– Не слышал такую, – недобро гремел обычно бархатистый тембр некроманта.
– Да ну! Песни Коркоснека до вашей глуши не добирались что ли? Ты вообще откуда будешь? – нагло поинтересовался дворф безо всякого уважения.
– Из Книта, – буркнул в ответ Бальтазар, не унимая хватку.
– А, ну да, там не бывал, хе-хе. Мало кто отважится разгуливать по краю одичалых чародеев, – нервно улыбнулся гном. – Так чего ты хочешь-то тогда? – заодно поинтересовался он.
– Увидел тебя, сразу вспомнил, – сказал ему чернокнижник.
– Вот-вот, братан! – напомнил тот. – Но, я понимаю, битва была поважнее, – пытался он убедить Бальтазара, что на того не в обиде.
– Вот что, – выпустил тот его, наконец, перестав давить к стене избы, за которой они стояли, – дорогу спросить хотел. Кто тут главный? Где чародей Сельваторска? Где староста-градоначальник? Знаешь?
– Ха! «Чародей», скажешь тоже, – закатил дворф глаза и зашлёпал губами, как лошадь. – А городничим здесь Себастьян. Твоего поля ягода, чопорный такой весь, манерный тип с этими, как вот их там, – схватил он бесцеремонно Бальтазара за рукав, – с манжетами, во! Как меня там учили, манжета, она, женского рода. Вот вы придумали себе фентифлюшки, конечно, – покачал он массивной головой.
– Сам-то, лучше, что ли? – сказал Бальтазар, имея в виду его странную прическу, а затем приподнял пальцами длиннющие полоски бахромы его курточки и щёлкнул по соломенной шляпе, чудом не свалившейся от их погони.
– Это вам не мода знати! – заявлял тот с гордым видом.
– А в чём разница? – не понял барон. – И там, и тут суть щегольнуть своей вычурностью. Узор кружев, опрятность, контраст и броские детали. Контрастом, конечно, твоя бахрома не отличается, под цвет куртки, но уж вычурности и пафоса-то сколько!
– Так я бард! – рявкнул гном. – Мне положено быть на виду и привлекать к себе внимание! Ты не понимаешь, это другое! – утверждал он.
– Ох, так ты подскажешь, где тут ратуша или изба волшебника? Хоть песней, хоть стихами, а лучше лаконичной краткой прозой, – глядел на него Бальтазар.
– Да вон он, не того ль ты ищешь? – кивнул дворф в сторону, и некромант заметил там лишь огородника, мужчину под тридцать, что-то делавшего на своей земле, склонившись над грядками.
Музыкант же тем временем шмыгнул в сторону, пробираясь вдоль стены и уходя подальше от чернокнижника, рассматривая на том костюм и различные вещицы на поясе ниже косого чёрного мундира. Пользуясь случаем, что аристократ отвлёкся, бард тайком пытался от него улизнуть.
– Хочешь сказать, что тот мужик это и есть… – повернулся Бальтазар и заметил, что дворфа нет рядом.
Тот уже спешно бежал прочь по зелёной траве, только подошвы ног сверкали в воздухе. А в руках был сорванный с пояса некроманта мешочек, позвякивавший серебряными монетами. Небольшой и всё же определённо с какими-то деньгами, на которые низкорослый бородач и позарился.
– А ну стой, чёртов вор! – погнался за ним барон-чернокнижник вновь, на этот раз уже используя тайные знания для укрепления собственных ног и усиления возможностей человеческого тела.
Это не было подобно заклятью ускорения, которое способны были творить стихийные маги, но имело схожий результат – позволяло перемещаться куда быстрее, а заодно совершать невероятные прыжки. Главное было не переборщить, чтобы потом стопы и мышцы в ногах не болели несколько дней, так что, в отличие от чародейства ветра, тут был ещё и своеобразный обратный эффект.
– Ха! В Сельваторск попал – роток не разевай! А-ха-ха! – гоготал дворф. – Чего так кипятишься-то! Господин Чёрный Ворон, такова жизнь! Хе-хе! – широко улыбался он, наливаясь румянцем в пухловатых щеках и выразительных скулах. – Кто-то теряет, а кто-то находит!
Догнал удиравшего Бальтазар быстро. Но в последний момент перед прыжком, способным крепким ударом повалить дворфа наземь, бородатый тип развернулся, толчком бёдер и движением рук взяв свой инструмент, и сосредоточенно ударил по струнам, стоя перед приближающимся преследователем.
