Всемила медленно водила щёткой по густым волосам, достающим до самых колен лёгкими завитками. Её нельзя было назвать высокой, но стройность и царская осанка добавляли роста. Классическое лицо с идеальными пропорциями, длинная красивая шея, высокая грудь и особенная способность выглядеть хорошо даже в растрёпанном виде, придавали девушке особую манкость. Княжна засиделась в девках, но женихи у дверей её светлицы не толпились: слишком своевольной и свободной слыла дочь Могуты у искателей покорности и услужливости. Девушка коснулась пальцем родинки на шее, что у самой ключицы, вспомнила, как однажды поймала взгляд Фёдора, устремлённый на эту отметину. Улыбнулась. Обернулась на звук: на подоконнике, вонзив острые когти в тёмное дерево, сидел бурый орёл. Всемила подошла к нему почти вплотную, протянула руку и дотронулась до нежного пуха у основания клюва. Хищная птица прилетала к княжне уже не в первый раз.

– Привет, дружочек. Где летал, что видывал? Сказал бы хоть словечко. – рука бессильно поникла, слёзы набежали и стали скатываться одна за другой по щекам. Крупные, солёные. – Вот взять бы и улететь с тобой к батюшке, на волю.

Княжна прижалась спиной к стене, сползла на пол и зарыдала в голос. Ей так остро стало жалко себя, такую молодую и полную сил, но не способную вершить свою судьбу. Она не увидела, как беркут сорвался с места и, набирая высоту, громко захлопал крыльями. Как его бесят эти бабские слёзы! Мощная птица поймала восходящий поток и, отдавшись силе ветра, громко заклекотала. Чёрная кошка, до того момента мирно дремавшая на кровати, потянулась, спрыгнула на пол и потёрлась о ноги плачущей красавицы. Еще не время, ещё не время…

Вода была почти ледяной – конец мая, только-только из глубоких оврагов стаял снег, но Меньша купал коня. Оглаживал широкие бока, промывал гриву и хвост, перебирал жёсткие пряди руками. Его жеребец одним из первых вернулся к хозяину после той позорной ночи на постоялом дворе. Меньшу передернуло, но он тут же начал напевать непристойную песенку, что была в ходу этой весной: про бабу, что скирдовала сено.

На берегу толпились прачки, раздавались взрывы игривого смеха. Девушки завлекали молодца, но он глаз не отводил от своего вороного. Обнажённое по пояс мужское тело заставляло женские сердца трепетать: ни жиринки лишней, все складно да ладно. И девиц, забросивших стирку, мог бы понять даже мужчина: таким совершенством не грех полюбоваться.

Меньша гордился популярностью у противоположного пола. Кудрявый блондин с ярко-синими глазами разбил немало сердец, но больше одной-двух ночей не задерживался ни с кем. В дружине он был первым ходоком по женской части, и его товарищи нередко подшучивали над любвеобильным другом. Но насмешки над Меньшей имели свои границы. Он никогда не позволял себе ни словом намекнуть, чьи уста целовал. Ни имён, ни сословий. И за эту деликатность, хотя слова такого дружинники и не знали, парня уважали.

Мокрые штаны облепили сильные ноги, Меньша вскочил на коня и, поднимая стены холодных брызг, выехал на берег. Девушки примолкли и долго еще приходили в себя, пока молодой воин князя не скрылся из виду.

– Ох, не бейся сердечко-о-о! – затянула одна из прачек высоким красивым голосом.

– Ох не бейся ретивое-е-е! – подхватили её товарки, и песня о девичьих страданиях понеслась над водой.

Чуть поодаль от них, выше по берегу, за густыми кустами ракиты жадно пил чёрный пёс. Он оббегал весь город и нашёл, что искал. Ту, что искал. Почти волчья на вид морда поднялась от воды и замерла – пели прачки и вправду очень красиво. Рогволд завыл во всю мощь собачьих связок и лёгких, и пение замолкло, а вскоре раздались и испуганные вскрики. Пёс осклабился, что означало злорадную улыбку, и побежал по берегу до того места, где старые сосны с подмытыми паводком корнями образовывали что-то вроде зелёной арки. Нужно было поохотиться.

