Рядом с Самсоном Лер даже расслабиться толком не мог, не мог позвать друзей, потому что Самсон был другим, его циничные шутки вряд ли поймут друзья, да и среди местных друзей никто не знал об ориентации Лера, и ему совершенно не хотелось узнавать их отношение на этот счет, не потому что комплексовал, а потому что не хотел обременять друзей выбором – общаться с ним или нет, и вообще, не хотел себе этим голову забивать, тараканов у Лера и без саморефлексии насчет его универсальной ориентации хватало. Пожалуй, такое отношение Лера к своей ориентации было единственным плюсом в той куче минусов, об которую Лер ежедневно спотыкался в реальной жизни.

Леру не хватало Димы, но он запрещал себе в этом признаваться, поэтому просто тосковал и тревожился, в душе адским пламенем горела агония, где разум и чувства не прекращали свою войну. Лер любил Самсона, любил его смех, дурацкие шутки, смешную вспыльчивость, любил их болезненное слияние в постели, но хладнокровный разум, сдаваясь под властью сердца, все же не желал прятать свои аргументы в карманах, из раза в раз вытаскивая козыри немого разочарования Лера в Самсоне.

Самсон не мог понять Лера, они словно смотрели на мир через разные линзы. Мир Самсона был безжалостен, в нем велась жестокая борьба и враги чудились в каждом, а друзья были не друзья, а такие же ненасытные волки, которые еще не вцепились друг другу в глотки лишь потому, что равны, но что восхищало Лера в подобном союзе, так это то, что они не обидятся друг на друга, если один сожрет другого, ведь в их мире действует один закон, закон джунглей: сожри другого, пока он не сожрал тебя. И разве ж можно тут обижаться на собрата, если он всего лишь живет инстинктами?

Лер подозревал, что жестокое сердце Самсона потому и выбрало его, что, как выразился один из дружков Самсона, Лер был «малахольный», а потому условно безопасный, что с него взять, если Лер не думал, как бы сделать так, чтобы платить меньше, а получать больше? Лер не просил у Самсона денег, чем сначала радовал Самсона, а потом начал злить. Самсон пытался дарить какие-то шикарные подарки, а действительно желаемую реакцию получал разве что на вкусняшки, за все остальное Лер вежливо благодарил, пару раз попросил больше так не тратиться, чем, сам не понимая почему, вызверил Самсона и тот почти час орал, что он неблагодарная тварь, пока Лер не принялся собирать шмотки Самсона в его сумку, которой приложил по голове, как только псих опомнился и полез с обнимашками мириться.

Лер беспомощно бился в тех объятиях, с горечью понимая, что эти извинения не исцелят боли причиненной обиды, но Лер простит. Простит потому, что он не мог иначе, потому что сердце в такие моменты просто в клочья рвалось от желания закрыть глаза разуму. Лер замер в тех извинительных объятиях и просто старался не думать. Не думать о том, что эта боль и разочарование когда-нибудь выпьют его до конца, и от того Лера, которым он был, останется безвольный фантом.

Лер любил не слепой любовью, слепая любовь милостива к своим жертвам. Лер любил самой жестокой любовью, когда ты видишь все недостатки, понимаешь все причины и мотивы, но все равно любишь. Лер понял, что Самсон взбесился из-за той реплики, потому что вместо множества крючков, включая материальную зависимость, в его руках был лишь один, который держал Лера рядом с ним, это была их любовь, которой так гордился Самсон. Любовь, неумолимо превращавшая его в ослепленное страхом чудовище, начинавшее постепенно сходить с ума от ревности.

Видимо, на подсознательном уровне Самсон понимал, что Лер тяготится этой любовью, и боялся, что настанет день, когда ее цепи ослабнут и Лер исчезнет из его жизни. Этот страх заставлял прежде уверенного, даже самодовольного Самсона проверять, любит ли его еще Лер, завуалированно требовать подтверждения этому. Но что бы Лер ни делал, каким бы отзывчивым и покладистым ни был в постели, этого все равно было недостаточно, Самсон словно ненасытное чудовище требовал все больше жертв и уступок, пытаясь захватить пространство Лера.

