Губы саднило, но Лер продолжал их обкусывать, несмотря на то, что безуспешно одергивал сам себя. Вылив остывший чай в раковину, Лер снова поставил чайник, ежась, накинул на плечи теплый вязаный кардиган и подошел к окну, за которым дождь отбивал барабанную дробь. Жизнь словно встала на паузу, Лер нервно перебирал пальцами, сам не понимая, чего, собственно, он такой взвинченный. Вроде все как всегда, причин для беспокойства нет, но при мысли о «причин для беспокойства нет» Лер снова прикусил нижнюю губу и принялся терзать едва поджившую ранку.

На столе засветился мобильный, освещая полумрак на кухне. Чайник тихо урчал, закипая. Лер взял телефон в руки, в надежде спрятаться от собственных мыслей за каким-нибудь очередным бесполезным оповещением. Телефон Лер включил, как только в его жизнь вломился Самсон и прятаться больше не имело смысла. Жанна примчалась на следующий день и устроила настоящий скандал, даже влепила Леру по лицу за то, что Лер «бессердечный свин, не удосужившийся подумать хоть о ком-нибудь, кроме себя». Бессердечный свин вымолил прощение и больше они к этой теме не возвращались, так же как и к теме Васильцева и Самсона. Жанна не задавала прямых вопросов, но красноречиво качала головой, и Лер понимал недовольство подруги.

Они с Самсоном словно две противоположные вселенные влетели друг в друга и оттолкнулись от берегов, и только недавно Лер почувствовал, что его прибило к берегу, точнее, выбросило на него, процарапав душу об острую гальку реальности. Оказавшись на холодной суше, Лер все никак не мог согреться и договориться сам с собой, заглушить внутренний голос. Хотелось вернуться обратно в свой теплый океан нежности и любви, который все это время морской пеной камуфлировал реальность и ослеплял глаза.

Когда Самсон только появился, Лер как мог гнал его от себя, сопротивлялся, пытался договориться, вырваться из пут, но, словно попавшая в паутину муха, лишь сильнее запутывался в своих чувствах и желаниях, в том, что правильно и неправильно, но, в итоге устав от изнуряющей борьбы с самим собой, с Самсоном и их чувствами, Лер последовал незатейливому совету Жанны: «let it be»позволь этому быть. Просто дал этому быть. Лер уступил, перестал присматриваться, искать оправдания, пытаться выстраивать перспективы и, вообще, как-либо размышлять о них. Тогда он просто слишком устал, потому сдался, и на время показалось, что так можно вполне счастливо существовать, так можно прожить всю жизнь и та промчится как миг, потому что рядом с Самсоном время набирало просто какие-то космические скорости. Если бы не бизнес, если бы любовнику не приходилось регулярно мотаться по несколько раз в неделю в столицу, они бы не отлипали друг от друга.

Как-то незаметно для самих себя они умудрялись вообще никак не касаться темы Васильцева. Лер и сам понять не мог, как так у них выходило, и Самсон за все время всего раза два обронил пару слов о том, что хочет, чтобы Лер вернулся с ним в столицу, они могли бы вместе приезжать, Самсон бы решал свои неотложные дела и возвращался, но ответа и не потребовалось, они просто как-то синхронно забыли про эту тему, словно кто-то стер ее ластиком из повестки дня, оставив в меню лишь оглушающие и ослепляющие чувства.

Лер не узнавал сам себя. Он словно до этого сам с собою был не знаком. Он никогда не думал, что будет настолько жадным в постели. Им обоим не хватало друг друга. Если бы можно было сожрать друг друга, они бы сожрали, потому что просто объятий, поцелуев, откровенного, сдирающего всяческие защиты секса не хватало. Они дурели от обладания друг другом и невозможности поглотить друг друга полностью, заклеймить и присвоить друг друга навсегда и безоговорочно.

Лер всегда считал, что засосы – это вульгарно и тупо, едва удерживая себя, чтобы не кривиться, если видел у кого-то подобное неуместное украшение, но когда бордовое ожерелье украсило тело Самсона и его собственное, стало не до глупостей, и это были не чуть красноватые кокетливые пятнышки, а бордовые с лопнувшими капиллярами синяки. Самсон даже ржал, что это больше похоже на отметины от банок, но Леру было несмешно, их несло в неизвестном направлении, и он все ждал, когда его выбросит на острые скалы, потому что их уносило все дальше, и реальность словно замкнулась на нем одном. Лер жил от встречи к встрече, словно не дыша между ними, и Самсон, трясясь от нетерпения, приезжал и без приветствия вваливался в дом Лера, они падали в кровать словно в бездну и растворялись друг в друге.

