– Всё верно. Так сказал великий английский драматург Уильям Шекспир. А теперь я хочу услышать иное продолжение.

«А мы забыли текст своих ролей», «а мы – в буфете», «а сценарист давно умер», – посыпались отовсюду альтернативные окончания цитаты.

– Спасибо! – прервал профессор нескончаемый поток ответов. – Мне кажется, я даже слышал голос Ницше, – рассмеялся он. – Может, кто-нибудь из вас уже догадался, о чём сегодня мы с вами будем говорить?

И вновь гул голосов заполнил аудиторию. И только когда кто-то выкрикнул вариант «об иронии», профессор одобрительно кивнул:

– Весь мир – ирония! А мы в нём – сарказм!

Самозабвенно слушая о Шекспире, я не на шутку увлёкся лекцией. Даже не ожидал, что задержусь на столько. Когда же профессор включил проектор и вывел на экран страницы «Гамлета», попросив студентов отыскать там иронию и объяснить имплицитное, скрытое, значение фраз – я обнаружил, что забыл очки дома.

– Там всё слишком очевидно, тебе было бы неинтересно, – с искренним сожалением прошептала Дэни.

– Очень увлекательная лекция, – озвучил я свои мысли. – Теперь понимаю, почему такой ажиотаж.

– Яков единственный преподаватель, который начинает свои занятия в восемь утра – на час раньше положенного. Он разрешает всем желающим посещать их, конечно, речь только о студентах университета. Мы здесь немножко незаконно, – объяснила она, улыбнувшись. – А что ты изучал? – спросила, пока все были заняты обсуждением «Гамлета».

– Психологию.

– Хотел помогать людям? – насмешила меня её наивность.

– Ты как-то обмолвилась, говоря о своей специальности, что это лишь звучит интересно. Вот и тут так же – на самом деле ты идёшь за помощью себе.

Дэни глубокомысленно кивнула и продолжила слушать лекцию. Профессор Краус, по всей вероятности, не только превосходно знал свой предмет, но и был блистательным оратором: рассуждая о сложных вещах и умело подбирая простые слова, он делал любое объяснение доступным для понимания.

– Что ж, время неумолимо летит вперёд, – подытоживая длинный монолог, окинул он взглядом ряды своих учеников, – на ваших практических занятиях по стилистической интерпретации текста вы ещё познакомитесь с иронией как формой юмора. А пока… запишите задание на дом.

18

– Здесь вы, безусловно, правы, – кивнул профессор. – «Бойня номер пять» – прекрасный пример использования иронии тогда, когда даже горькая правда не смогла бы столь эмоционально описать всего ужаса военного времени. Времени, лишившегося лица человечности, – тяжело выдохнул он на последних словах. И я вспомнил рассказ Дэниэль о горькой судьбе Якова – осиротевшего еврейского мальчишки, которого позже усыновили Ганс и Мари Краус. «Вот идиот», – укоризненно прозвучал внутренний голос. Было же очевидно, что война затронула жизнь профессора Крауса в не меньшей степени, что и жизнь Воннегута, а я взял и завёл разговор об этом.

– А что вы думаете об иронии в современной музыке? – попытался я исправить свою оплошность.

– Иронии в музыке? – удивился он. – Ваш вопрос поставил меня в тупик.

– В современной музыке, – подчеркнул я.

– Знаете, я никогда не рассматривал эти слова во взаимосвязи. В современной музыке, – повторил он, усмехнувшись. – Признаться честно, я, как и многие в моём возрасте, далёк от современной музыки. У меня двое детей. Сын учится в университете Гамбурга, а вот дочь, – прервал он рассказ, для того чтобы замкнуть дверь аудитории, – дочь ещё в школе, – и направился вдоль по коридору, а я последовал за ним. – Ей четырнадцать, и она без умолку трещит об этой новой группе… Боже, дай памяти… какой-то там «отель».

– Должно быть, Токио Отель, – рассмеялся я. Да… волна помешательства охватила всю Германию, да куда там – всю Европу.

– Обязательно ознакомлюсь с их творчеством на предмет иронии. Это будет весьма любопытно, – как-то слишком серьёзно подошёл он к делу.

– Вот ваша дочь удивится-то…

– Может, я и её смогу увлечь анализом текстов песен любимой группы, – глубокомысленно хмыкнул он. – Что ж, буду рад вновь вас видеть на следующей лекции в среду.

– Почту за честь.

