***

Ямацзури – так называли себя жители горной деревни – ежедневно возносили молитвы богам за то, что на их земле царил мир. Двадцать лет не воевали они с другими горными поселениями, поэтому и жизнь изменилась до неузнаваемости. Больше не было никаких смертей от голода, несчастных вдов и обездоленных сирот.

Тоскэ, деревенский староста и отец Митсури, мудро управлял народом. Повозки с шёлковым полотном с завидной регулярностью отправлялись в крупные города и возвращались с мешками риса, бутылями саке и драгоценными кульками зелёного чая.

Тоскэ каждое утро с великой радостью смотрел на зазубренные вершины, умытые кипенно-белыми облаками, и желал только одного – умереть в глубокой старости среди многочисленных внуков. Тем более, что сын Митсури подавал большие надежды. Замена росла достойная.

Только не догадывался Тоскэ, что скоро его покой будет нарушен. Неосторожно брошенные им слова уже несколько недель будили бурю в сердце Фумиёси, старосты соседней деревни, с которым у него был мир, пусть и худой. А что? Быть может, это ама-но-дзаку, демон упрямства и порока, проник в мысли Тоскэ и Фумиёси и развязал войну. Ходят злые духи по земле и сбивают людей с верных путей. И нет спасения от них.

***

– Говорят, тебе отец невесту присмотрел. Красавицу Кико, – косо поглядывая на Митсури, заржал Синдзабуру, коренастый юноша с крупными кистями и ступнями. Они вместе с подругой О-Цую в час Овна7расположились на каменном обрыве рядом с глубоким озерцом, в которое шумным каскадом падал горный ручей. День был в самом разгаре, и вдалеке слышались голоса ямацзури, работающих на полях.

Митсури обожал это место, скрытое от любопытных глаз. Здесь, на площадке с утоптанной травой можно было потренироваться с босуто, тем более Синдзабуру неплохо владел кое-какими техническими приёмами.

О-Цую длинные косы связала в узел на затылке, закатала рукава короткого кимоно и на чистом отрезе ткани расставила угощение. Разлила по чашкам густой суп мисо с овощами, на рисовые хлебцы выложила маринованные грибы и сливы, порезала тофу. И только в самом конце с особой торжественностью вынула из корзинки моти, сладкие рисовые пирожки, и пододвинула их поближе к Митсури – готовила специально для него.

Синдзабуру выпил суп из чашки и с помощью хаси8 затолкал в рот кусочки репы и лука. Ел он торопливо и неаккуратно, проливая бульон на одежду, хлебцы шумно перемалывал мощной квадратной челюстью. Тщательно зачёсанные назад и смазанные жиром волосы блестели на ярком солнце – с такой причёской Синдзабуру ходил вторую неделю. В отличие от друга Митсури никогда не спешил и наслаждался каждым кусочком. Смаковал, нюхал, причмокивал губами. Вот и теперь он полулежал, оперившись на ствол кедра, и разглядывал идеально круглый пирожок. Зачем только Синдзабуру подпортил настроение упоминанием о предполагаемой невесте?

– Заткнись! Чтоб тебя сожрал гюки9! – огрызнулся Митсури. – Кико уродлива и глупа. Я скорее съем соломенные сандалии нашей служанки, чем женюсь на ней.

О-Цую низко склонила голову и, пряча счастливую улыбку, сказала:

– Митсури, это невежливо. Кико не так уж и уродлива.

Стройная, изящная О-Цую с чистой кожей и ровными полукругами бровей, словно выведенными кистью, знала толк в красоте и постоянно чувствовала на себе восторженные взгляды. Впрочем, девушку это совершенно не волновало, потому что Митсури уже давно завладел её мыслями.

Незримым свидетелем этой беседы была, конечно, Каори, вечная тень Митсури. Она пряталась в зарослях можжевельника и видела то, что не замечали другие. Например, что Синдзабуру бросал короткие, полные зависти взгляды на друга и злорадно шутил над возможным браком с уродиной Кико. А ещё Каори подметила, что моти с примятым боком О-Цую отдала Синдзабуру.

– У Кико только одно достоинство. Она – дочь друга моего отца, – ответил Митсури и закинул в рот маринованную сливу.

