Откуда ж взялось чудо? И как злой дух всеми правил?

И разве забеременеть от духа сейчас можно»?!

Он долго думал, и в уме созрел план вдруг мгновенно,

К себе вернувшись, он позвал слугу по порученьям,

Сказал ему: «Найди мне двух певиц из заведенья,

Переодень в дам, знатных, пошли в храм обыкновенно.

Пусть там переночуют, пузырьки с тушью захватят,

А если ночью кто придёт, развратничать вдруг станет

Пусть голову накрасят им, одной макушки хватит,

Я в храме буду, посмотрю всё, утро как настанет.

Пусть незаметно сделают, им нужно постараться».

Слуга нашёл Чжан Мэй-цзе и Ли Вань-эр, двух знакомых,

И дал им порученье, те не смели отказаться,

Под вечер сели в паланкин и слуг наняли новых.

Когда прибыли в монастырь, две кельи сразу сняли,

Монахи подали им чай, фруктами угощались,

С десяток женщин рядом тоже кельи занимали,

Певички с женщинами теми, в Зал войдя, смешались.

Они совсем не собирались в храме том молиться,

И с наступленьем первой стражи в кельи удалились,

Со звоном колокола двери келий их закрылись,

За дверью слуги вынуждены были находиться.

Мэй-цзе проверила дверей засовы, положила

Под изголовье с тушью пузырёк, легла на ложе,

Но не могла спать, взгляд по сторонам переводила,

Любой снаружи шорох, раздающийся, тревожил.

Прошёл час, стихли голоса, всё будто затаилось,

И вдруг внизу раздался шорох, вздрогнула певица,

И тихо отодвинулась одна вдруг половица,

В отверстие из пола голова там появилась.

И, выбравшись наружу, человек встал в рост у ложа.

«Монах, – подумала она, – так вот кто оскверняет

Всех женщин из добрых семей, их сон в кельях тревожа,

Так, значит, правильно начальник их подозревает».

Тем временем, монах к свече бесшумно подобрался,

Задул её, раздевшись, шмыгнул к ней под одеяло,

Она спящей прикинулась, он на неё взобрался,

Его дыханьем, страстным, её всё лицо обдало.

Она, как бы проснувшись, попыталась отстраниться,

Вскричав: «Кто это»?! Кто меня к разврату принуждает»?

– «Архат я, златоглавый, к тебе Будда посылает

Меня, чтобы младенец мог на свете появиться».

Архат Будды был мастером в своём любви искусстве,

Певичка, опытная, не могла за ним угнаться,

Когда монаха страсть достигла до предела чувства

Мазнула темя тушью, продолжая отдаваться.

Монах её покинул лишь после второго раза,

Отметину на голове своей он не приметил,

И уходя, пакет оставив с порошком, заметил:

– «Пей с чаем по утрам и забеременеешь сразу».

Монах исчез, певичка же, устав, глаза закрыла

И погрузилась в забытье, когда всё забывают,

Но тут вдруг, лёжа на постели, тряску ощутила,

Подумала: «Монах вошёл во вкус, её желает».

Сказала: «Уходи, ведь поимел меня ты дважды.

Я вижу, ненасытный ты, монахи все такие».

– «Как ненасытный? Я пришёл к тебе сейчас впервые,

И вкуса не испробовал», – сказал тут голос, важный.

Певичка поняла, что разговор с другим имеет,

(Монахи, видно, появлялись в келье чередою)

Сказав: «Я не привыкла, чтобы спали все со мною,

Не приставай, я плохо чувствую, спина немеет».

– «Ты не тревожься, – он сказал, – снадобье я имею,

Прими их, и с тобой ночь, целую, будем резвиться.

Тебе понравится, твою усталость одолею,

Ты не сопротивляйся только, сможешь насладиться».

Ей удалось тушью мазнуть во время их слиянья,

Всю эту ночь от возбуждения она стонала,

Когда утром ушёл монах, доска на место встала.

Монах отметину не видел после расставанья.

Её подруга Ли Вань-эр глаз тоже не смыкала

В ту ночь, лежала в темноте, ждала любви мгновенья,

Свеча погасла вдруг от бабочки прикосновенья,

И через час в дальнем углу шуршанье услыхала.

