– Rebonjour, – поздоровался я по всем правилам французского этикета, обязывающим добавлять приставку «re», если ты встречаешь человека второй раз за день.
– Как ты здесь оказался? – улыбнувшись, задала она наиболее очевидный вопрос и отчего-то вдруг смутилась собственных эмоций.
– В общем-то, всему виной профессор Краус с его иронией, – слукавил я и красочно описал свой путь до библиотеки.
– Получается, тебя вынудили лекция и самовнушение? – насмешливо хмыкнула она, явно дразня меня. Я ничего не ответил, но дал понять, что вижу всю подноготную её дерзости.
– Дэни! Еда! – прозвеневший за её спиной звучный девичий голос застал Дэниэль врасплох, заставив вздрогнуть. – Добрый вечер. Катя, – представилась мне девушка и перевела вопросительный взгляд на подругу. Но Дэниэль, отчего-то испуганно смотря на меня, снова спряталась в своём ледяном панцире. – Пойдём, – указала Катя на длинный ряд то ли парт, то ли столов, расположенных вдоль окна.
– Разве сюда можно проносить еду? – попытался я разрядить обстановку. И затем представился: – Штэфан.
Почуяв холодное дуновение, гонимое сгущающимися грозовыми тучами над нашими головами, Катя бодро подхватила подброшенную мной инициативу и принялась рассказывать о непреложном уставе, установленном в этих стенах.
– Ну, знаешь, к любому правилу ведь всегда есть поправка, – добавила она, хрустя каким-то овощным салатом.
– Где-то это я уже слышал, – улыбнувшись, взглянул я на Дэни. Но та, пряча от меня глаза, строила вид чрезвычайно увлечённой своим рагу. И тогда мы с Катей разговорились о лекциях профессора Крауса, а после и о нём самом.
Так для меня открылись интересные подробности о его неповторимом стиле – стиле, позволяющем удерживать любого слушателя в священном благоговении. В университете профессор славился тем, что читая одни и те же лекции из года в год, всегда добавлял элемент новизны в каждую из них. И студенты любили его за это.
– Если вы придёте на лекцию о Шекспире в следующем году, то точно услышите много чего такого, что не было произнесено сегодня, – сказала Катя. – Поэтому его лекции посещают студенты с разных курсов.
Разве не это является доказательством гения человека: приобретая опыт, подвергать сомнению любую истину, произнесённую или услышанную ранее?
Замигавшая над информационной стойкой индикаторная лампочка в виде вопросительного знака оповестила о новом посетителе, и Катя, извинившись, направилась к студенту.
– А что за книгу искал субботний студент? – вспомнился мне недавний случай.
– Из частной коллекции какого-то Голдастуса о Генрихе Третьем. Понятия не имею, кто это, – невнятно пробубнила Дэни, не отрываясь от своего ужина.
– Ты о Генрихе? – рассмешила меня её откровенная невежественность.
– О Голдастусе. А этот Генрих с этими важными цифрами после имени, – её маленький нос вмиг сморщился, – наверняка был одним из королей.
– Императоров, – поправил я её. – Священной Римской Империи.
– Штэф, – и опять гласная прозвучала дольше, чем ей следовало бы, – эти священные императоры со своими священными войнами занимательны только для мужских умов.
Но даже выйдя из библиотеки, мы продолжили горячо спорить о том, какие вещи занимают мужские и женские умы, о причинах, почему мы находим эти вещи занимательными. Слово за словом, и вот, сами того не заметив, мы оказались внутри всё того же трамвайчика №17, привёзшего меня сюда. В который раз убеждаюсь, что спор с женщиной на подобные темы похож на жалкие попытки потушить пожар стогами сена. Дэниэль неустанно и весьма эмоционально всё что-то доказывала, давно отступив от изначального тезиса, уверен, даже не осознав того. Женщины часто очаровываются самим процессом, потому что их разум – огонь, у мужчин огонь вспыхивает только в сердцах. Кажется, так сказал Ницше. Впрочем, я и не стремился затушить пылающий в ней костёр, обжигающий жар которого добавлял адреналина и в мою кровь, заставлял её закипать.
– Это была моя остановка! – вдруг вскрикнула она, когда мы поехали по Грюнштрассе вниз к парку.
– Выйдешь на следующей. Я провожу.
