– Успокойтесь, – говорил Рекстон, – они прекрасно знают, с чем им предстоит столкнуться. Как только местные релейные телестанции окажутся в наших руках, наши парни подключатся к наземной трансляционной сети и у вас будет столько видеоподтверждений, сколько вы захотите.

Когда Старик заметил, что к тому времени будет уже поздно, Рекстон не выдержал:

– Черт бы вас побрал! Я не могу остановить солдат посреди боя, чтобы заснять их голые спины! Вы что, хотите, чтобы тысяча человек рисковала жизнью только для того, чтобы у вас перестали трястись поджилки?

Президент его поддержал.

К утру они получили свои «видеоподтверждения». Станции стерео на Центральных равнинах гнали в эфир все те же заезженные передачи: «Мэри Солнышко желает вам доброго утра», «Завтрак с Браунами» и прочее барахло. Ни одна станция не передала обращения президента, и ни одна станция не признала, что вообще что-то произошло. К четырем утра доклады десантных подразделений вообще перестали поступать, а лихорадочные попытки Рекстона связаться с ними ни к чему не привели. Ударная группировка «Освобождение» просто прекратила свое существование. Spurlos versenkt.[21]

Я узнал об этом не от Старика, а от Мэри. Она была маленькой тенью президента, следовала за ним повсюду, и у нее было место в первом ряду. Со Стариком я увиделся только на следующий день в одиннадцать утра. Он выслушал мой доклад, ни разу не перебив, и даже не наорал на меня – отчего я почувствовал себя еще хуже.

Он собирался уже отпустить меня, но я спросил:

– Как насчет моего пленного? Он подтвердил мои выводы?

– А, этот… По последнему отчету, все еще без сознания. Врачи полагают, что он не выживет. Психотехники ничего из него не вытащили.

– Я бы хотел его увидеть.

– Займись лучше своими делами.

– А что, у тебя есть для меня какое-то дело?

– Не сейчас. Думаю, тебе нужно… Нет, лучше вот что: сгоняй в зоопарк. Там тебе кое-что покажут, и ты сразу увидишь в новом свете все, что узнал в Канзас-Сити.

– В смысле?

– Найди доктора Гораса, заместителя директора. Скажешь, что ты от меня.

И я отправился смотреть животных. Хотел взять с собой Мэри, но она была занята.

Доктор Горас, небольшого роста, приятный, общительный человечек, здорово смахивающий на одного из своих бабуинов, сразу направил меня к доктору Варгасу, специалисту по экзобиологии, тому самому Варгасу из второй экспедиции на Венеру. Он рассказывал мне, что тут произошло, а я смотрел на гиббонов, пытаясь уложить все это в голове.

– Я видел обращение президента, – сказал доктор Варгас. – Не вы ли тот человек… Я имею в виду, не вы ли…

– Да-да. Тот самый, – ответил я коротко.

– Тогда вы очень многое можете рассказать нам об этом феномене. У вас была уникальная возможность с ним познакомиться.

– Наверно, должен бы, но, к сожалению, не могу, – нехотя признал я.

– Хотите сказать, что, пока вы были их… э-э-э… пленником, вам не доводилось наблюдать размножение делением?

– Верно. – Я задумался. – Во всяком случае, мне так кажется.

– Вы не помните? Но насколько я понял, после разделения у, э-э-э… жертвы сохраняются все воспоминания?

– Это и так, и не так… – Я попытался объяснить ему то странное, как бы отрешенное состояние, в котором пребывает человек во власти хозяина.

– Я полагаю, это могло происходить, пока вы спали.

– Может быть. Но, кроме сна, есть другие периоды, которые трудно вспомнить. Это их прямые «конференции».

– Конференции?

Я объяснил, и у него загорелись глаза.

– О, вы имеете в виду конъюгации!

– Нет, я имею в виду «конференции».

– Очевидно, мы говорим об одном и том же. Как же вы не понимаете? Конъюгации и деление… Они размножаются по собственной воле, когда поступает достаточно пищи… то есть достаточно свободных носителей. Надо полагать, один контакт на одно деление. Затем, когда появляется возможность, происходит деление, и буквально в считаные часы появляются два новых взрослых паразита. Может быть, даже быстрее.

