Лер честно пытался договориться сам с собой, что он уже как минимум четыре раза был рядом с собакой, она его должна запомнить, она уже привыкла, она ему ничего не сделает. Лер повторял это про себя как мантру, но ее действие прекращалось, стоило Леру открыть дверь и попытаться шагнуть в коридор. Дальше его словно парализовывало от одной только маленькой мысли: "А вдруг не узнает? Вдруг она только рядом с Самсоном так себя ведет, а сейчас не признает и бросится?" И какие бы дальше Лер аргументы самому себе не приводил, все без толку, дикий страх из детства словно воскресал и сковывал, парализуя волю и тело.
Лер бродил как неприкаянный по комнате, борясь теперь уже со стыдом, к которому присоединился еще и зов природы. Когда Лер наконец решился разбудить Самсона, это оказалось не самой простой задачей, потому что тот не видел проблемы и бормотал сквозь сон: "Да не тронет он", а когда Лер стал более настойчивым, просто скрутил его и, забросив на Лера ногу, заснул как с грелкой. Мочевой пузырь к этому времени уже посылал сигналы SOS.
Выбравшись из-под Самсона, он снова подкрался к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор – дома было тихо. Потоптавшись у двери, Лер решил, что он с этим обязан справиться во что бы то ни стало. Почему-то Леру показалось, что в одежде будет безопаснее, и если вдруг собака набросится на него, может быть, он несильно пострадает. А еще нашлось полотенце, и Лер, сгорая от стыда, обмотал им руку в надежде, что никто и никогда не увидит его в таком жалком виде. Наверное, минут сорок Лер крался по собственному коридору, то подходя к ступенькам, то забегая обратно в спальню, но как бы он ни пытался, как бы ни злился на самого себя, справиться с собственной фобией не выходило, у ступенек лестницы тело бросало в холод и парализовывало. Когда Лер в очередной раз подобрался к лестнице, внизу неожиданно чихнула собака, и Лер мгновенно оказался в спальне, где терпение наконец проснувшегося Самсона все же кончилось.
– Ты совсем чокнутый? – начал заводиться Самсон, но оборвал сам себя, когда заметил затравленный взгляд Лера и его неестественную бледность. – Вот же блядь! – выругался Самсон, поднимаясь с постели. – Пойдем.
– Нет! – Лер, запаниковав, дернулся в сторону, но невыспавшийся Самсон болезненно сжал его предплечье и поволок из спальни, запнувшись о свалившееся с Леркиной руки полотенце.
Прошлым вечером, в целом, все было хорошо, и Самсон решил, что Лер привык к собаке, которая послушно сидела возле двери, носилась по двору, не подходя к Леру, и тот явно успокоился, немного расслабившись в ее присутствии. Но утром вместе с Лером проснулась задремавшая фобия, и чем дольше он боролся с ней один на один, тем сильнее она становилась.
– Ты первый иди! – Лер пытался вывернуться. – Я за тобой.
– Нет! Я не собираюсь каждый день в пять утра вставать и выгуливать тебя вместе с Патрицием! – рыкнул уже мягче Самсон, Лер в его руках мелко трясся и эта реакция любимого гасила проснувшийся вместе с Самсоном гнев.
Он перехватил Лера под грудью и почти поволок к лестнице. Тот сначала пытался упираться, потом застыдился своей слабости и перестал сопротивляться, но и содействия особого не оказывал, фактически волочась следом. Они подошли к первой ступеньке, откуда была видна часть гостиной. Патриций при виде них сорвался с дивана и рванул навстречу, а Лер попытался телепортироваться в спальню.
– Сидеть! – рявкнул еле удержавший парня Самсон.
Лер едва не выполнил команду вместе с собакой. Самсону стало смешно, от Лера это не укрылось, и уязвленное чувство собственного достоинства помогло-таки наскрести в себе силу духа и перестать предпринимать провальные попытки к бегству, к тому же собака послушно сидела у лестницы и, склонив голову вбок, с любопытством наблюдала за странной возней людей.
– Иди!
– Не пойду…
– Иди, говорю! Он тебя не тронет. – Самсон уже проснулся и его начала веселить ситуация. Лер это заметил и завелся.
– Проваливай вместе со своей собакой! – Лер попытался вернуться в спальню, но его перехватили под живот и поволокли вниз.
