В подъезде этого же дома, но со стороны двора, умер бомж.

Вызвали санитарную бригаду. Заглянула она в вонючий тёмный подъезд, где под лестницей нашёл последний приют бедолага, – и призадумалась. Долго они ломали голову, как к нему притронуться, грязному, уже разлагающемуся, пока их не озарило.

Побежали они на Арбат, нашли у ларька пьяницу, кандидата на такой же конец в трущобе, и за бутылку водки он им вынес, поднёс и упаковал драгоценный благоухающий груз.

При этом, таща труп своего возможного собутыльника за ноги, неунывающий HOMO SAPIENS пел во всё горло: « …в бою не сдаёётся наш гордый «Варяг», пощады никтоо не желаает …».

Разве можно победить такой народ!

В доме 12 по Cуворовскому бульвару со стороны Калашного переулка на последнем этаже был вход на чердак со слуховым окном, выходящим точно на окна японского посольства на противоположной стороне улицы.

Подивилась его необычной чистоте, отремонтированным стенам и потолку.

Нижние жильцы говорили о странном арабе. Он наездами жил в соседней квартире и поднимался зачем-то на чердак и даже имел от него ключ. Потом, уже в горбачёвские времена, араб исчез.

Из окна слухового окна была видна панорама Москвы. Я подумала, как романтично здесь по ночам любоваться ночным московским небом.

Может быть, араб тосковал по своей Родине и декламировал восточного поэта, глядя на звёзды?

Ну, что-нибудь типа:

«В морях любви на дне есть жемчуг, и вот оттуда кладь моя…», или

«…Бросив дом, из-за Алеппо, из-за Шама я пришёл…», или

« Ах, не нужен мне лекарь, не нужен врач…».

Ну, что ещё в голову придёт арабу, если он высунется в слуховое окно, выходящее прямо на окна японского посольства?

Видимо муниципальные власти, или кто там ещё, привели в порядок грязный чердак, чтобы странный араб красиво тосковал по родной стороне.

Другим чердакам и подвалам, а заодно и нам, повезло гораздо меньше.

Иногда случай посылал любопытные предметы с помойки или от умерших людей, последнее обиталище которых моя бригада тоже должна была очищать.

Однажды мне позвонил старик с Суворовского, 12. И настоятельно просил меня прийти, потому что после смерти его соседки остались вещи, и он не знает, что с ними делать.

Видимо надо описать и закрыть помещение.

Вообще, на Суворовском, 12 жили бывшие работники министерства финансов – люди небедные, как правило.

На пороге меня встретил старик лет восьмидесяти пяти и проводил в комнату умершей. Вся комната была завалена тряпками, а по периметру стояли вещи. Там была посуда. Какой-то сервиз, ваза из фаянса пятидесятых годов, высокая синяя ваза из стекла. В дальнем углу на комоде – старинный бронзовый подсвечник, на стене висели турьи рога, а на другой стене в старинной резной оправе из красного дерева – большое зеркало. Что-то ещё.

Я остановилась по колено в тряпках и растерянно смотрела на всё это.

Странный старик сказал: «Берите, что хотите».

Решив, что он сбрендил, я уставилась в его ненормально блестевшие глаза и медленно, с расстановкой спросила, знает ли он, что всё это стоит денег и, возможно, немалых.

– Ну, можете заплатить, – со странной усмешкой сказал он.

– Платить я вам не буду, да и не чем. Сообщу только дворникам, что у вас есть тряпки. В них у нас дефицит.

Не понравились мне его сумасшедшие глаза. И ушла я от греха подальше.

К нему, как я потом узнала, ходила некая молодая особа с целью женить на себе.

В другом месте моя бригада очищала комнату умершего. Зингеровскую ножную машинку с ажурной чугунной станиной мы спустили по лестнице, а мелкие вещи бросали сверху.

Среди них и была та самая немецкая эмалевая с голубоватым отливом кружка с делениями, трофейная, которую я до сих пор вспоминаю. Она, брошенная с девятого этажа, лишь чуть-чуть деформировалась. И ни одного скола или трещины на эмали! Чудеса.

