– Прости, но вынужден отказать в свидании. Тебя опередил другой парнишка, – вырвался из меня какой-то идиотский смешок, сдав с потрохами истинные намерения. – Хотя… часов в девять буду свободен, наверное…

– Штэф, – прищурив один глаз, Ксавьер осуждающе покачал головой, – ещё не наигрался? Ладно, дело твоё, я в магазин. Наберёшь, если твой парнишка окажется не таким сговорчивым, как я.

23

Поднявшись на нужный этаж библиотеки, я обнаружил, что сегодня не только в магазине, но и здесь было весьма малолюдно: редкие студенты шныряли из зала в зал, и только несколько человек, расположившись за читальным столом у окна, что-то тихо обсуждали.

Стойка информации пустовала. Странно, ведь всего лишь начало шестого. Я нажал на кнопку вызова персонала – над головой загорелась лампочка и через несколько секунд погасла. Спустя пару минут никто так и не подошёл. Я повторил действие. И вновь никого. Я обошёл зал несколько раз – пусто, решил подняться на этаж выше, в медиацентр, и поискать там, но, заметив знакомый силуэт, остановился на полпути. Дэниэль сидела на полу меж стеллажей в дальнем углу зала, который я не осмотрел и который сейчас было прекрасно видно с высоты лестницы.

Услышав звуки приближающихся шагов у себя за спиной, Дэни испуганно обернулась. И в следующую секунду был напуган уже я. Из её глаз по щекам стекали нескончаемые потоки слёз, смывая тушь с ресниц и оставляя за собой чёрные дорожки.

– Что случилось? – опустился я рядом.

Горестно всхлипнув, она разрыдалась в голос, захлёбываясь слезами. А я не нашёл лучшего утешения, чем объятия.

– Что это у тебя там? – забрал я из её рук какую-то книгу. «Так говорил Заратустра. Фридрих Ницше» – сияли строгие золотые буквы на тёмно-зелёной обложке. – Не нужно было тебе это вообще открывать, – попытался я её успокоить.

– Но это задание Якова к предстоящей лекции о Гёте, – вновь горько всхлипнула она.

Так мы и просидели до шести часов: на полу среди стен из книг. Я попытался отвлечь Дэниэль рассказом о своём дне, однако это не сработало. Пряча от меня заплаканное лицо, она отвернулась к возвышавшемуся во всю стену тёмному окну. Но из-за яркого света внутри и темноты снаружи сквозь него ничего не было видно. Окно превратилось в мутное зеркало, из которого на нас смотрели наши же блёклые отражения.

– Хочешь поговорить об этом? – спросил я, листая книгу, на каждой странице которой были выделены маркером, вероятно, наиболее значимые места.

– Хочу пойти домой. Прости, что тебе пришлось застать меня в таком виде, – поднявшись с пола, направилась она к служебной двери напротив. А я так и остался сидеть на месте с раскрытой книгой в руках и взглядом, прикованным к подчёркнутому предложению: «Моё счастье должно было бы оправдать само существование!»

24

Простучав колёсами, нас встретил старый приятель с номером 17 на лбу. Мы заняли места в конце салона, решив повременить с «домом» и поговорить о Ницше, «Заратустре», Гёте и профессоре Краусе.

– Кстати, он пригласил меня на следующую лекцию, – сказал я, покосившись на Дэниэль. Она только хмыкнула, а на её лицо не отразилось никаких эмоций. Было непонятно, что именно она выразила этим звуком, поэтому я всё же осмелился уточнить, добавив: – Но если ты против…

– Я не хочу, чтобы ты потом жалел о потраченном времени, – холодно прозвучали слова.

– Ты сейчас говоришь не о лекции, верно? – И она опустила глаза, согласившись. – Но мы все теряем время, главное – выбрать то, на что не жалко было бы его потратить. – Её отражение в окне трамвая улыбнулось. – Ты ведь тоже тратишь сейчас своё время на общение со мной… – осёкся я, чуть не сболтнув лишнего.

Хотя, верится мне, она давно осознала свой проигрыш, но отчего-то всё оттягивала день капитуляции.

– Фридрих Ницше, – переключив тему, тогда громко произнёс я его имя. – Что ж, поговорим о нём. Я постараюсь подобрать метафору посовременней, дабы у тебя сложилось более ясное представление о его философии. Для начала сравним наш мозг с мышцей, для того чтобы она постоянно пребывала в тонусе, её нужно прокачивать. Несомненно, чтение книг, и книг Ницше в частности, является одним из множества видов «прокачек». Получается, если мозг – мышца, то книга… – посмотрел я на неё, ожидая услышать ответ.