Но следующая остановка так же пронеслась размытыми силуэтами в окне. И следующая за следующей. Наши умы были слишком увлечены обсуждением лекции, чтобы заметить это. Так, обогнув парк, мы поехали по очередному кругу кольцевого маршрута №17. «С этим числом явно связано нечто большее, чем простая ирония», – усмехнулся я в мыслях.
– Но Яков, безусловно, прав. Люди всегда будут искать способ облачить горькую правду в сладкую скорлупу, – рассуждала Дэниэль.
– Écale, – вспыхнувшее в сознании слово вырвалось наружу.
Дэниэль свела брови и озадаченно посмотрела исподлобья.
– Ещё помню что-то, чему учили на уроках французского в школе, – отшутился я и опять вернулся к старой теме: – Это в природе людей – искать блестящие фантики для своих пороков.
– Фраза «это в природе людей» уже похожа на один из этих фантиков, – верно подметила Дэни. – Моя остановка, я…
– Да, конечно. Поговорим о самоиронии в другой раз, – улыбнулся я и поспешил подняться, чтобы пропустить её к выходу. – Завтра я буду неподалёку, могу заскочить.
И появившиеся на её щеках кокетливые ямочки стали для меня свидетельством одобрения.
22
Закончив все дела в магазине ещё к обеду, Райнер, я и продавец Маркус в ожидании приезда Ксавьера маялись от безделья. Посетителей не было вот уже как пару часов.
– А не сыграть ли нам, господа? – в свойственной англичанам галантной манере светского джентльмена обратился к нам Маркус, а затем протянул мне барабанные палочки.
Ксавьер заявился в самый кульминационный момент нашей перкуссионной импровизации и, пытаясь заглушить музыку, прокричал, что именно подобного приёма и ожидал. Он быстро проверил документы, и когда удостоверился, что за время его отсутствия никаких накладок с намеченной поставкой не возникло, мы наконец направились в ближайшее кафе, где можно было бы спокойно поговорить о его «хороших новостях».
– Ну, выкладывай уже, – не выдержал я, но Ксавьер молча продолжал изучать меню, пытаясь сохранить интригу и, очевидно, подогреть моё любопытство. – Ты будешь работать на Sony в Мюнхене?
– Тогда бы ты смог навещать свою матушку чаще двух раз в год, – усмехнулся он. – Почему сразу Мюнхен? В Берлине тоже офис есть. Но пока я остаюсь в Бохуме с GUN Records, теперь без возможности так часто мотаться из города в город. Это означает, что здесь мне понадобится человек, которому я всецело мог бы доверить управление магазином.
– Ты знаешь – у меня нет на это времени, – решив, будто это и есть «хорошая для меня новость», отказался я, попутно указав официантке на выбранное блюдо в меню.
– Знаю, поэтому и не предлагаю. Суть в другом, так или иначе студия и магазин находятся во взаимовыгодном сотрудничестве, поэтому твоё мнение, касаемо нового исполнительного директора, для меня важно.
– Если ты собираешься предложить должность Райнеру – я ничего не имею против.
– В таком случае, первый вопрос решён.
Второй вопрос, собственно, вопросом-то и не был. Ксавьер описал новые возможности, открывающиеся передо мной, как следствие его повышения.
– Нужно выпустить альбом к началу сентября, – категорично заявил он.
– Не уверен, что парней переполняет такое же вдохновение, что и меня. Мы же планировали взять перерыв на год… Если наметить релиз на август, запись должна начаться уже весной, скажем, в марте…
– Закрытие GUN может произойти в конце следующего года или начале девятого. Сейчас, – подчеркнул он интонацией значимость слова, – я могу гарантировать тебе должное промо, а что будет потом… Спасибо, – отвлекла его официантка, которая принесла десерт.
– Что будет потом? Sony предложили тебе повышение, сообщив о неминуемом закрытии одного из своих бесчисленных лейблов, не упомянув о страховке? Майер, что-то ты не договариваешь.
– Не «неминуемом», а пока ещё только возможном. Потом? Потом я буду работать на Sony в Берлине. Но ты сам прекрасно понимаешь, как устроен этот бизнес: даже бумага не является гарантом безупречного соблюдения прописанных условий, что уж говорить о неформальной встрече со Шмидтом и только устной договорённости. Будем надеяться на лучший исход, – откинулся он на спинку стула, сцепив на затылке руки в замок. – Какие планы на вечер? – и за этой хитрой ухмылкой не скрывалось ничего хорошего.
