Непривычная тишина в трубке напрягла, Лер даже на экран посмотрел, вдруг на удержание поставил, но все было в порядке… кроме Жанны.

– Жан… – позвал Лер, и на том конце трубки тихо всхлипнули. У Лера сердце в пятки упало и разбилось. – Жан, мне нервничать нельзя… Ты это… не молчи…

В трубке шумно втянули сопли, а потом сдавленный, с явно задушенными слезами голос попытался заговорить:

– Я… я… все нормально, Лерчик… Я потом перезвоню.

– Не-не-не! Стоять! – рявкнул Лер, сымитировав Самсона. – Так не пойдет. Давай говори! Не вынуждай больного человека в ночь ехать к тебе. Говори по-хорошему.

Лер замолчал, а Жанна видимо собиралась с силами, и в этой напряженной, взволнованной тишине они сквозь пространство протягивали руки друг к другу. Жанна, судя по возобновившимся тихим всхлипам, не могла взять себя в руки как ни пыталась. Лер, занервничав, заходил кругами по комнате, потом остановился у окна, открыл форточку, увидел, как на крыльцо вышел покурить Самсон вместе с Патрицием, и оперативно захлопнул окно, пока в очередной раз не прилетело крепкой Самсоновой заботы.

– Жан… – Лер сел на банкетку у фортепияно. – Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?

На том конце, шумно высморкавшись, угукнули.

– Ты знаешь, что если ты ограбила банк, то ты можешь спрятаться у меня дома? – тихо спросил Лер и с облегчением расслышал тихий смешок.

– Спасибо, родной! – Кажется, Жанне стало чуть легче.

– Что случилось?

– Я… – Жанна явно собиралась сказать, но горло снова сдавило, и с той стороны снова тихо заплакали.

– Я в твоей команде, Жан. Давай вываливай, – уговаривал Лер. – Ты кого-то убила? – в ответ раздался смешок сквозь слезы. – Я уверен, он этого заслужил. Привози, закопаем у меня за домом.

Жанна плакала и смеялась сквозь слезы, Лер нес какую-то чушь. Самсон, который очевидно грел уши под дверью, принес чай с малиной и бутерброды. Лер в благодарность перехватил его руку и потерся носом о ладонь, чмокнул в запястье и отпустил впервые смутившегося от такой бесхитростной, но, видимо, цепляющей ласки.

– Я беременная…

Лер замер с открытым ртом и засунутым в него бутербродом. И завис. Вспомнился такой же вечер примерно год назад и Жанкино день рождения. Они сидели на кухне, Лер доедал свой контрафактный третий кусок торта и с опаской глядел на целенаправленно надирающуюся Жанну. На полу стояли вазы и трехлитровые банки с букетами цветов, которые в той странной атмосфере, которую Лер все никак не мог считать, совсем не придавали веселья. Жанна надиралась не коньяком или вином, а беленькой, и это напрягало Лера все сильнее, потому что "изысканность" – это второе имя Жанны, а тут…

Когда бутылка наконец закончилась не без помощи Лера в том числе, Жанна вывалила на Лера информацию, которую Лер не хотел бы услышать никогда и ни от кого. Лер вообще не знал, что делать с историей о том, что Жанну изнасиловал в семнадцать лет один из собутыльников ее отца и она умудрилась залететь от ублюдка. В небольшом городке где она жила, все друг друга знали, и если бы Жанна пришла на аборт, то об этом наверняка узнали бы на следующий день все, включая мать Жанны, которая вкалывала за четверых на заводе. Она сделала аборт буквально в каком-то подвале, а потом с чудовищными болями и воспалением попала в больницу, после того как потеряла сознание в колледже.

Мать примчалась в больницу и вместо поддержки вцепилась едва очухавшейся дочери в волосы.

– Шлюха! Дрянь! – бесновалась она, отвешивая пощечины словами и руками. – Я на тебя всю жизнь положила! Я тебе все отдала! Чего тебе мало-то было?! Ты не знаешь, что такое презервативы? Ебаться знаешь как, а как предохраняться нет?!