Я задумался над его словами. Если он прав – а глядя на гиббонов, в этом трудно было усомниться, – тогда почему мы в Конституционном клубе так зависели от поставок? Или может быть, я ошибаюсь? На самом деле я мало что тогда понимал. Делал только то, что приказывал хозяин, и видел только то, что попадалось на глаза. Но почему мы не наводнили Нью-Бруклин, как наводнили Канзас-Сити? Нехватка времени?

По крайней мере, стало понятно, откуда в Канзас-Сити столько паразитов. Имея в наличии космический корабль с запасом транзитных ячеек и достаточно большое «стадо» носителей, титанцы просто начали размножаться, пока не догнали числом землян.

Я не экзобиолог, но я умею делать простые арифметические вычисления. Допустим, в том корабле, который, как мы считали, приземлился около Канзас-Сити, прилетела тысяча слизней. Допустим также, что при благоприятных условиях они делятся каждые двадцать четыре часа.

Первый день – тысяча слизней.

Второй день – две тысячи.

Третий день – четыре тысячи.

К концу первой недели, то есть на восьмой день, их будет сто двадцать восемь тысяч.

Через две недели – больше шестнадцати миллионов.

Однако нет оснований считать, что они делятся только раз в сутки; напротив, случай с гиббонами доказывает, что это не так. И мы не знаем, что летающая тарелка несла в трюме только тысячу транзитных ячеек, – их может быть и десять тысяч, или больше, или меньше. Предположим, они привезли на развод десять тысяч и стали делиться каждые двенадцать часов. Через две недели получится…

БОЛЬШЕ ДВУХ С ПОЛОВИНОЙ ТРИЛЛИОНОВ!!!

Число просто не укладывалось в голове, оно было космического масштаба. На всей Земле не наберется столько носителей, даже если к людям приплюсовать обезьян.

Мы окажемся по колено в слизняках – причем в самое ближайшее время. Даже в Канзас-Сити я не чувствовал себя так скверно.

Доктор Варгас представил меня доктору Макилвейну из Смитсоновского института. Макилвейн занимался сравнительной психологией, и, по словам доктора Варгаса, именно он написал книгу «Марс, Венера, Земля: исследование побудительных мотиваций». Варгас ожидал, что это произведет на меня впечатление, но я книгу не читал. И вообще, как можно изучать мотивации марсиан, если все они вымерли еще до того, как мы слезли с деревьев?

Они тут же принялись нести какую-то научную тарабарщину, а я продолжал наблюдать за гиббонами. Некоторое время спустя Макилвейн спросил:

– Мистер Нивенс, а как долго длятся эти «конференции»?

– Конъюгации, – поправил его Варгас.

– Конференции, – повторил Макилвейн. – Не упускайте из виду: этот аспект более важен.

– Но позвольте, доктор, – не уступал Варгас, – этому есть параллели в земной биологии. При примитивном воспроизводстве конъюгация – это средство обмена генами, посредством которого мутации распространяются из одного тела на…

– Антропоцентризм, доктор! Вы не знаете, что у этой формы жизни имеются гены.

Варгас покраснел.

– Ну хотя бы эквивалент генов вы позволите мне допустить? – сказал он довольно сухо.

– Не вижу такой необходимости. Я повторюсь, сэр, вы оперируете аналогиями там, где нет никаких оснований предполагать, что аналогии имеют место. У всех форм жизни может быть одна, и только одна, общая характеристика, и эта характеристика – стремление выжить.

– И размножаться, – упрямо добавил Варгас.

– А если данный организм бессмертен и ему не нужно размножаться?

– Но… – Варгас недоуменно пожал плечами. – Тут ваш вопрос неуместен. Мы ведь уже знаем, что они размножаются. – Он махнул рукой в сторону обезьян.

– А я полагаю, что это не размножение, – возразил Макилвейн, – я думаю, что мы имеем дело с единым организмом, который стремится захватить для себя побольше жизненного пространства. Нечто подобное происходит, когда мы пристраиваем новое крыло к дому. Нет, право, доктор, я не хочу вас оскорблять, но нельзя же настолько погрязнуть в идее зигот-гаметного цикла, чтобы забыть о возможности существования иных принципов.