«Неужто всё приснилось?» – испугалась она и босиком бросилась к ёлке. Там, под разлапистыми ветвями, стоял, искрился деревянный ларчик, украшенный кружевом, а в нём лежали самые настоящие, волшебные белые палочки-коклюшки.

Свою работу Элиза нежно любила.

Мир цифр увлекал её с раннего возраста; она могла часами складывать-вычитать любые числа, попадавшиеся на прогулке в поле зрения: хоть рекламные телефоны, больше-красно выписанные на гигантских баннерах, хоть робкие обозначения улиц, хоть стремительно удаляющиеся номера гонщиков, с трудом пробивающиеся сквозь слой грязи. В такие моменты родители обычно терпеливо вздыхали и вновь оборачивались с Энтони: шумному, неугомонному, нормальному ребёнку, который лазает по деревьям в поисках птичьих гнёзд, исследует лужи, воображая себя пиратом огромного галеона, и гоняет ленивых рыжих котов, степенно забрёдших на участок в поисках какой-нибудь еды.

Иными словами, два категорически разных и, казалось бы, несовместимых мира, но, как ни странно, Элиза и Энтони удивительно ладили. Никогда не дрались, никогда не спорили криком, никогда не создавали проблем друг другу, разве что родителям, не раз вздыхавшим, за что же им такая головная боль и такая напасть.

Взрослея, они становились всё различней меж собой.

Энтони построил карьеру в высоких технологиях, в юношестве попробовав нарушить запреты и не остановившись на том; безопасность компьютерных систем – именно так звалась наиболее любимая им книга, какую он зачитал до мятных страниц и сломанного корешка. Идеальное прошлое с вымаранными давно проступками дало ему идеальное настоящее; и одна только фамилия открывала перед ним многие и многие двери.

Элиза же любила цифры, сторонилась людей, часто уходила в себя и не нарушала правила. Прыткий энтузиазм Энтони не отравлял её некоторой неестественной меланхоличности и не тревожил неизменного хладнокровия; как бы ни силился близнец убедить её в том, что прокрасться ночью в школу и выкрасть завтрашние контрольные – это, вне всяких сомнений, отменная идея, Элиза не попадалась на эти уловки. Как обычно говорят, «носила свою голову на плечах». Довольно странно, если бы можно было носить чужие.

Только один раз Элиза поддалась на уговоры Энтони – и не пожалела.

StolzPharm как раз искали специалиста по статистической обработке данных клинических исследований, преимущественно с уклоном в метаанализ и анализ результатов четвёртых фаз. Предлагали хорошую зарплату, но не то чтобы с родительским обеспечением Элиза в первую очередь гналась за деньгами; куда как сильнее её интересовала возможность заниматься любимым делом, так ещё и родной человек, с которым без опаски можно войти в кафетерий и пообедать, совсем рядом. Предлагали ещё много что: и страховку, и комфортный офис, и курсы повышения квалификации, но всё меркло в сравнении с грядущими задачами.

По итогам собеседования Элиза понравилась эйчару; не сказать, чтобы взаимно: Элизе редко кто-то нравился из посторонних, но она не распространялась о том, как и просила мама. Не надо говорить людям о том, что они тебе не нравятся, Элиза: люди не любят слушать негатив в свою сторону и ожидают, что ты будешь относиться к ним хорошо.

Руку руководителю группы Элиза так и не пожала, но после четвёртого собеседования, наконец, получила долгожданный и более чем ожидаемый оффер. Больше Элизы мог обрадоваться разве что Энтони: он даже купил сестре её любимое фисташковое мороженое с миндальной крошкой, и они проверили вечер, обсуждая первый рабочий день.

И поначалу всё правда шло хорошо.

StolzPharm занимались многими лекарственными препаратами, однако Элиза вошла в подразделение, специализированное именно на разработке таргетных препаратов. Вряд ли Элиза знала больше обученного фармаколога, однако в университете, который неторопливо окончила за шесть лет вдумчивого и многообразного обучения, кое-что знала про них. Будущее противоопухолевой терапии – именно так и называли; то, что поможет однажды победить рак; наиболее вдохновляющая группа препаратов, заставляющая поверить, что совсем немного усилий, и человечество непременно забудет про эту страшную напасть.

