Он никогда ни с чем подобным не сталкивался. Лер был спокойным и сильным снаружи и хрупким словно тончайший хрусталь внутри, а главное, оскорбительно независимым. Его невозможно было ничем привязать или заманить. Лер не покупался на деньги, на шмотки и гаджеты, на помощь, а Самсон привык покупать, это был самый простой и проверенный способ получения того, кого он хотел. Только недавно Самсон понял, что «купить» Лера он может только собой, и это поставило его перед нервирующим вопросом: «А какой он?», насколько он такой, какой нужен Леру? И какой на самом деле нужен Леру?

Эти вопросы бесили и унижали, гордость вступала в борьбу с сердцем, задавая один и тот же вопрос: почему он должен ради кого-то меняться? Почему должен подстраиваться под кого-то? А у сердца был один аргумент на все вопросы – это любовь и пропорциональный ей страх потери. Эта непривычная и вообще Самсону несвойственная саморефлексия выводила из себя и раздражала. К тому же Лер был закрыт и сдержан, сложно было понять, что у него в голове. Самсону все казалось, что Лер ему хочет что-то сказать, объяснить, но будто не может, будто Самсон не поймет, и это недоверие обижало и злило.

Самсон закрыл окно, которое открыл на несколько минут, чтобы впустить свежий воздух, задернул штору и забрался к Леру под одеяло, подсунул руку под подушку Лера и под спину и, сжав в локте, вынудил спящего Лера перевернуться в его сторону. Лер сонно завозился, удобнее устраиваясь на плече, и затих. Самсон не двигался, смотря на красивое, каждой черточкой любимое лицо, завитушки мягких, немного вьющихся, особенно после душа, волос, которые аккуратно перебирал пальцами и чувствовал, как сердце тонет в незнакомой болезненной нежности.

Впервые в жизни Самсону хотелось сделать кого-то, кроме себя, счастливым, но он не знал как, потому что не знал, чего Лер хочет, о чем мечтает. Их представления о счастье очевидно были слишком разными, и то, что делало счастливым Самсона, не делало счастливым Лера, скорее наоборот, как с охотой. Собственное бессилие злило и в самом себе разочаровывало, а еще пугало. Пугала фатальная Леркина самостоятельность, Самсону крайне не нравилось, что Лер снова устроился на стройку, но он не хотел душить его еще и этим, достаточно было и того, что Лер мирился с тем, что его регулярно несло на почве ревности.

Самсон понимал, что не прав, что ведет себя как идиот, да он и не вел себя так никогда, потому что никем прежде так сильно не дорожил. А теперь эти разрушающие, перемалывающие шелуху его личности и собственных представлений о самом себе чувства вывели его к каким-то новым, незнакомым стандартам личности, принимать которые Самсон не желал. Ему хотелось сделать Лера более удобным и понятным, но и то и другое было слишком сложно.

Укрыв потеплее одеялом и прижав к себе Лера покрепче, Самсон уткнулся носом в теплую макушку и заснул.

Звонок Жанны застал их в тот момент, когда Самсон наконец зажал Лера в прихожей между дверью на террасу и вешалкой, завешенной куртками.

– Жри, я сказал!

– Ни за что!

– Это просто, бля, барсучий жир! Ты скоро легкие выплюнешь, идиот! – рычал Самсон, пытаясь в сотый раз запихнуть в Лера несчастную ложку лекарства.

Вообще Самсон еще ни разу с Лером как с пациентом не сталкивался. Он знал про его спину, про сердце, но как-то пока это не доставляло проблем. Когда же Лер заболел, тут Самсон познал еще одну скрытую грань его личности, о существовании которой до этого не подозревал и которая оказалась сюрпризом, потому что Лер, как и Самсон, не любил лечиться и терпеть не мог таблетки. Его стратегия лечения была простой и идиотской: пить чай с медом, сделать горчичники и ждать, пока само пройдет, ну и еще закинуться терафлю, например. Самсон сам, как приверженец примерно такой же стратегии (наглотаться терафлю и ехать на работу), особо не трогал Лера, но когда кашель стал все более пугающим, взял лечение Лера в свои руки и столкнулся с упорным сопротивлением.

