Под потолком висела сливочной, сочной, сладкой, но не слишком приторной симфонией россыпь сушёной малины, цветки ванили и кустистые розы. Троица самых романтических ароматов. В яркие танцы с ними вступали древесные смолы окружающих брусьев и внутренней душистой обивки, пропаренная кадка круглой ванной с горячей водой и минеральными солями. А также лежащие декором у окна горсти обжаренных какао-бобов по углам подоконника и сухие цитрусовые, иногда в виде причудливых милых фигурок из цедры лимона.
Но особо выделялось, конечно же, массажно-ароматическое масло нероли из цветков померанца. Его свежий цветочный аромат с легкой травянистой горчинкой и едва уловимым пряным оттенком дразнил и будоражил, как бархатный любовный отвар. И всё это своим богатым букетом создавало в стенах борделя игривую и соблазнительную атмосферу. В тёмное время суток она создавала здесь пеленой саму шелковистую ночь, а в дневное гармонировала кружевным вальсом в сотканном из солнечных лучей ярком свете.
Пьянящий морок обхватывал весь разум пришлого чернокнижника. Иногда острыми молниями пронизывали мысли, а не стащат ли с его костюма что-нибудь – кружевные манжеты, рубиновые запонки, дорогой ремень… Вокруг одни незнакомки, гулящие продажные девки, с них станется. Казалось, даже царица-тьма пыталась в эти моменты до него достучаться и что-то сказать… Но Бальтазар оставался глух к её шёпоту, отдаваясь в заботливые руки девиц, которых видел впервые в жизни.
Никогда прежде он не знал подобной ласки одновременно, сразу с тремя. Всё, что было в Касторе, в его юности, нельзя было даже сравнить с этими умелыми движениями. Первая влюблённость, симпатии, подруги… Невольно вспоминались чужие лица. Ворох не самых приятных воспоминаний о тенях прошлого, через чьи образы царица-тьма тоже пыталась воззвать к его разуму. Но Бальтазар прогонял эти видения.
Он уже давно простился с ними. Ещё, когда окончательно стал таким, когда выбрал свой путь и призвание. Сульга пророчила ему большое будущее, но только, если он не станет слушать голоса в своей голове. Даскан обещал ему военный триумф, но если он будет сдерживать свой гонор. Царица-тьма обещала ему всё, что он только пожелает. А вот Гродерик Черноуст не обещал ничего. Он лишь говорил, что столь могучего некроманта всегда будут презирать и ненавидеть, пока тот жив.
Здесь же его любили. Пусть за деньги, пусть сладостной наигранной ложью, он и так видел в мире достаточно лицемерия, чтобы с ним не слиться. Играть с ними в этот анатомический театр звериной похоти и чудесного многообразия разврата. Выжить можно было, лишь став таким же, как всё вокруг. Без сострадания, без морали, без чести, без угрызений совести и чувства долга. Он был ничем никому не обязан. И даже «служил тьме» лишь в её личной трактовке происходящих событий да их партнёрских отношений, а сам старался держать ту в узде и использовать себе во служение.
И сейчас ему хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно. Его покрывали пылкими поцелуями, как божество. Лобызали, как главного красавца города. Окружали вниманием и заботой, словно праздничного идола, приглашённого на мирской пир в свою честь в обличии смертного. И Бальтазара абсолютно не волновало, что где-то там, в других комнатах, происходит то же самое или хотя бы нечто подобное. Как не интересовало и творящееся этажом ниже: новые гости, другие куртизанки, очередной вышвырнутый дворф или всё тот же, вернувшийся, дабы устроить дебош…
Для него существовала только эта комната и эти девчонки, которых он самолично выбрал. Или же это были рекомендации хозяина борделя, того типа в красной бандане. И тот ему внушил эту мысль. В любом случае, жар наслаждения был неописуем, а красоты вокруг удовлетворяли любой изысканный вкус. Он лежал уже на спине, пока женственные пальчики гладили рельеф его торса, колючие щёки, ведь к цирюльнику он так и не заглянул, промытые чистые волосы средней длины. Быть может, их в чёлке, тоже после недавних событий, стоило бы слегка укоротить, дабы в ответственный момент не лезли в глаза…
Как неуёмные умелые наездницы, жрицы любви по очереди седлали его, ублажая своим извивающимся телом, словно по навету Ильдара пытаясь напомнить ему о просьбе насчёт змей. Но на все порождавшиеся ассоциации Бальтазар не поддавался, а старался наслаждаться моментом. Его молодые пальцы мяли упругие девичьи ягодицы, хватали округлую мягкую грудь, скользили по влажным бёдрам и удивительно нежной коже.
