Блаженству не было предела. Казалось, что так счастлива я не была за все свои годы жизни.

– Ребята, суперденёк! У меня крылья выросли. – Я смотрела на Катю и, казалось, левитировала, не чувствуя под ногами пола.

Сказать, что я поражена – не знать меня. Внутри невесомость от потрясения. Ну как такое возможно, чтобы люди сразу тебя приняли, подружились, открылись тебе? Катя беспрестанно говорила, как хорошо, что я пришла, теперь Александра будет больше заботить моя работа, и он перестанет срываться на других. Она пошутила и обняла Матвея за талию. Не уверена в её ожиданиях, всё-таки я не профи, так что возлагать конкретно на меня надежды бессмысленно, разве что в постановке, а в танцах – не знаю. Внезапно у меня всё сжалось внутри, я засомневалась в себе, в своей будущей профессии. Неужели можно добиться успеха, когда ты грезишь лишь любовью? Не из-за любви ли только я здесь? И не повторяется ли история с Германией? Тогда я тоже сочла, что судьба…

Естественно, это шанс один на миллион, человек никогда не танцевал профессионально, и вот случай решает его судьбу. Ника, ты должна взять себя в руки. Начинается твоя новая жизнь, и Катя – лишь рычажок для начала этих перемен.

Не знаю, сколько уж дней минуло, но работа идёт полным ходом. С прошлой работы я уволилась, со своими приколами, конечно, но таки уволилась. Меня оформили в театре «Ермолина» и даже дали премию за прилежание, старания и в качестве поощрения. Всё хорошо, что хорошо начинается.

За время моей работы в театре я многому научилась. Я стала творчески мыслить, выносливей физически, смогла, наконец, прочувствовать своё тело по полной.

Мы подружились с Катей. Внезапно мы начали гулять вдвоём, без Матвея, в основном после спектаклей (в которых я пока не танцевала), на выходных. Мы пили кофе, который я раньше терпеть не могла, ездили в Ялту, посетили органный зал (в который я сто лет собиралась сходить, но лишь Кате оказалось под силу меня вытащить), обсерваторию, смотрели фильмы дома у Кати. Однажды я просто не выдержала, и, когда мы лежали на диване, залипая на очередной сериал, я прошептала «Катя, я люблю тебя», чмокнув её щёку. Мои глаза наполнились слезами, а Катя обняла меня крепко-крепко и ответила: «И я тебя, подруженька моя». Она была немного растеряна, но сумела подобрать нужные (правда, не в моём случае) слова, полоснувшие по ещё свежей ране.

И вот настал день: я первый раз вышла на сцену. Это был фрагмент из «Избранных танцев», а именно восточный номер и ещё пара бальных. Типаж внешности у меня был в самый раз для «стандартных» (европейских) танцев, у Кати же – для латины. Она отличалась миниатюрностью, задором, кокетливостью; и хотя я абсолютно не любила загар (однако он ко мне, как нарочно, хорошо прилипал и, признаться, довольно неплохо смотрелся), а предпочитала аристократическую бледность, Катя, напротив, после четырёх месяцев южных солнечных ванн, со своим золотисто-кофейным оттенком кожи была потрясающе привлекательна, что я волей-неволей воображала её героиней бразильского сериала, непременно в платье с перьями, шествующей в колонне на карнавале, или эдакой Эсмеральдой, особенно когда она надевала серьги-конго и распускала хвост, позволяя волосам рассыпаться по пояснице.

Мы с группой танцоров выходили с номером, следующим за выступлением Кати. Танцевать с Катей на одной сцене меня здорово мотивирует, но я могу отвлечься, засмотревшись на её красоту и грацию. Поэтому, наверно, лучше нам рядом не стоять.

Когда подошёл к завершению наш концерт, я была преисполнена радости. Всё так гладко прошло, я была довольна. Доволен был и Александр Богданович. Он обнял меня, одарив быстрым поцелуем макушку, и сдержанно похвалил. В гримёрке я нашла Катю. На ходу мы обнялись. Её мокрые волосы сильно пахли лаком для фиксации и липли к моей шее. Её «Молодец, милая» я помню до сих пор. Тогда в темноте тех глаз читалась усталость. Подводка заставляла их краснеть, и мне оставалось только гадать, плакала ли она; если да, то почему. Я, не в силах управлять чувствами, прижалась к её губам. И убежала. Нас никто не видел. Пожалуй, это хорошо.

