– Ах ты! – невесть откуда появившаяся Любава нагнулась над девушкой, быстро осматривая Катю в поисках раны. Вот она заметила кровавое пятно, аккуратно закатала подол рубахи, удовлетворённо кивнула. Затем полезла в сумку и достала тряпицу с кривой сапожной иглой и шёлковой нитью. – Терпеть будешь, или сон-травы дать?

Меньша с интересом наблюдал за Катиной реакцией, будто старался убедиться, что паренёк не струсит.

–Терпеть буду! – Катя хотела сказать, что рану нужно продезинфицировать, но точно знала, что ни спирта, ни любых других антисептиков в этой реальности не найти. Ведунья подставила ближе к Кате кованый светец с горящей лучиной. Машинально девушка схватила руку Меньши, и пока Любава методично протыкала её кожу и протаскивала сквозь кровавые отверстия нить, смотрела в его глаза, цвет которых не могла определить точно. В какой-то момент энергия, что копилась в кончиках пальцев уже долгое время, закипела и мощным импульсом передалась Меньше. Молодой мужчина опустил глаза на свою руку, перехваченную тонкой ладонью, а потом снова поднял взгляд на Катю. Брови его сошлись на переносице и едва дотерпев, пока ведунья закончит своё шитьё, дружинник вскочил на ноги, потирая будто обожжённое запястье.

– Пойду я, – и стрелой выскочил на улицу.

Фёдор слышал всё, что творилось у Могуты в голове. Гораздо важнее были слова, которые вот-вот вырвутся из уст князя, но правитель молчал, оттягивая решение. Все прятали глаза от сотника, опасаясь выдать взглядом своё отношение до оглашения официального вердикта. Фёдор выхватывал из нестройного хора чужих мыслей недоверие, злорадство, огорчение и даже полное равнодушие к его судьбе, но это не имело никакого значения. Искатель сейчас думал о Горыныче, желанная цель была близка как никогда. Имели ли сейчас значения чувства?

Могута поднялся, неспешно сделал несколько шагов по направлению к своему верному сотнику.

– Ты упустил воров несколько раз, Фёдор. Не нашёл мою дочь. Оставил Поляницу огню. – при этих словах искатель поймал взгляд князя и смотрел прямо, не отводя глаз. – Ты не защитил мою семью, сотник. Теперь ответь, что нужно с тобой сделать?

– Твоя воля, князь, – Фёдор даже в этот момент не опустил голову. – Коли моя вина, то за неё и отвечать буду. Скажешь на плаху, я пойду.

Могута растирал ноющую шею. Давно он так не рубился, тело отвыкло от серьёзных физических усилий и сейчас напоминало о возрасте.

– Моя, моя воля, а чья ж ещё? – Могута стоял перед Фёдором и не мог принять решение.

Беда, настигшая стольный город, могла уничтожить всё Поляницкое княжество. Здесь не бедствовали, жили сытно, в достатке, и этим вызывали зависть соседей. Но чтобы сейчас поддержать людей и успеть восстановить сгоревшие дома и постройки до осени, нужны колоссальные средства и усилия. Стоит ли на этой переправе менять коней?

– Эй! Есть кто живой? Принимайте гостей! – громкий мужской голос прервал раздумья Могуты. Один из бояр выглянул в окно и оторопело замычал, тыча в сторону ворот пальцем:

– Тама, князь, тама она…

Могута пригнул голову, вглядываясь в темноту двора и, резко развернувшись, почти выбежал на крыльцо. Короткая июньская ночь уже уступала место мутному рассвету. И в неверном свете зари он скорее угадал, чем точно увидел лицо своей дочери.

– Всемила! – князь внезапно потерял способность двигаться и только наблюдал, как его княжна бежала к нему по двору и, запыхавшись, крепко обхватила отца руками.

– Батюшка, милый мой! Родной мой!

Оба роняли слёзы, а вокруг уже собирались люди. Невероятное возвращение княжеской дочери было из разряда чуда, а чудес сегодня уже никто не ждал. Рогволд привязал жеребца к коновязи и направился к крыльцу княжеского терема. Выждав несколько раздражающе томительных минут, пока Могута и Всемила, путаясь и беспрестанно прикасаясь к друг другу, пытались поверить в реальность встречи, он отвесил земной поклон:

– Не вели казнить, вели слово молвить, княже!