Ситар издал не только звук аккорда, но и магическую, невидимую, однако же, осязаемую волну, сбившую некроманта с ног и прошедшую по всему его телу, как если б его дружно пинали на земле или даже скорее колотили по всем местам прямо в полёте. Энергия боли пронеслась вдоль всего некроманта от ног до головы, да ещё и спиной он ударился после падения довольно сильно.
Нижние зубы попали по верхней десне, так что во рту мгновенно ощутился солновато-железный вкус крови. Резкий ответный бросок на прыжок Бальтазара вызвал крайне болезненную реакцию. И, конечно же, у того не было никакой возможности вовремя защититься, чем-либо себя окутав. Во-первых, всё произошло слишком быстро, с учётом его ускорения разгорячённых мышц при помощи заклятья. А во-вторых, тёмный маг попросту не ожидал, что бард окажется способен на нечто подобное.
Никогда прежде он не имел дела со звуковым колдовством. Слышал о нём и даже читал немало трактатов про зачарованные предметы или «походную магию», как раздел прикладных искусств боевой энергетики, чем обычно промышляли так называемые Белые маги, но вот воочию нечто такое он видел впервые.
Когда Бальтазар поднялся на ноги, гнома уже и след простыл. Где бы тот ни затаился на этот раз, не было даже ориентиров в какой стороне его выискивать. Деньги в мешочке были не все, сэр Дрейк Даскан всегда поучал его перед выходом в город, когда он жил в Касторе: нельзя «класть все яйца в одну корзину». Деньги следовало распределять по разным карманам, а на случай грабежа ещё иметь какую-нибудь секретную заначку в сапоге или каком тайнике.
Хотя бывало, что уличные преступники снимали с несчастной пойманной жертвы и обувь, и дорогой камзол, и головной убор, оставляя в кальсонах с позором, босяком и без всего, плестись домой. В Касторе бандиты вообще не уважали знать и ненавидели её, поэтому у зажиточных горожан всегда были с собой дуэлянты и эскорт охраны.
Здесь же при Бальтазаре никого не было, хотя он мог бы соткать из тьмы каких-нибудь сущностей, правда, дневной свет был бы тем сильной помехой. Пришлось бы приложить немало усилий, дабы придумать что-то годное для преследования и в солнечном свете либо скользящее из тени в тень. Но, когда Бальтазар, прикрыв глаза, ощутил окружающий воздух, то не нашёл ни малейшего следа ауры страха. А ведь гном, по идее, должен бы бояться преследования, оставлять за собой ауру, по которой того можно было бы вычислить.
Но, по всей видимости, музыкант уже ликовал, видя, что погони нет, и радовался награбленному. Там ведь монет пятнадцать-двадцать не меньше. И даже если каждая всего лишь четвертак – в одну четвёртую узаконенного веса полноценного серебряка, то это на четыре-пять наберётся, что для странствующего музыканта практически выручка с концертов за год с учётом затрат на еду, проживание и путешествие.
Средний трактир с успешным выступлением содержал около двадцатки готовых заплатить довольных слушателей, тративших обычно разменные медные десятники – одну десятую часть полноценной медной монеты. За сотню медяков можно было у менялы взять один четвертак бронзы, а сотка полновесных бронзовиков уже обменивалась на вот такой серебряный четвертак.
Однако же сотня чистого серебра составляла не четверть золотника, как по логике всего остального положено бы. А всего лишь золотой десятник. То есть одну десятую часть золотой монеты. Потому шансы дворфа-барда хоть раз в жизни заполучить такую равнялся практически нулю, будь он хоть придворным менестрелем – их услуги ведь требуются лишь на балах, праздниках и церемониях, остальное время они лишь на фаворитском содержании, то есть на кормёжке с предоставлением комнаты и свободного посещения ванной. А мероприятий таких за год будет поменьше, чем вот такой бродячий музыкант сможет обойти кабаков. Впрочем, на них и платят не так много, как тем, кто поигрывает на скрипке при дворе. Даже при щедрых подачках от гуляющей толпы. Зато тебя хотя бы не вырежут со всей прислугой при какой-нибудь междоусобице или народном бунте, во всём можно было увидеть какие-то положительные стороны.