Раскрасневшийся Ватута оторвался от ковша с ледяным квасом, утер густые усы рукавом и продолжал:

– Так вот я и думаю, братцы, а не тот ли это терем, где воры и прячут княжну нашу?

Фёдор уже в который раз отмерил ровно двадцать шагов из угла в угол. Ему уже начало казаться, что он не найдет Всемилу никогда. Но Ватута был опытным следопытом и слов на ветер не бросал, значит, приметы верные.

– Собираемся! – скомандовал сотник, и его воины без лишних разговоров принялись оправляться, проверять оружие, заворачивать в тряпицы снедь и Любавины снадобья. Кто знает, чем обернётся очередной скорый поход.

Меньша успел вовремя. Заскочил в горницу, по традиции стукнувшись лбом о притолоку, и оказался лицом к лицу с Фёдором. Они были одного роста, одного физического типа. Только Меньше ещё предстояло заматереть, а Фёдор уже являл собой истинный расцвет мужественности.

– Едем?

– Едем, Меньша. Ватута разведал одно местечко. По всему сходится, что Всемилу там держат.

Меньша метнулся к одной из лавок, выхватил из кучи своих вещей тонкую кольчугу, перевязь с мечом и ту самую страшную булаву, которой Фёдор отбивался на постоялом дворе.

Мужчины вышли вместе, торопясь к конюшне. Предстояло несколько часов провести в дороге, и времени терять не стоило.

Княгиня Мэрит, стоявшая на крыльце, проводила двух богатырей взглядом. На её родине такие воины заплетали бороды в косы и скрепляли их железными кольцами. На её родине девочку могли бросить в море во славу богов, а мальчика – никогда. Поэтому мать с детства говорила ей: “Мэрит, будь сильной, будь не хуже мужчин, будь умнее их. Слабость – это смерть!”

Когда вдовый князь Могута увидел ее на ярмарке в Новгороде, куда северяне привезли меха, моржовые клыки и вяленую рыбу, Мэрит решила во что бы то ни стало остаться с ним. Ей тогда только минуло четырнадцать. Рослая, ладная, с косами цвета выгоревшей на солнце льняной пряжи, она очаровывала каждым движением и горделивой осанкой. Конунг, имевший двенадцать детей, среди которых было лишь четверо сыновей, долго не раздумывал. Свадьба была скорой, обмен подарками щедрым, а брачная ночь Мэрит – бесконечно изматывающей. С тех пор минуло тринадцать лет. Они не смогли сохранить троих нерождённых детей, а после и вовсе потеряли надежду.

Княгиню скоро будут звать старухой – 27 лет, но она все пробовала и пробовала снадобья да заговоры. Её бабка отсчитала семьдесят зим, пережила четверых детей; боги не оставят дочь Севера и её дитя, если оно появится на свет. Старая знахарка присоветовала возлечь с другим мужчиной, раз семя князя не даёт всходов. Мэрит горячо любила мужа, но начала приглядываться к боярам да воинам, за что ночами ругала себя и плакала, закусив уголок подушки с гагачьим пухом.

Однажды Фёдор поймал этот её взгляд и с тех пор стал обходить стороной, как волк охотничью петлю.

Росла и хорошела, но уже начала засиживаться в невестах Всемила, которая могла принести отцу не только союз с сильным княжеством, но и наследника-внука. Эта девочка все больше раздражала Мэрит, выступая живым укором женской несостоятельности княгини. Раз первая жена понесла и родила нормальное дитя, стало быть, вина за отсутствие наследника на второй супруге Могуты.

Князь обедал, кидая говяжьи мослы гончим псам. Он был хмелён и раздражителен, что случалось всё чаще. Мэрит присела на подлокотник, уткнулась губами в поседевшую макушку. Могута откинулся на спинку и жирными руками притянул жену на колени.

– Что, ладушка, жалко тебе меня, да? Жалко! Жалкий аки смерд бесприютный. Старый смерд. Каково тебе с таким жить, а? Противно? Вот пойдем по миру и будем как эти собаки помои слизывать. Останешься тогда ты со мной, будешь верна обетам свадебным? – Могута с силой оттолкнул от себя блюдо с мясом, на грохот приоткрылась дверь и тут же захлопнулась – слуги знали своё место.

– Дружина выехала. – Мэрит хорошо выучила чужой язык, но полностью искоренить акцент так и не смогла.