– Инструмент, – ответила она.

– Верно. Назовём его «гантелью». Но существуют множество гантелей различных весов. Одни весом в полкилограмма, другие весят десятки килограмм. Ницше – это спортзал для мозга, или, если будет угодно, часть спортзала с весами выше средних. Нельзя приступить к тренировке, взяв максимальный вес. Понимаешь, о чём я? Иначе всё закончится плачевно, как сегодня. Более того, подобные веса иной раз под силу поднять только мужскому уму. И я уже вижу зарождающееся возражение в твоих глазах. Но я вовсе не пытаюсь оскорбить женщину, напротив – делаю ей честь.

– Ницше до отвращения прямолинеен и категоричен… и прав, – посмотрела она сначала в окно, затем на меня – мы приближались к её остановке.

– Ты уже выходишь? Тебя утомила моя лекция? – усмехнулся я.

– Напротив! – пылко возразила она. – Неужели ты готов вести задушевные философские беседы с существом, по природе своей не предназначенным для этого?

– А вот мы и вернулись к теме самоиронии, – невольно усмехнулся я, заставив улыбнуться и её. – Просто я люблю, когда меня слушают.

И, закрыв двери, трамвайчик застучал колёсами, поехав вниз к парку.

25

– Ты неважно выглядишь, – поприветствовала меня Дэни, когда я наконец добрался до аудитории, на удивление раньше самого профессора.

Моих сил хватило лишь на то, чтобы безмолвно согласиться. Я пытался отдышаться после пробежки от площади до университета. Из-за непробиваемой пробки, собравшейся на главной улице, я был вынужден оставить машину на одной из парковок в центре. И именно из-за этой пробежки ступеньки амфитеатра стали сейчас для меня настоящим Эверестом.

Когда я был студентом, редкий предмет мог заставить меня вот так – в два счёта – выскочить из тёплой постели и, сломя голову, ёжась от утренней прохладной сырости, нестись по неприветливым улицам на занятие. Впрочем, и теперь дело было вовсе не в лекции. По пути сюда я всё размышлял, почему это так важно для меня – быть здесь, быть вовремя.

Во-первых, вчера, когда мы прощались с Дэниэль, она замешкалась в дверях трамвая, добавив ко всему прочему: «До завтра». Не знаю, было ли то проявлением её неосознанного французского этикета или же вполне осознанным желанием встретиться. Если всё же последним, то это накладывало на меня некие обязательства, ведь до сего момента я сам лично изъявлял желание прийти, ссылаясь на приглашение профессора.

Во-вторых, с возрастом я приобрёл черту характера, которую не без основания так любят приписывать всем немцам в целом – пунктуальность. Пунктуальность, сила воли, обязательность, ответственность – эти четыре понятия со временем вошли в негласный кодекс моих принципов, став настоящим проклятием – распятием сознания. И пока тело умоляло оставить его в сонном покое спальни, сознание уже проводило над ним обряд экзорцизма, тряся крестом из принципов. Тело поднялось позже положенного, поэтому пришлось восстанавливать баланс вот таким незамысловатым способом, как бег. Однако опаздывал я вовсе не из-за заторов на дороге, а потому что проспал, сначала оставил свой телефон в вещах Ксавьера, а после напрочь забыл о необходимости завести будильник иным способом.

– Я проспал, – честно ответил я на её честное приветствие. – Полночи провёл в парке на баскетбольной площадке. Кидали с приятелем мяч в кольцо, – вкратце рассказал я о событиях своего вечера, выбросив из описания дословное цитирование заманчивой формулировки предложения Ксавьера: «Я привёз мяч нового сезона NBA, упругий, словно задница латиноамериканки: так и жаждет, чтобы его отшлёпали, даже площадка в нетерпении покрылась влажной похотливой испариной, ожидая услышать звонкий стук резины». Резонно заметив, что никакая это не испарина, а моросящий дождь, кажется, только начинающий набирать обороты, я отказался. Сказал, что уже десять часов, завтра мне предстоит ранний подъём, а после придётся провести весь день в студии, сводя треки. Естественно, данный довод не возымел силы над Ксавьером.