрёг, и его ближайшие верные ученики, которых ты тоже предал! Я хоть словом упрекнул тебя за твою ошибку, совершённую по отношению ко мне и к ним? Нет. А разве мне в глубине души не было больно, когда ты ударил меня и сбежал? Было. Ты заставил меня страдать не меньше, чем сам теперь страдаешь от собственного изгнания.

Чандрагупта вздрогнул. Слова учителя показались острым ножом, воткнувшимся в незажившую рану.

— Впрочем, если ты и сейчас ничего не способен понять, продолжай гоняться за миражами, — так закончил свою высокопарную речь Чанакья.

— Чандра, — проникнувшись речами ачарьи, Стхулбхадра тоже приблизился к другу, — мы все любим тебя. Мы пожертвуем своей жизнью ради нашей дружбы. Почему ты всё ещё душой и сердцем не с нами, а с тем, кто выгнал тебя, отказавшись верить твоим словам?

— Не знаю, — растерялся Чандрагупта, — но мне известно одно: я не смогу напасть на Дхана Нанда, поднять меч и нанести ему рану. Это невозможно.

— Так и не надо никого ранить! — Чанакья снова подскочил к Чандрагупте и приобнял его за плечи. — Разве я требую смерти и крови? Нет. Наша война — не для того, чтобы причинить вред, а для того, чтобы преподать урок. Сражайся без гнева. Обороняйся, а не нападай. Требуй одного — быть услышанным. Ты всего лишь защищаешь дхарму. Если в мирное время тебя отказываются понять, начни войну. Если не слышат твой шёпот — закричи. Это необходимость, а не месть. Возможно, когда ты начнёшь кричать, истина дойдёт до того, кто незаслуженно отверг тебя. Поверь, этим поступком ты окажешь услугу не только себе. Когда Дхана Нанд потеряет Магадху, он поймёт, какую боль испытала махарани Мура, потеряв Пиппаливан и своё положение царицы. Он осознает, что ты — не вещь и имеешь право на ошибку. Он поймёт, что слабых иногда надо слушать, иначе они поднимут головы и заставят себя уважать. У него появится шанс измениться, когда мы ненадолго создадим иллюзию, будто он лишился трона.