Самсон не был бы самим собой, если бы не переупрямил Лера (войной и угрозами), но, несмотря на лечение, Леру становилось все хуже и кашель становился все сильнее, и тут Самсон вспомнил про эффективное средство – барсучий жир. Потом Самсон сто раз обозвал самого себя кретином, потому что, когда Лер, уже открывший рот, чтобы проглотить с протянутой ложки барсучий жир, задал вопрос – что это, вместо того чтобы соврать, что это, и поскорее запихнуть средство в рот, Самсон честно ответил и стал свидетелем человеческих сверхспособностей: а именно – мгновенной телепортации Лера из-за стола на кухне в дальний угол гостиной.

– Не подходи ко мне с этой херней! – припечатал Лер, настороженно следя за наливающимися бешенством глазами Самсона.

– Эта "херня" очень полезная! – Самсон чувствовал себя родителем неразумного ребенка и уже чувствовал за собой некое право по применению ремня.

– Вот сам ее и ешь! – Лер двигался в противоположную сторону от приближающегося к нему Самсона с банкой и ложкой.

– Тебе сколько лет?! Я тебе че, должен объяснять…

– Не надо мне ничего объяснять! Я пробовал эту гадость в детстве, больше ничто и никогда не заставит меня пережить этот опыт снова!

"Ничто и никогда" случилось с Лером примерно через двадцать минут беготни двух лосей по дому.

– Нет! Нет! Нет! – Пойманный в прихожей Лер кашлял и пытался вывернуться, но лишь сползал на пол вместе с упавшей из-за потасовки вешалкой и сжимающим его в тисках Самсоном.

– Открой рот по-хорошему! – рычал Самсон, уже сам измазавшийся в барсучем жиру, который стек с ложки на руку, а дальше в процессе потасовки заляпал не только руки, но и одежду, и лица, в общем, жир был везде, кроме рта Лера, и это было лишь одним из двух фактов, которые бесили.

Второй факт заключался в неизбежном осознании фатальности ситуации, потому что для того, чтобы запихнуть в Лера ложку с жиром, требовалось зачерпнуть ее из банки, с которой Самсон бегал за Лером, а для этого нужно было, чтобы Лер хоть пару секунд не вырывался, а защитник лосей только и ждал, когда Самсон отвлечется, чтобы предпринять очередную попытку бегства, да еще и Патриций воспринял происходящее как игру, радостно лая и весело помахивая хвостом, пытался запрыгнуть на них, чтобы осчастливить любимых хозяев, вылизав их красные от веселья лица. Никакие окрики на собаку не действовали, та лишь отбегала на минуту и, покрутившись вокруг своей оси, возвращалась обратно.

И в этот момент на помощь Самсону пришел случай. На часах уже было начало двенадцатого ночи, когда зазвонил телефон. Кто может звонить в такое время? На звонок Жанны у Лера (как и у Жанны на Лера) стоял трек: Californication – Red Hot Chili. Первые аккорды их любимой песни взволновали, екнув в сердце беспокойством. С чего бы Жанне звонить так поздно?! Лер напрягся, замер и получил ложку жира в рот. Отплеваться не вышло, победоносно улыбающийся Самсон зажал ему рот рукой и одним взглядом пообещал жестокую расправу за подобное.

Справившись с рвотными позывами и выбравшись из захвата, Лер рванул к раковине и телефону, споткнувшись по дороге на куртке, благо Самсон стоял рядом и успел его поймать.

– Господи, как ты до своих двадцати пяти дожил и башку свою еще не проломил?! – задал Самсон риторический вопрос.

Лер выпил воды, потом допил остатки еле теплого чая и еще зажевал мандарин, когда, наконец, мерзкий вкус на языке перестал ощущаться. Жанна больше не звонила. Лер вытер рукавом рот и, взбежав по ступенькам, зашел в свою музыкальную комнату.

Телефон не отвечал. Тревога завибрировала в груди и потянула под ложечкой. Жанна обычно всегда была на телефоне, в любое время суток, боясь упустить какого-нибудь важного клиента, а тут тишина. Лер набрал снова, и опять тишина. Лер еще раз позвонил и еще. Жанна сбросила. Это вообще было не в ее стиле. Лер открыл чат и набрал сообщение: "Если не ответишь, я выезжаю". Жанна прочла, потом начала что-то писать, потом перестала, потом опять начала. На третий раз Лер позвонил и после пятого гудка подруга наконец подтвердила вызов.