Я ни разу до той минуты не касалась девичьих губ. Какими мягкими они были. За секунду поцелуя я слетала в космос и обратно, и теперь, сгорая от смущения и от возбуждения, дотрагивалась до своих губ, пытаясь сохранить в памяти её запах.

Когда все уходили из театра, я решила подождать Матвея с Катей, ведь как-то нехорошо получилось, что я сбежала. Они идут… Я – в краску. Катя абсолютно не изменилась в лице, она подхватила меня под руку и позвала переночевать у них с Мэтом. Ничего себе поворот! Может, это и норма для неё, целовать подруг в губы, но почему она зовёт меня с собой?

Я согласилась, хотя что-то колебалось во мне.

– Ника, уже поздно, поехали. Ты засыпаешь.

– Я точно не помешаю?

– Ты что, Вероничка! Прыгай в машину. – Катя щёлкнула меня нежно по носу и села за руль.

Они увлечённо обсуждали что-то с Матвеем на передних местах. Я же притихла и старалась прийти в себя от переизбытка эмоций, не вымолвив ни слова за всю дорогу до их дома.

Когда Матвей был в ванной, я решила, что это удобное время поговорить с Катей.

– Катюш… – начала я; Катя в это время ополаскивала стаканы в кухне, напевая знакомую мелодию, которая меня почему-то раздражала.

– Ники! – Она вытерла руки о полотенце и взяла из вазочки последний кусочек мармеладки, стряхнув легонько кристаллики сахара, которые после этого всё равно прилипли в уголке её рта. – Как тебе? Горят мышцы?

Она боится? Обрывает меня? Меняет тему? Но при этом чего-то ждёт. Зачем ты позвала меня на ночёвку, девочка?..

До меня не сразу дошёл её вопрос, поскольку я была увлечена рассматриванием линии её губ и тем, как она прикладывала к ним пальчики один за другим, языком забирая с них сахар, который ещё десять секунд назад пыталась стряхнуть с мармелада.

– Голова слегка гудит, музыка была громкой.

– Да, бывает. Я заварила чай травяной, сейчас выпьем и уснём. Завтра выходной. Матвей зовёт меня кое-куда съездить, насчёт тебя я не спрашивала пока. Он, наверное, хочет вдвоём.

– Конечно, без проблем. Я с девочками организуюсь. Слышала, они идут в «Муссон» на каток. Я б тоже сходила.

– Аккуратно там! – Катюня с сонной нежностью взяла меня за щёчку и погладила подбородок.

– Спасибо тебе, буду. – Контроль уже был потерян, сейчас расстояние между нами максимально сократилась, и я немедля воспользовалась этим, бросилась к ней в объятия и, взяв её руки в свои ладони, прикоснулась губами к её губам и снова поцеловала. Не мимолётно, как в театре, а крепко прижавшись и волнительно выдохнув, как бывает, когда страстно и долго желаешь и волнуешься. Поцелуй был несильным, но не давал ей шансов сообразить. Иными словами, она не успела осознать, что я собиралась сделать. Это стало полной неожиданностью, притом и для меня тоже.

Катя неспешно отвела взгляд и отвернула голову к плечу.

– Прости, я не… – Она посмотрела в сторону ванной, поскольку шум воды смолк и Матвей мог вот-вот войти.

– Это ты меня прости… – Я закрыла лицо и села на пол.

«Я не…» – это я не могу или не хочу? или, вообще-то, я «по мужчинам»? Чёрт, я тоже думала так раньше. И было на удивление проще. Но она уже выдавала оправдания:

– Понимаешь, я просто… это чисто моё мнение, подруги так не… в общем, не целуемся мы, вот. – Катя, как девушка порядочная и крайне вежливая, спокойно пыталась мне объяснить, как она хочет, чтобы я не делала, но я уже ничего не понимала. Я никогда не думала, что смогу целовать девушку по-настоящему на трезвую голову, потому что я всегда влюблялась только в лиц мужского пола и не была любительницей всяческих экспериментов. Но её я полюбила. И давно.

– Господи, ради всего святого, Катенька, я очень хочу дружить с тобой, ты всё для меня, ближе, чем сестра, просто я забылась. – У меня началась сама настоящая истерика внутри, но я изо всех сил сдерживалась, чтобы не показать сожаление, коего однозначно и не было.