Фёдор не верил своим глазам. «Удивлён? Ну, так привыкай, Феденька! – услышал он мысли Рогволда. – Далеко не отходи, разговор важный есть. И не торопись сдавать меня. Всемилу пожалей!»

Могута оторвался от дочери, продолжая сжимать её руки в своих, и обратился к незнакомцу:

– Ты спас красавицу мою?

– Я, княже!

– Проходи в дом, расскажешь, как дело было…

Рогволд вскинул бровь. Немного не такой встречи он ожидал, ему рисовались отеческие объятия в духе «проси, чего хочешь!» Но нет, так нет, и атаман начал подниматься по ступеням.

Спустя час Фёдор поймал своего давнего соперника за рукав и оттащил за глухой угол.

– Пока ты не начал размахивать перед моим лицом своими кулачищами, давай-ка проясним ситуацию. Одно твоё слово. – Рогволд картинно обхватил подбородок пальцами. – Нет, не так! Любое слово любого твоего человека, и Всемила тихо умирает во сне. Помнишь, как в Венеции?

Фёдор ничего не ответил. Услужливая память тут же подсунула ему воспоминания о смерти так и не ставшего великим художника Джакомо Детти, который был отравлен по приказу Людовико Сфорца. Мастер живописи тихо умер во сне, а Людовико, последним выходивший из комнаты Детти, чувствовал глубокое удовлетворение. Его верный слуга Родриго, слегка поглаживая тонкий белый шрам, идущий от брови к щеке, ждал хозяина на улице. Дело было сделано: копия недописанного шедевра «Мария, идущая вслед за Иосифом» потрескивала и корчилась в очаге, скрывая за пеленой огня прекрасное, нарисованное маслом на холсте, тело Доменики, жены дожа, коварной изменницы. А туго свёрнутый в рулон оригинал ждал своего часа в скромной суме слуги Сфорца. Чужестранец, покровитель Детти, высокий и широкоплечий князь из Флоренции, успел лишь на последние секунды трагедии. Искатели пересеклись взглядами, и Рогволд, отвесив низкий поклон Федору, хлопнул гондольера по плечу.

Фёдор закусил ус. Рогволд усмехнулся и почти дружески положил руку на мощное плечо сотника:

– Думай, Федя, думай. Взвешивай! Про Горыныча, небось, слышал уже? О! Вижу – слышал! Такой куш на кону, на кой тебе эта девка? Ты же не знаешь, может, мы её попортили чуток, а? – Рогволд ловко увернулся от апперкота и бросил через плечо, уходя в сторону коновязи. – Дурак!

Кате не спалось. Прижав руку к ране, она потихоньку вышла на улицу. Ей нравились ранние летние утра. Все слуги, кто был в состоянии, ушли в господские хоромы выполнять никем не отмнённые рутинные обязанности, Любава крепко спала, раненые постанывали во сне. Девушка брела к небольшому плодовому саду, посаженному еще отцом нынешнего князя. Вишня и яблони ещё кое-где не скинули цвет, весна в этом году запоздала, и Катя вдыхала их тонкий трогательный аромат.

– Болит?

Почти подпрыгнув от внезапного вопроса, Катя развернулась и встретилась с пронзительной синевой глаз. Меньша смотрел на неё (него?) сверху вниз, и этот взгляд совсем не нравился девушке.

– Не очень, – ответила полушёпотом, словно болела ангиной. Ее голос никак нельзя было назвать мальчишеским. Они с Любавой упустили этот момент.

– Ну и ладно.

– Да.

И они пошли каждый в свою сторону. Катя, ощущая странное стеснение в груди, а Меньша чувствуя, что сходит с ума.

Поляница умывалась грозовым ливнем. Потоки серо-бурой грязи неслись по улицам, при каждой вспышке молнии чёрные остовы сгоревших домов блестели, словно покрытые лаком.

Работа встала, но уставшие люди были рады нежданной передышке, ведь трудиться придётся от зари до зари. Лето промелькнёт быстро, до первых жёлтых листьев нужно успеть сделать многое.

Уже неделю Могута дневал и ночевал на пожарище. Вернулась из неудачного похода за змеем дружина и тут же принялась помогать князю восстанавливать привычный уклад жизни Поляницы. Мэрит не отставала от мужа: под её руководством была организована раздача хлеба и продуктов. Подводы, гружёные мешками, двигались от двора ко двору, князевы слуги выдавали провизию и ссыпали муку в миски, передники и кадки – любую тару, которую людям удалось спасти из огня.