От увиденного Леда даже слегка захлебнулась воздухом.

Она снова смотрела в свое лицо.

Перед ней стоял её двойник, одного с ней роста, в точно такой же одежде. Длинные темные волосы распущены, струятся по плечам спутанными волнами. Кожа немного более бледная, чем у настоящей Леды, с желтоватым оттенком, губы плотно сжаты. Нечеловеческие глаза на имитации человеческого лица: черные провалы, заполненные вихрящейся, движущейся тьмой, будто сотканной из черного дыма.

“Именно такие глаза должны быть на моем лице.” – вдруг подумала Леда. Глаза монстра на лице убийцы. Во рту появился привкус крови и горечи, но Леда не стала сплевывать. Она ждала.

Катахари медленно поплыл к ней. Ноги не касались земли. Зачарованная сюрреалистичностью происходящего, Леда смотрела на свою копию, летящую по воздуху в сантиметрах над землей, сквозь пепел и холод этого страшного мира. Катахари приземлился почти вплотную к ней и Леда могла во всех деталях рассмотреть свое лицо, знакомое и совершенно чужое. Катахари потрудился на славу, скопировав мельчайшие детали её внешности, вплоть до каждой неровности кожи, даже незаметный седой волосок в правой брови. Однако это и близко не могло компенсировать чуждый эффект этих нечеловеческих глаз.

Сердце Леды колотилось высоко в горле, пока она смотрела в эти затягивающие движущиеся омуты. Она вдруг оказалась вне времени, вне пространства, даже не чувствовала собственного тела. Мысли покинули её голову, оставив там гулкую пустоту.

Катахари открыл рот, раздвигая её украденные губы на украденном лице, и Леда увидела внутри этого рта нечто ужасное. Нечто, что она уже видела раньше. В тоннеле метро. Там, внутри этого раскрытого рта, как будто находилась вселенная в миниатюре, посреди которой зияла черная дыра, а в центре её полыхал чудовищный багровый глаз. Живой, злобный и ловящий каждое движение, каждую эмоцию – кусочек мозаики истинного облика катахари. И Леда знала, что если бы увидела духа в его настоящем обличье, то просто перестала бы существовать. Человеческий разум не способен был бы вынести такое зрелище.

Этот горящий глаз смотрел внутрь Леды, в самые глубины её души. И каждая принадлежащая ей секунда боли, горя и отчаяния отражалась жадным, почти похотливым блеском в этом алом зрачке.

Краем зрения Леда видела этот жуткий глаз, но не могла оторвать взгляда от мерцающих провалов на своем лице напротив. Она почти видела, как вихрятся там какие-то образы, которые её разум не мог воспринять. Рука, сжимающая сай, безвольно вытянулась вдоль тела, больше не пряча его, но пальцы все же не разжались.

Жуткое лицо двойника двинулось к ней, приближая этот раскрытый рот. А Леда продолжала стоять неподвижно, очарованная сиянием смерти, как кролик, замирающий в свете фар за миг до столкновения. Глаз, укрытый пещерой этого рта, приблизился еще больше, а в следующий миг губы её двойника коснулись её собственных в смертельном поцелуе. Леда не закрыла глаза. Должна была бы почувствовать отвращение, но не почувствовала ровным счетом ничего. Она теряла себя. Продолжала смотреть в свое лицо, совсем близко, в черный туман вместо глаз, ощущая прикосновение своих губ к своим же, на удивление человеческое. А то, что было сокрыто во рту двойника, глядело в нее через этот извращенный поцелуй.

И оно видело.

Видело белые пятна муки на платье матери.

Видело щербатую улыбку маленького Рема.

Видело фотоаппарат в руке отца.

Такие картины ему не нравились. А дальше оно с восторгом впитывало взглядом черную ленту на рамке фотографии. Множественные следы от уколов на руке Рема. Смотрело на выпотрошенную кошку в луже крови. Смотрело в перекошенное лицо Дея, тянущего её в пустоту за парапетом крыши.

Леда захлебывалась в этих видениях, в этих воспоминаниях, которые не могла остановить, а внутри её головы победно выл омерзительный нечеловеческий голос.