Лер закрыл глаза, по телу пробежал болезненный спазм наслаждения при воспоминании о том, как двигался Самсон, запустив руку под его голову. Как Лер выгибался от толчков, облизывал пальцы, хватался за руки Самсона как за спасательный круг, словно боясь захлебнуться в наслаждении, если не будет держаться за них.

– Дурею от тебя… дурею… – шептал Самсон, прижавшись влажным лбом к такому же взмокшему виску Лера.

Самсон запускал руки под спину и плечи Лера, фиксировал их и, не наращивая темп, увеличивал погружение, делая проникновение болезненным и резким. Лер пытался выгнуться, но сверху накрывало тяжелое тело Самсона. Лер пытался отвернуться, скрыться, но руки забирались под его голову и, фиксируя затылок, разворачивали к себе, и Самсон ловил губами его дыхание, болезненные стоны и хрипы, пока не запечатывал губы поцелуем.

Лер закрыл глаза и привалился лбом к прохладному стеклу, горло сжали не руки Самсона, а подступившая боль. Ударив кулаком в стену раз, другой, Лер застыл, сжимая зубы на губах, пытаясь заглушить внутреннюю боль физической. С дивана спрыгнул проснувшийся Патриций и запросился гулять, тихо поскуливая и обтираясь о своего наконец привыкшего к нему человека, которого собачье сердце любило больше, чем собственного хозяина.

На улице лил дождь, под крышей открытой террасы метался промозглый ветер и вот-вот должно было окончательно потемнеть. Лер потрепал лобастую голову собаки и, нашарив новый комбез, который заказал для Патриция у местной швеи (Самсону было плевать, что короткошерстный стаффтерьер мерзнет на улице), натянул на радостно крутящуюся собаку, накинул на себя куртку, натянул шапку и, нашарив в кармане куртки Самсона забытые сигареты и зажигалку, вышел на улицу. Самсон взбесится, если узнает, что Лер курил. Он так проявлял свою заботу, запрещая Леру курить, хотя сам смолил почти пачку в день, и Лер не спорил, не потому, что боялся, а потому, что это была лишь одна из множества попыток обладания друг другом, и если Самсону так легче, то Леру было несложно слушаться его в таких мелочах и насмешливо ухмыляться, когда Самсон строил из себя главного, потому что на самом деле они оба были рабами друг друга.

Раскурить сигарету удалось не сразу. После первой затяжки, после долгого перерыва в затылок ударила слабость, а потом растеклась по телу, Лер горько улыбнулся, в сигаретах все же была особая ядовитая сладость, на доли мгновений создающая иллюзию анестезии. Лер забыл зонт… Точнее, зонта просто отродясь у Лера не водилось. Патриций бегал от куста к кусту, оборачиваясь и поглядывая жалобно на жестокого хозяина, который всегда на него, в отличие от Самсона, надевал намордник на улице, потому что Лер сам боялся собак, к одному вон Патрицию кое-как привык и не хотел бойцовской собакой пугать прохожих, по себе зная, как это неприятно, когда боишься собак и тут выруливает прохожий с собакой без поводка и без намордника. Так как на их улице народу обитало не так много, Лер не пристегивал поводок, тем более Патриций выполнял команды, но намордник был обязателен, к тому же стафф как-то умудрился поймать белку и радостно приволочь с прогулки погибшее создание.

Леру бы тогда задуматься, очнуться, но они лишь поцапались с Самсоном, который гордился своим «охотником». Лер списал это на случайность и спрятал в самый дальний пыльный шкаф своего сознания. Ну подумаешь, белка, ерунда какая. У собаки инстинкты. А вообще, Лер просто не хотел думать о характере Самсона, о его качествах, они умудрялись существовать, не обращая внимания на эти нюансы, и Лер думал, что и дальше будет так же. Какая разница, какой Самсон? Главное, им хорошо вдвоем, а все остальное – за пределами зоны их влияния.