Гедимин пожал плечами. Зелёный свет вставал перед его глазами почти каждую ночь — даже в кошмарах, где в очередной раз умирал Хольгер или Константин, всё светилось зеленью и в ней в конце концов тонуло. «Ирренций,» — повторил он про себя и почувствовал странное, уже подзабытое тепло в груди. «Ладно, взглянуть можно. В скафандре это неопасно.»

С того дня, как Гедимин впервые увидел контейнер с урано-ирренциевой смесью, она стала светиться гораздо ярче и сменила цвет с бурого на тёмно-серый со стеклянным блеском. «Окись ирренция,» — чтобы узнать этот минерал, Гедимину не нужен был анализатор. «Сингит.» Ему захотелось опустить ладонь в светящийся порошок и пропустить его сквозь пальцы, и он поспешно убрал руки за спину. Кенен, увидев его движение, выразительно хмыкнул.

— Тебя ведь тянет, Джед. Как на тросе за буксиром. О чём ты сегодня думал, когда мы ехали домой? Ведь не о тестах на эа-мутацию, верно?

Гедимин недовольно сощурился.

— Чего тебе надо? С этим я возиться не буду, — он кивнул на контейнер.

— Ты — последний, кто помнит, как сделать настоящий реактор, — тихо проговорил Кенен, повернувшись к нему. — Боишься, что найдут? Я прикрою. Тем парням, на Земле, очень нужен ирренций. И не килограммы, а центнеры.

Гедимин отвернулся.

«Кенен никак не отстанет,» — думал он, уже под вечер, после теста на эа-мутацию и мелкого ремонта в цехе, устроившись на матрасе с открытой книгой по теории гравитации. Читалось с трудом — мозг отвык от такой нагрузки, и сармат постоянно отвлекался на посторонние мысли. «Носится со своим ирренцием… Шесть килограммов у него? Десяти уже хватило бы на ЛИЭГ. Хотя можно и из пяти…»

Опомнившись, он резко встряхнул головой и впился взглядом в открытую страницу. Символы плыли перед глазами. «Дурак ты, Гедимин. Вот самое сейчас время для синтеза ирренция. Ещё мишень себе на груди нарисуй. И табличку — «ядерщик Ассархаддона». Чтобы точно не пропустили.»

10 мая 29 года. Луна, кратер Пири, город Кларк

Гедимин проснулся в привычное время и долго лежал, не открывая глаз, дожидаясь оглушительного сигнала побудки, — но на корабле было тихо. Сармат приподнялся на матрасе, посмотрел на Иджеса, мирно спящего под его одеялом, выглянул в коридор, — вставать никто не собирался. Сверившись с часами и убедившись, что не перепутал время, он тихонько провёл пальцем по коммутатору.

— Кенен, приём…

— А? Что? — вскинулся заспанный Маккензи. — Дж-жед, твою мать! Чего не спится?! Пять утра, праздник!

Гедимин мигнул.

— Какой ещё праздник? — он покопался в памяти, но не нашёл ничего, связанного с десятым днём мая. «Опять я что-то перепутал,» — с досадой подумал он. «Точно перепутал. Вон, все спят…»

— А, точно, ты не в курсе, — вздохнул Кенен. — Прекрасная планета Энцелад… Сегодня лунный праздник, Джед. День воинской доблести — так его тут называют. Никто не работает.

— Не слышал о таком, — сказал Гедимин, оставив бесполезные раскопки.

— Ну конечно, — Кенен приглушённо зевнул. — Помнишь, как макаки в Ураниуме праздновали победу над Саргоном? Тут что-то в том же роде, только макак больше, а сарматов — меньше. Я уеду по делам до вечера, а ты сиди на корабле — и в город ни ногой. Ещё решат проявить воинскую доблесть на ближайшем сармате…

— Доблесть мартышек, — поморщился Гедимин. — На кой мне к ним ходить?!

— Да-да, — вяло отозвался Кенен. — Не высовывайся, ладно? Если заест любопытство, иди в капитанскую рубку. Иджес настроил прямую трансляцию, посмотришь на город без лишнего риска.

Гедимин мигнул. «Трансляция? Они что, «макак» не видели?» — пожав плечами, он снова лёг, про себя перебирая неотремонтированные механизмы базы. «В цех пойду. И третью кислородную проверить надо — тяга сбоит…»

…Любопытство заело его ближе к полудню. Поддался не только Гедимин — все сарматы, лениво перемещающиеся по кораблю, постепенно стягивались к капитанской рубке. Иджес постарался — на каждый монитор транслировалось изображение напрямую с городских камер, оставалось только найти удобное место в каюте и вертеть головой, отслеживая происходящее.