Остановившись у двери с табличкой «Кафедра теории литературы», мы пожали на прощание друг другу руки. И только в эту секунду я заметил, что, вероятно, в какой-то момент нашей с профессором полемики о Гамлете Дэни тихомолком покинула нас. Несмотря на то что библиотека находилась в здании напротив, времени зайти и нормально попрощаться у меня уже не было – нужно ехать в магазин Майера и согласовывать поставку оборудования для студии.

19

– И здесь ещё, пожалуйста, проверь, – подсунул мне очередную кипу бумаг Райнер, выполняющий обязанности управляющего магазином в отсутствие Ксавьера. – Это список на поставку для студии. Если всё верно – подпиши, и я утверждаю заказ. И да, звонил Майер. – Его загадочная интонация заставила меня оторваться от изучения длинных таблиц с наименованиями товаров и бесконечных столбцов с цифрами. – Он будет завтра утром.

– Тебя это так воодушевило? – Усталость, накопившаяся за долгий рабочий день, дала о себе знать, отчего вопрос прозвучал ненамеренно грубо.

– Нет, – категорично возразил он. – Имя Рольф Шмидт-Хольтц тебе о чём-нибудь говорит?

Естественно. Два последних альбома группы были записаны на лейблерекорд-лейбл (звукозаписывающая компания)– это своего рода компания, которая занимается производством, распространением и продвижением продукции лейбла. Также в задачи этой организации входят подписание контрактов с артистами, решение вопросов рекламы, звукозаписи, ну и конечная продажа аудио- / видеозаписей., которым владели Sony Music. А с прошлого года Шмидт занимал должность генерального директора Sony – CEO, как принято нынче говорить. Главный офис Sony находился в Нью-Йорке, куда несколько дней назад и полетел Ксавьер, не сообщив о своих истинных намерениях ни слова. Два года он проработал на Supersonic Records, ещё два на GUN Records, его повышение было бы вполне логичным.

– SonySony Music Entertainment – вторая по величине в мире звукозаписывающая компания. Входит в т. н. «Большую тройку». Принадлежит Sony, контролируется Sony Corporation of America. Компания объединяет более 200 лейблов, имеет представительства в 44 странах открывают очередной лейбл?

– Не знаю, – пожал Райнер плечами. – Мы созванивались утром, он, как обычно, был немногословен. Сказал, если увижу тебя, передать, что у него «хорошие новости».

– Мастер интриги. Так, – похлопал я по папке, в которую уже успел сложить подписанные документы, – это тебе, а я пошёл.

20

– Пошёл, – роясь по карманам в поисках ключей от автомобиля, остановился я у двери магазина.

Правильно, что сегодня решил не садиться за руль. К вечеру моя рассеянность заметно усилилась, я даже счёт времени потерял. Полагал, ещё нет и шести, однако улица вовсю утопала во мраке сумерек. «Чертовщина какая-то», – взглянул я на наручные часы – 18:05. Наверное, всё дело в тумане. Не припомню, когда в последний раз он был таким густым – даже силуэтов зданий не видно – сплошная серая стена.

Откуда-то из-за угла донёсся мерный стук колёс о рельсы, и уже через мгновение сквозь облачную дымку на меня таращились два жёлтых глаза приближающегося трамвайчика. Сверху на электронном табло светилось: «№17: Вокзал – Университет – Парк». «Очевидно, этим днём правит ирония», – подумалось мне, и я подчинился воле самопровозглашённой императрицы.

Через три остановки и после сотни назойливых мыслей раздался металлический скрежет – мы остановились в нескольких метрах от ярко освещённого здания библиотеки.

21

В крайне вежливой манере, сопровождая свои слова изящными жестами, подобно дирижёру оркестра, Дэниэль, указывая на полки стеллажей, объясняла какой-то девушке, как той найти нужную книгу. А я стоял у окна и зачарованно наблюдал за утончённым языком её тела, ловя каждое движение. Но вот студентка исчезла, скрывшись за стеной стеллажей, и взгляд Дэниэль встретился с моим. Она улыбнулась и, подняв ладошку, стала перебирать кончиками пальцев в воздухе, точно играя на воображаемом фортепиано. Клянусь, я слышал музыку! Будто сам Берлиоз и Дебюсси вдруг встретились в небесах над Парижем лишь ради этого одного события – написать для неё ноты мелодии приветствия – mélodie d'accueil. Несомненно, немецкая строгая прямота лишена той лёгкой грации, присущей аристократичным французам.