– Я ведь не стала ей говорить, что меня Мишаня изнасиловал, – пояснила Жанна, уставившись в стену перед собой стеклянными глазами. – Что ей делать с этой инфой? Это надо с батей разбираться, только разборки ничего не дадут, они и так каждый вечер скандалили. Скандалили, но не разводились. – Жанна криво улыбнулась. Лер сидел молча и трусливо молчал, не представляя, что делать с чужой фонящей за версту болью. – Ненавижу таких баб. Он ведь ее не запугивал, не бил, просто бухал, а она за его счет самоутверждалась, каждый день, как с работы придет, так рассказывает ему, какое он дерьмо, а он, подтверждая ее слова, каждый день пробивал очередное дно.

Жанна ненадолго замолкла, нахмурившись.

– Хотя, знаешь, я сейчас говорю тебе и понимаю… Думаю, я промолчала не из-за нее, а из-за отца. Он единственный меня любил и этого бы не пережил. Точно бы повесился или еще что… такие слабые люди… Он ее от меня и оттащил тогда в больнице. Все врачи молчали, типа поделом мне, в назидание. А он ее за волосы – и из палаты. Первый раз в жизни ей боль причинил. Выволок в коридор. Ко мне пришел и обнял.

Жанна сначала зажала рот рукой, затряслась, а потом заплакала. Лер неловким лосем ломанулся через стол к Жанне, больно налетев на угол стола, и обнял подругу, которая качала головой и пыталась сказать: "Да все хорошо, все нормально", но когда давишься слезами, сложно врать. Лер смотрел в стену за спиной Жанны, на красивые обои, блуждал глазами по извилистым линиям рисунка и искал в пространстве ответ лишь на один вопрос: что ему делать?

Что делать? Что делать? Что делать?…

Ответа не было, лишь чужая боль, от которой становилось больно самому. Лер сжимал Жанну в объятиях, прижимал к себе и боялся громких фраз. Что сказать? Как помочь? Чудовищная боль и такая же беспомощность. Фатальная невозможность что-либо изменить.

Лер не знал, сколько времени прошло, когда Жанна вновь заговорила. Лер осторожно отпустил её, аккуратно разжав объятия, боясь, что Жанна разбилась, и стоит ему ее отпустить, как она осыпется осколками.

Жанна подвинулась в большом кресле и Лер втиснулся рядом. Они таскали это кресло с гостиной на кухню, когда были вечерние посиделки с обсуждением планов на завтра, и не только. Можно было бы его там и оставить, но Жанна слишком любила интерьер своей кухни и не желала портить его неуместными элементами.

Они посидели так немножко рядом, пока Лер не понял, что это еще не конец истории, просто Жанна пытается взять себя в руки и больше не "грузить". И, возможно, для Лера было бы удобнее не знать, но у него самого было достаточно боли, чтобы равнодушно оставить такого же как он с этим внутренним врагом наедине. Эту горькую чарку нужно испить до дна и вместе, возможно так этого сквозь время отравляющего яда, разделенного на двоих, станет хотя бы чуть меньше.

Лер заварил чай, нарезал торт, всунул Жанне тарелку с ним и чай, об который она грела ледяные руки, и снова сел рядом. Не сразу после нелепых но искренних фраз Жанна рассказала о том, что благодаря этой ситуации уехала тогда из родного города и даже благодарна жизни за это, иначе, вполне возможно, прожила бы такую же жизнь, как мать. Возмущающейся от негодования матери Жанна все рассказала, шокировав ее и услышавшего это отца. Батя тогда наломал дров… Побежал в соседний подъезд и случайно пришиб своего собутыльника.

– Ему даже срок скосили… типа в состоянии аффекта.

– Мне жаль… – тихо вставил Лер.

– А мне нет, – хмыкнула Жанна. – Он на зоне бухать перестал, мать с ним, как только он сел, развелась. Отец уже четвертый год как вышел, нашел себе, прикинь, другую. – Жанна светло улыбнулась. – И вообще, такой, знаешь, как в детстве стал. Похудел немного. Татухи там себе эти зоновские набил. Красавчик. Что он вообще в матери нашел? Ни рожи ни кожи, мне его внешность, к счастью, досталась. Она меня за это и ненавидела, как и его. Нашла себе такого же алкаша. – Жанна как-то каркающе рассмеялась, хлопнув себя по коленке. – Ну, бля, ну, понимаешь, алкаша нашла!

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.