– Так может, ты женишься на О-Цую? Вы знакомы с детства, и рисовые пирожки она готовит лучше всех в деревне, – продолжал насмехаться Синдзабуру, дёргая редкую козлиную бородку. Не говорил, а бабахал, точно камни срывались с гор. Девушка скукожилась, не зная куда деть себя от таких слов.

Митсури издал странный звук – смесь удивления и раздражения:

– Хм… Сын старосты и дочь плотника? Думаешь, мои родители одобрят такой союз? Поступим по-другому. Когда я стану старостой, заставлю вас пожениться и прислуживать в моём доме.

Он попал в точку – ударил по больному. Должность старосты не переходила по наследству, хотя чаще всего бывало, что жители деревни назначали сына вместо отца. И уж точно староста не мог заставить кого-либо жениться против собственной воли, но Синдзабуру, ослеплённый яростью, принял слова друга всерьёз.

– Я лучше буду жрать дерьмо, чем прислуживать тебе! – Синдзабуру решительно встал и схватил свой басуто.

Митсури только этого и ждал. Драться с разъярённым другом – сплошное удовольствие. Он поднялся, содрал рубаху и резко отбросил ногой импровизированный стол. Чашки взлетели в воздух и с лязгом упали на плоские камни. Моти шмякнулись на можжевельник. О-Цую испуганно вскрикнула и отодвинулась поближе к озерцу.

Каори незаметно выскользнула из своего убежища и сняла с колючего плотного ковра рисовый пирожок. Светло-коричневый моти, присыпанный мукой, нелепо смотрелся на серой шероховатой ладони, словно шёлковый пояс в грязной луже. Каори откусила кусочек и языком покатала его по нёбу – почувствовала клейкую структуру и сладковатый вкус. Вспомнила, что уже давно ничего не ела. После посвящения в ёкаи ещё какое-то время питалась сырой рыбой, а потом и вовсе перестала. А каково это – держать во рту огненно-острый васаби? Или вдыхать аромат горячей овощной похлёбки? Остались какие-то смутные воспоминания, точно мотыльки, но взмахни рукой – исчезнут. Хоть бы на мгновение вновь стать человеком, оставить эту уродливую оболочку и испытать нежность тёплых объятий. «Замолчи, бездушная тварь. Тебе ли рассуждать о человеческих объятиях? Скольких ты загубила, нингё?» – сказала она сама себе.

Тем временем Митсури, перехватив босуто поудобнее, занял боевую стойку. На его шее, отражая солнечный свет, змеилась цепочка со стрекозой, символом ямацзури. Каори любила наблюдать за его гибким, мускулистым телом, широкими плечами и жилистыми руками. Как часто ей хотелось положить ладони на живот Митсури, чтобы почувствовать жар молодой плоти, пальцами скользить по груди, прижаться к ней щекой и уловить еле заметный запах пота. Погладить волосы и дёрнуть нитку, скрепляющую пучок на затылке, чтобы пряди рассыпались по спине. Горячими влажными губами касаться кожи…

– Синдзабуру, ты думаешь слишком долго, прежде чем ударить, – на лице Митсури расплылась кровожадная улыбка.

Раздосадованный Синдзабуру сделал злобный выпад, от которого Митсури едва увернулся. Синдзабуру изо всех сил рубанул соперника по спине. Тот грохнулся на колени, почки взорвались острой болью, дыхание перехватило.

– Чтоб тебя сожрал гюки! – просипел Митсури.

– Бесплатный совет: уворачиваясь не подставляй спину. И кто из нас долго думает? – спросил Синдзабуру, с удовольствием разглядывая корчащегося от боли противника и громко постукивая босуто по земле.

Митсури поднялся и вновь занял стойку. Синдзабуру сделал выпад, но Митсури уклонился и в свою очередь нанёс удар. Синдзабуру лишь поморщился и ринулся в атаку, ударив Митсури сверху вниз по плечу.

– Соберись! Дерёшься, как моя трёхлетняя соседка Миэ-тян!

Митсури, который едва сдерживал закипающий гнев, в этот раз сразу перешёл к нападению. Он отбил босуто соперника и ударил того в лицо. Синдзабуру отшатнулся и со всего маха врезал в ответ. Митсури отскочил назад, чтобы избежать многочисленных ударов со всех сторон.