Отдёрнул кто-то полог и залез под одеяло,

И тут она в мужских крепких объятьях очутилась,

Почувствовала губ прикосновенье, отстранилась,

Но страстное дыханье парня ей в лицо дышало.

Она рукой дотронулась до головы, обритой,

– «Ты, кажется, монах» – ему сказала замечанье,

Оставив на макушке кистью след, тушью облитой.

Монах ей не ответил, но ласкал её в молчанье.

Любила ласки Ли, подруги же была моложе,

Пришлись по вкусу ей любовные утехи гостя,

Его искусство и любовные приёмы тоже,

И от его усилий приятно заболели кости.

Подумала он: «Монахи толк в любви имеют,

Не верила, услышав, и сама в том убедилась,

Они наукой женщин овладения владеют,

Да так, что после этого немного утомилась».

И тут ещё одна фигура рядом вдруг возникла,

Сказав: «Повеселились, хватит, дайте, ради бога,

И мне, как старику, здесь позабавиться немного,

Хочу, чтобы она в суть изощрённости проникла,

И испытала удовольствие бы неземное».

Монах, хихикнув и одевшись тут же удалился,

Тот занял его место, и на грудь ей навалился,

Стал гладить ей и щупать её место, потайное.

Потом стал языком лезть в её внутренне царство,

Ли сделала тут вид, что неприятны приставанья,

Мужчина ей сказал: «Не бойся, есть моё лекарство,

Попей, и в тебе возникнет сразу же огонь желанья».

От зелья тонкий аромат везде распространялся,

Певичка зелье, им предложенное, проглотила,

И сразу её тело силой стало наполняться,

Она в себе влеченье к играм секса ощутила.

А тело, став податливым и мягким чрезвычайно,

Вдруг сразу настоящее блаженство ощутило,

Но о своём начальственном приказе не забыло,

В пылу макушку ему вымазала тушью тайно.

И гладя голову, бритоголовую, сказала:

– «Какая круглая и гладкая твоя головка,

Вот если бы орудовать могла б, как пенис, ловко,

Тогда бы, непременно, я её расцеловала».

– «Голубушка моя, – сказал монах, – когда одежду

Тебе захочется опять снять, приезжай за счастьем

Сюда, в миру другие – грубияны и невежды,

Тебе же подарить блаженство это – в моей власти».

Певичка сделала вид, что ей это предложенье

Пришлось по вкусу. В это время петухи запели,

Монах пакет снадобья дал ей для плодоношенья,

Здоровья пожелав, исчез, лишь доски заскрипели.

Ван Дань, как только стражу пятую часы пробили,

Ямынь покинул, захватив солдат и ополченцев,

Взяв инструменты, пыточные, канги, что там были,

Отправился в тот монастырь, рождались где младенцы.

Настал рассвет, но заперты все были храма врата,

Стучать в них слуги стали громко с криками открыться,

Он приказал в засаде оставаться всем солдатам,

Лишь по его сигналу должны были появиться.

Фо-сянь, узнав о посещении начальством храма,

Одевшись, поспешил к нему на встрече с подношеньем,

Взяв мальчиков-послушников с собой, красивых самых,

Внесли Ван Даня паланкин ко входу в помещенье.

Ван Дань в храм не пошёл, вошёл к Фо-сяню в управленье,

Потребовал монахов списки, сделать перекличку,

Тот дал приказ, собрать монахов по его веленью,

То было, как монах покинул только что певичку.

Забили в колокол, все иноки, перепугавшись,

Во двор тут высыпали и от звона всполошились,

И не о чём не думали, стояли так, собравшись,

Стояли, опустив глаза, где власти находились.

Начальник колпаки всем приказал снять, они сняли,

У двух макушки были в чёрный, у других двух – в красный

Измазаны цвет, и они никак не объясняли,

Так почему у них. Их спрашивать было напрасно.

Начальник приказал надеть на них колодки сразу,

Монахи, стоя, переглядывались, и молчали,

Ван Дань этот вопрос монахом повторил два раза,

Макушки почему их в красе, те же отвечали:

– «Наверное, кто-то сыграл из братьев шутку с нами».

Начальник молвил: «Шутников сейчас я вам представлю»,

Сказал – певичек привести, ещё объятых снами,