В итоге Лер, пережив радостное обнюхивание холодным носом, наконец добрался до туалета. А потом Самсон, сделав вид, что идет с собакой гулять, предложил Леру к ним присоединиться. Было раннее летнее утро, небосвод казался нежно-розовым с россыпью редких облаков, макушки сосен вдали позолотил восход и все пространство звенело утренней свежестью и энергией. Лер согласился, собрался и вышел из дома, Патриций рванул на улицу вместе с поводком в зубах.
– Оревуар, – бросил Самсон, прежде чем захлопнул дверь перед озадаченным лицом Лера и провернул замок.
Лер хотел крикнуть: "Кретин!", но язык прилип к небу, его снова парализовало от страха. Сначала он просто стоял лицом к двери, боясь шелохнуться, потом послышался какой-то грохот во дворе и Лер обернулся. Патриций как шальная торпеда носился по двору и, видимо, не вписался в очередной поворот, налетев на садовый инвентарь и несколько ведер с водой на полив. Бояться такого Патриция стало чуть сложнее. Собака, поняв, что провинилась, бросила на Лера жалостливый взгляд и, поджимая хвост, подошла ближе. Если бы у Лера был хвост, он бы тоже поджался вместе с ушами.
После той прогулки Лер хоть и не исцелился от фобии, но от Патриция шарахаться перестал и постепенно привык. Сегодняшнее утро также началось с короткой прогулки. По утрам Лер не надевал на Патриция намордник, потому что в пять утра мало кого можно было встретить на улице, и эти прогулки собака любила больше всего. Они выходили из дома, переходили разбитую дорогу, которую бесившийся из-за плохого асфальта Самсон регулярно подсыпал гравием, спускались к небольшому оврагу, переходили через него и шли по тропинке к небольшому ключу, возле которого этим летом Лер сколотил скамейку.
Перед ними простиралось золотистое море пшеницы, волнами колышущееся на ветру. За полем начинался лес, а за лесом казалось словно земля обрывается и там только безграничная синь неба. Почему-то именно в этом месте, а не дома на Лера нападало вдохновение. Он брал с собой планшет с установленным музыкальным приложением, наигрывал мотив, который потом воспроизводил дома на профессиональных инструментах. Правда, когда дома был Самсон, записать музыку не выходило, потому что для этого Леру нужно было в спокойной обстановке настроиться, так чтобы его никто не отвлекал и не дергал. Лер мог зависнуть на некоторое время у окна, а потом пойти к инструментам, да и сама запись могла растянуться не то что на день, а порой и на неделю, Лер подбирал инструменты, тональность, что-то добавлял, исправлял, все это требовало времени и погруженности в процесс, в присутствии же Самсона это было почти нереально, он, конечно, мог потерпеть полдня, тем более ему и самому требовалось работать с документами. А тут еще в условиях пандемии Самсон перешел на дистанционное управление своим бизнесом и многие вопросы решал дистанционно, и дом Лера, а точнее, гостиная превратилась в офис с многочисленными документами и гаджетами.
Самсон мог с кем-то ругаться по телефону, рычать на собаку или на ломающуюся кофеварку. В целом Самсон был очень вспыльчивым, и если его накрывало, то шум стоял на весь дом. Лер мог бы попросить его не шуметь, но почему-то не просил. Он стыдился отвечать себе на этот вопрос и просто откладывал запись на дни, когда Самсон уезжал в Москву. Почему-то Леру было неловко заговаривать с ним про музыку, которую считал слишком личной областью своей жизни, а Самсон называл это "побренчи мне чего-нибудь". Лер не огрызался на такие формулировки, но выбешивал Самсона тем, что никогда ему не играл.
Вообще ситуация была ерундовой и в то же время фатально-тупиковой. Лер не мог работать при Самсоне, не мог расслабиться и заниматься тем, что нравится, потому что Самсон словно преследовал слабости в Лере, а музыка всегда была его слабостью. Лер прятался в ней от всех и погружался в какое-то другое, более широкое, безграничное, ничем не скованное пространство, где нет материи, одни лишь вибрации и волны без начала и конца. Лер растворялся и погружался в музыку, расщеплялся в ней на атомы и на время переставал существовать, переставал чувствовать непроходящую тоску и боль в груди, исчезало все, что стучало из подсознания, и о чем Лер не хотел думать, не хотел вспоминать. И эту свою необъятную вселенную Лер не мог выразить вслух, не мог рассказать о ней, объяснить, насколько она для него важна, что настолько огромное и бесконечное невозможно выразить словами, и Лер немел, теряясь.