Она тоже в это верила, и ей нравилось, что одна молекула, пусть даже и крупная белковая, может выключить всего один сигнальный путь – и раковая клетка погибнет. Только потом она задумалась о некоторых генетических, биохимических и физиологических процессах; например, о том, что раковая опухоль крайне гетерогенна, а потому подобные точечные убийства не могут поражать всю опухоль, а также в перспективе способствуют тому, что выживать будут наиболее агрессивные клетки внутри популяции. Впрочем, никто не отменял недостатков таргетной терапии, и работой Элизы не было разрабатывать препараты – этим занимались умные коллеги из подразделения медицинской химии, предлагавшие утончённые молекулярные дизайны и испытывавшие новые подходы к моделированию.

Элиза здесь только перебирала цифры и представляла сухие числовые данные, которые преобразовывал в важные выводы её начальник. Какое-то время Элиза пыталась спорить, говоря, что наука не так должна работать; и что в идеале нужно только представлять общественности обработанные данные, но начальник только отмахивался, мол, большинство людей не поймёт, что это за p-value такое загадочное, и как его расшифровать, чтобы понять, о чём речь-то. Затем она примолкла – и делилась переживаниями только с братом, который, растерявшись, сказал, что, должно быть, мистер Моран хорошо знает свою работу, иначе не продержался бы в руководительском кресле столько.

Пришлось смириться и не замечать странностей. Некоторые не самые утешительные выводы мистер Моран деликатно называл «обладающими скрытым потенциалом» и «требующими больших исследований», но, наверное, ему и правда лучше знать?

Всё больше странностей Элиза заметила тогда, когда ей на глаза совершенно случайно попалась та самая научная статья. Чтобы разбираться в своих данных, она читала много новинок из мира фармакологии, особенно высокорейтинговых; и одна такая статья, опубликованная в журнале Cancers, никак не выходила из головы. Казалось бы, что такого в фундаментальном обзоре двухлетней давности использования современных таргетных препаратов в терапии метастатических раков? Но взгляд зацепился, и Элиза продолжила чтение.

Ни слова о том, что в 2011 году, спустя два с половиной года после ускоренной регистрации для терапии метастатического рака груди, весьма активно упоминающийся беразимаб был срочно отозван ввиду того, что, как оказалось, нисколько не продлевает общую выживаемость и не замедляет прогрессирование заболевания в достаточной степени, чтобы перевесить риск пациентов. Более того, у него обнаружилась (даже с поправкой на класс) неприемлемо высокая кардиотоксичность, что поставило крест на применении беразимаба… но только в лечении метастазирующего рака груди, в то время как для всех остальных типов рака препарат не получил «красной карточки».

Только больше вопросов Элиза задала, когда, наконец, дошла до заветного раздела «Conflict of interest disclosures»: один из авторов признался, что получил загадочные «личные гранты вне проделанной работы» в том числе от StolzPharm, производителя и патентодержателя беразимаба, слишком уж лестно (для нелестных статистических данных Элизы) описанного в статье. Не только, в общем-то, от StolzPharm, но и от пары чуть менее крупных, но оттого ничуть не менее известных фармацевтических гигантов.

Элиза написала обоим авторам довольно большие письма с вопросами, но ответа так и не получила – ни спустя неделю, ни спустя месяц, ни спустя десяток вежливых напоминаний о себе. Она даже порывалась сходить к авторам на работу: благо, интернет позволил выяснить, что это за люди, однако Энтони, как только Элиза рассказала ему о своей идее, почему-то отказался.

– Послушай, – произнёс он тогда крайне серьёзно. – Ты увидишь ещё множество… малопонятных моментов, но постарайся сказать о них сначала мне, договорились? Не спрашивай так прямо у мистера Морана: он человек нервный и уже не самый молодой, сама понимаешь.