«Сколько же тут людей?» — Гедимин, глядя на мониторы, пытался вести подсчёты, но на пятой сотне сдался. На улицы выбрались все. Те, кто не захотел спускаться, открыли галереи на верхних ярусах спиральных башен и смотрели вниз, на плотный строй экзоскелетчиков, идущий по проспекту Восходящего Солнца — с севера на юг, от солнечной электростанции на Пиках Вечного Света к космодрому. Вместе с ними по огороженному шоссе ехали бронемашины — побитые и залатанные промышленные образцы, бронеходы из арсенала повстанцев с наваренной на обшивку сеткой, нелепыми шипами и яркими узорами поверх защитной окраски. За ними, не без труда удерживая строй и периодически сбавляя скорость, плыли над мостовой боевые глайдеры, ещё выше выписывали ровные круги истребители и бомбардировщики всех стран Земного Союза.

— Как будто они брали образцы военной техники, — еле слышно пробормотал Гедимин на десятой минуте этого зрелища. — С каждой базы по две штуки.

— Ну да, примерно так, — откликнулся Айзек — он стоял рядом с сарматом и смотрел на экраны, изредка оглядываясь на соседа и будто ожидая от него какой-то реакции. — Это Лунный флот — всё, что осталось в Кларке, когда мы отсюда ушли. По звену от всех земных флотов.

Гедимин по старой привычке ждал фейерверков, но их не было — видимо, боялись повредить городской купол. Истребители, дождавшись, когда все пехотинцы пройдут, изобразили несколько перестроений, один рискнул сделать мёртвую петлю. Гедимин, не удержавшись, фыркнул и вспомнил Линкена — взрывник наверняка долго смеялся бы…

— А крейсер? — спохватился он, увидев, что небо над Кларком опустело. — Или миноносец? Больших кораблей не будет?

Ему ответом были косые взгляды, ухмылки и смешки — Айзеку надоело смотреть, и он ушёл, а незнакомые сарматы вокруг думали про себя что-то про Энцелад и делиться информацией не спешили. Гедимин недовольно сощурился. «Будто сами они тут живут двадцать лет…»

Он повернулся к монитору, соединённому с камерой на центральной площади, и увидел, как тает в воздухе пятиметровая голограмма местного правителя — или какого-то чиновника, которому доверили сказать речь. Одет человек был по-земному — в нечто многослойное с неудобными маленькими застёжками в разных местах, сильно напоминающее старые костюмы Кенена. Гедимин вспомнил, что за два месяца на Луне ни разу не видел Кенена в человеческой одежде, и запоздало удивился: «Сейчас же можно. Маркуса больше нет. Чего он?» Потом вспомнил, как пытался съесть человеческую еду, и недобро сощурился — в общем-то, всё было понятно.

Над площадью появилась вторая голограмма; этот человек был одет в серо-зелёный комбинезон с нашивками, смугловат и сильно похож на капитана Торрегросу. Гедимин, болезненно поморщившись, отвёл взгляд и несколько секунд напоминал себе, что капитан вместе с остатками реактора лежит в ядерном могильнике под Лос-Аламосом — или, если сокоррцы не заморочились с ликвидацией, просто сброшен в один из степных оврагов. Когда он снова взглянул на экран, «Торрегроса» закончил речь, и все голограммы исчезли. Камера приблизила установленную на площади трибуну, на которую как раз поднимался третий выступающий. Вокруг вдоль хлипкого ограждения выстроились местные «копы» в жёлтых экзоскелетах, а за ними хаотично перемещалась толпа. В ней были внутренние течения; Гедимин, присмотревшись, начал их различать — мелкие группы семейств или дружеских компаний сливались в мощные течения кварталов. Кто-то приостанавливался, чтобы послушать речь, но вскоре снимался с места и присоединялся к одному из «течений». Гедимин вспомнил всеобщий утренний подъём по праздникам и охрану по периметру кинозала в Ураниуме и общего зала в «Гекате» и криво усмехнулся. «У «макак» с этим как-то проще…»

Едва третий человек договорил, сармат увидел краем глаза пёструю колонну на соседнем мониторе. Там по проспекту, освобождённому от экзоскелетчиков и бронеходов, ехало сотни три флипперов. Они, как Лунный флот до них, старались держать строй, и это почти получалось — только замыкающие ряды растянулись и поредели, как хвост кометы по мере удаления от ядра. Каждый флиппер на видном месте нёс два изображения — земной шар и лунный диск, чёрный с жёлтым полумесяцем на верхнем краю. Ехали они медленно, махая зрителям то флажками разных стран, то свободными руками, вскинутыми над штурвалом. Колонна въезжала на площадь.