А потом она вдруг увидела чужое воспоминание. Мимолетный отблеск фиолетовых глаз. Высокую беременную женщину с красивым сильным лицом и слепыми зелеными глазами, один взгляд на которую причинял одновременно боль и радость. Затем мальчика в центре лесного капища, с ужасом глядящего на сосуд в руках мужчины в длинной мантии. Мальчика с глазами той женщины, пока что еще зрячими, с лицом, несущим в себе её черты, как отражение в волшебном зеркале. Лицо маленького Кая. Долгий взгляд на него, такого маленького и испуганного, сопровождаемый уколом боли, грусти и давней, глубоко сокрытой ревности.

Эти воспоминания, не принадлежащие ей, понравились катахари еще больше. Как будто именно их он искал все это время. Но их уже заменило другое воспоминание, на этот раз её собственное, совсем свежее.

Скрип лезвия, цепляющегося за кость. Кровь на руках. Расширенные глаза Рема, из которых медленно, неумолимо уходит жизнь. Вновь и вновь. Скрип лезвия. Кровь на руках. Серые глаза. Снова. И снова.

Если бы рот Леды не был занят присосавшимся к ней чудовищем, она кричала бы, бесконечно кричала, пока навсегда не лишилась бы голоса. Но сейчас этот крик звучал лишь у нее внутри, и от этого, казалось, лопаются внутренние органы и ломаются кости.

И тогда пришел гнев. Пришла ненависть. Пришло презрение к этому слабому жалкому существу с изломанной судьбой, обагрившему руки в крови последнего родного человека. К этому ничтожному запутавшемуся в омуте своей жизни червяку, носящему имя Лидия Кардис. А следом пришло понимание. И, наконец-то, впервые – сочувствие. Жалость, которой она так давно лишала саму себя.

Но теперь она видела. Для нее есть выход. Есть освобождение, которое она может подарить себе сама. Достаточно лишь одного движения руки – и все закончится. Куда она попадет после этого, не имело значения. Что имело значение – лицо напротив. Её лицо. Самым опасным её врагом был не катахари. Вовсе нет. Самым опасным своим врагом была она сама. Её ненависть. Её вина. Её воспоминания. Но она могла закончить это. Она могла даровать себе прощение, затаившееся на кончике потускневшего лезвия.

Рука Леды, сжимающая сай, медленно поднялась вверх, будто во сне. Катахари отлепился от нее и что-то похожее на тревогу исказило копию её лица. Но в этот миг Леда забыла о катахари. Она видела только свое лицо, с черными провалами глаз, и это был именно тот образ, который она ощущала у себя внутри. Не было Леды и её двойника, была лишь её душа, уставшая и измученная, глядящая на нее из этих черных омутов – и молящая о прощении. Об избавлении.

Все три лезвия вонзились в плоть. В то же самое место, куда нанесли они смертельную рану Рему. Её лицо напротив стало удивленным, затем испуганным. Леда не чувствовала боли. К ней пришел покой. Кровь, на удивление холодная, текла по её рукам, все быстрее и все больше – и это значило, что скоро все закончится. Все закончится.

Живая тьма окутала все вокруг и все в ней звенело и стонало от жуткого нечеловеческого вопля, затихающего и снова набирающего высоту. Леда не понимала, кто кричит, не ощущала своего тела, не помнила себя. Казалось, она растворилась в этом вопле, жила в каждом его отголоске и умирала в каждой его ноте.

А затем произошел взрыв. Но нет, это был не взрыв, просто Леде не с чем было сравнить это. Как будто вселенная родилась и умерла в один миг, а вместе с ней родилась и умерла сама Леда.

И затем – резко, неожиданно – все стихло. Леда плыла в тумане, бестелесная и невесомая. Она не знала, открыты её глаза или нет, не знала даже, есть ли у нее глаза. Не знала, во что она превратилась теперь. Осталась ли человеком, или стала призраком, а, может, далеким воспоминанием?

Это было неважно. Ей это не было интересно. Туман проникал в нее и она сама становилась туманом. Мысли ушли, чувства – тоже. Она могла бы провести так целую вечность.

Туман вдруг всколыхнулся, потревоженный новым звуком. Голосом. И звуком её имени. Кто-то звал её, кто-то очень важный. Кто-то, кого она потеряла, но он почему-то все еще был здесь, а она… она уходила. Леда хотела протянуть руку, назад, навстречу этому самому важному голосу, такому испуганному, нуждающемуся в ней сейчас так же, как и многие годы назад – и не могла. Он позвал её в последний раз.