В первый совместный летний месяц этого не было, но к концу июля Самсон стал требовать отчета, где Лер был, пока он отсутствовал, и что делал. Будто бы равнодушно интересовался, о чем Лер общался с друзьями, с которыми виделся, и чем более счастливым был Лер от общения с другими людьми, тем сильнее это уязвляло Самсона.

– Конечно, о чем еще говорить двум наивным идиотам из музыкалки? – как-то бросил Самсон после того, как Лер допустил последнюю такого рода ошибку и радостно рассказал, как на встречу выпускников приехал его старый друг, с которым Лер вместе ходил в музыкалку.

Лера понесло и на волне хорошего настроения он рассказал о том, как уломал Ромку ходить вместе с ним на гитару, Лер тогда уже несколько лет как учился в музыкальной школе и сразил одноклассниц своей песней под гитару на новогоднем огоньке. Ромка, вечный дамский угодник, воспылал желанием обучиться навыкам охмурения девчонок через гитарные баллады и наконец согласился таскаться после учебы пару раз в неделю на гитару, а потом неожиданно для себя втянулся и стал таким же пропащим по музыке, как Лер. Если бы Ромкины родители за год до выпуска неожиданно не собрались и не уехали в Самару, то, возможно, Лер бы поступил в музыкальную академию, потому что Ромка стыдил Лера за то, что тот шел на поводу у деда, и возможно, он бы Лера дожал поступать в академию (сам он не собирался, потому что, помимо музыки, очень хорошо шарил в математике и хотел поступить на инженера), поскольку был одним из тех людей, которые считали, что Лер без музыки погибнет и музыка без него, видимо, тоже.

После той встречи, где Лер успокоил друга только тем, что сейчас наверстывает упущенное, он так хотел позвать Ромку к себе и тот словно ждал приглашения, но дома был Самсон, а при Самсоне Лер бы не смог расслабиться, а так хотелось показать свою музыкальную студию и может быть что-то сыграть вместе, обсудить. Поговорить хоть с кем-то на одном языке… Но дома был Самсон и с выросших во время встречи крыльев за спиной стремительно облетали перья, а по возвращении домой и при столкновении с недовольным лицом Самсона крылья исчезли окончательно, а вместо них на шее удушающе затянулся ошейник.

По-хорошему, после таких слов стоило устроить разбор полетов или хотя бы послать Самсона, но Лер, за один только вечер успев побывать где-то в небесах, свалился снова куда-то в бездну, и это слишком резкое приземление с придавившим плечи разочарованием опустошали душу, изгоняя из нее все, включая желание борьбы. Лер даже не обижался на Самсона, хотя лучше бы обижался, потому что разочарование в любимом хуже обиды. Лер просто ушел тогда в свою музыкальную комнату, а ночью в постели, когда Самсон полез к нему, Лер отказал и адская бездна разверзлась еще на несколько уровней вниз.

– Неужто этот ублюдок твоя первая любовь? Повидался с ним и меня уже не хочешь? – взбесился Самсон, столкнувшись с равнодушием Лера.

Леру словно кипяток в лицо плеснули, но на эту грязь он не мог ответить, потому что от ярости и беспомощности что-либо объяснить этому человеку Лер немел.

– Господи, какой же ты… – Лер не хотел мараться об эту словесную грязь, потому что на одну гадость Лера Самсон выдаст ему с десяток и не особо напряжется. Этих пуль у Самсона было несравнимо больше, чем у Лера.

Лер попытался встать с кровати, чтобы уйти, но взвинченный Самсон толкнул его обратно и замер, словно борясь с самим собой. Лер видел эту борьбу с яростью, видел желание Самсона ударить, принудить к сексу, но в итоге тот вскочил с кровати и уехал куда-то на машине, вернувшись под утро и продолжив спектакль после затянувшегося антракта.

– Дай мне свой телефон.

– Что? – не понял Лер, оторвавшись от экрана.

На часах было шесть утра и через два часа Леру нужно быть на работе.

– Дай мне свой телефон.

– Зачем?

– Надо.

– Ты сначала скажи зачем, – упирался Лер.

– А че, тебе так сложно телефон дать? Прячешь что-то от меня? – прорычал Самсон и попытался выхватить телефон, но Лер убрал руку.