Зингеровскую машинку кто-то из жильцов прихватил себе. А в бункеровоз полетели старые виниловые пластинки с песнями Вяльцевой и фигурный обливной комод сливочного цвета со вставками из стекла. Туда же отправились двери со старинными бронзовыми ручками в стиле Арт-нуво и сундук работы прибалтийского мастера.

Многие дома в центральном округе принадлежат постройкам начала прошлого века, и некоторые ещё не разграбленные детали – старые фонари в прихожих, люстры с матовыми плафонами, дверные ручки – сохранились.

Дворник нашей бригады однажды в мусорном контейнере нашёл заляпанный, обросший слоем грязи графин. Отмыл его – и засверкал старинный хрусталь в серебре с ручкой из слоновой кости.

Это был графин знаменитого мастера Виноградова.

Так что, ройтесь, господа, ройтесь! Авось и вам улыбнётся удача.

А если серьёзно, то вся эта возня только унижает, изматывая последние силы, и полностью соответствует определению – рабский труд.

Были и такие помойки, что никакие сюрреалистические картины не идут с ними в сравнение.

Прошли годы, и, вспоминая эти пейзажи, этот отрицательный опыт, я уже путаюсь, где была реальность, а где мне это снилось.

Для реальности – слишком нереально, а для сна – слишком извращённо.

В снах приходили ко мне мои усталые работяги и мы шли по каким-то адресам – то на несуществующий чердак, то в зловещий подвал. И копали, копали, и вгрызались железными лопатами, и врубались тяжёлыми ломами в слежавшиеся горы мусора, как и было в реальной жизни.

То мне снится, что мы с Лианой Панцулаей очищаем чердак в старом доме на Малом Кисловском, том самом, постройки семнадцатого века, со сводчатыми потолками в подъезде и стенами метровой толщины, с множеством подвалов, неожиданных бетонных колодцев, заваленных доверху многолетним дерьмом.

И будто Лиана говорит мне, что нашла там тарелки, и не знает, что с ними делать.

То мне снится после реального убийства на Суворовском, 12, его длинный, не кончающийся чердак со множеством выходов на чёрные хода. Я иду одна при полной тишине, рискуя встретиться с кем угодно в любом из отсеков этого бесконечного перехода.

Так и было в реальности до убийства. После него одна туда уже не ходила.

То во сне я вскакиваю от страха, что проспала время выхода на очистку крыши, и мои отверженные и забытые в рассветных сумерках сгрудились в назначенном месте и тщетно ждут.

И теперь, повторяю, я не знаю, что было явью, а что сном

На углу Большой Никитской улицы располагалась одна ушлая контора или, как нынче принято говорить, офис. Рядом с ней на том же углу, к несчастью, были расположены наши контейнеры для мусора.

Передвинуть ни офис, ни контейнеры возможности не было, и их трагическое соседство приводило нашу бригаду к головной боли, будучи регулярно причиной неожиданного сокрушительного опустошения карманов, и без того тощих.

В сумерках, ближе к ночи, когда вся страна блаженно расслаблялась после трудов праведных, из этого, так сказать, офиса выползало неуловимое странное существо, нагруженное горой пустых картонных коробок. Крадущимися, осторожными прыжками оно молниеносно достигало контейнеров. Голубушки, уже убранные и вылизанные, стояли в своей невинной пустоте в ожидании следующего дня.

Лишение девственности происходило мгновенно, и так же мгновенно охальник растворялся в сгущающейся мгле.

Поутру растерянный дежурный утыкался прямо носом в картонные пирамиды, бесстыдно торчавшие в поруганных бедняжках.

Ещё хорошо, если успевал быстро убрать следы преступления, и они опять начинали сверкать своей непорочной чистотой. Ну, как хирургическая операция по превращению женщины в девушку для особо привередливых мужчин.

Однако иногда некоторые извращенцы в администрации ДЕЗ'а из любви к искусству стращать и наказывать, опережая события, успевали объехать территорию с инспекцией раньше. Ну и дальше, сами понимаете, – выговор, лишение крупной части зарплаты и т.д. по отработанному сценарию.