Его губы, как и всё тело, ощущали вкус лживых, но приятных поцелуев. Он уже на ощупь мог отличить кто из трёх на нём сладко поёрзывал, ведь все три были разными. Мог даже с закрытыми глазами определить по ощущениям и дыханию, тем более, что наглая «мелкая», с волосами как жемчуг, стырила втихаря несколько виноградин, вкус которых ощущался теперь на её губах и в прикосновениях языка. Мужчина научился различать голоса девиц, но даже не знал их имён. И совершенно не собирался спрашивать. Ни о чём не хотелось думать, никуда не хотелось уходить, и разве что закончившийся на «скелетах» гроздей виноград хоть как-то намекал о прошедшем времени.
– Я принесу ещё, – поцеловав левую щёку, у его уха произнесла смуглая куртизанка.
– Нет, – помотал слегка головой некромант, – не ты. Она, – глянул он на кареглазую молодую девчонку, пока другая с кошачьим зелёным взором скакала сверху на нём в плавных горячих порывах. – У неё задница лучше, – усмехнулся он, желая полюбоваться, как миниатюрная воровка пройдётся перед ним нагишом до двери.
А когда она вернулась с разными фруктами помимо крупного винограда долины, весь круговорот сладострастия закрутился по-новой. Теперь он уже сам после массажа и ласк, набравшись сил, перекусив, опьянев, с разгорячённым молодым сердцем и бурлящей кровью, брал всё под свой контроль, умудряясь смаковать их тела и поочередно, и одновременно, и заставляя их ублажать друг дружку у него на глазах, заводясь ещё больше.
Вязкое клейкое время вокруг будто застывало, переполняясь жаром их дыхания. Комната напоминала больше баню, недаром половину её занимала деревянная кадь в качестве круглой ванны. Никто не смотрел в запотевшие окна, как день сменяется ночью и затем вновь наступает новый багряный рассвет. До красот природы им не было дела, тем более, что любоваться яблоневыми садами, когда плоды их отравлены, уже как-то в полной мере не получилось бы.
Он побывал в них так, как не все мужья бывают с жёнами за десятилетия совместной жизни. А они открывали ему новые грани удовольствия, делясь безудержной фантазией и богатым опытом. Бальтазар всем уделял внимание, слизывал сок спелых плодов с груди и шеи, шлёпал по молодым упругим задницам, пронзал горячо и страстно молодых дев, словно врагов на поле брани, но это было удовольствие совершенно иного рода. Но он точно также ощущал здесь свой триумф и превосходство, что для его гордыни было главным.
Девицы же заигрывали с его роскошными, мягкими как шёлк, волосами, гладили по небритому подбородку, словно им нравилась эта его двухдневная щетина. Куртизанки Яротруска целовали гостя и знойно покусывали губы, переплетали языки, отдаваясь, как желанному супругу, как властному верховному жрецу, поклоняясь его величию и статусу. И он всецело наслаждался этой иллюзией любви, не ведая, да и не желая ничего иного.
Казалось, сквозь жаркое подрагивающее дыхание, под изнывающие оргазмические стоны, колокольным перезвоном отдающиеся в его ушах с каждым новым пиком наслаждений, он мог поработить и поглотить их души прямо так. Но понимал, что их уже давно поглотил сам этот город, доведя до такой жизни. Мелькали мысли, что они уже пусты изнутри, но всё же теплилась какая-то надежда на тонкий весенний лучик, ещё не угасший огонёк внутреннего мира. Что они всё же не куклы, а с ними можно кроме звериных инстинктов ещё и о чём-нибудь поболтать в перерывах между соитием и поеданием фруктов.
Но, как ни извращайся со временем, а остановить его насовсем невозможно. Рано или поздно вся ублажавшая его троица обессилила и уже не могла продолжать, завалившись, кто как сумел. Они ещё ворочались, с губ слетали какие-то звуки, но глаза уже были прикрыты, умоляя об отдыхе. Им хотелось спать и набраться сил, ведь впереди всё это должно было повторяться вновь уже с новыми клиентами: местными и приезжими, знакомыми и неизвестными, ожидаемыми и внезапными, со своими прихотями и предпочтениями.
