– Все воспитательницы и няни в детдоме говорили, что я вредина, – пожаловалась я, и слёзы навернулись на глаза.

– Ты не вредина, просто эти тёти не умели с тобой обращаться.

– Они что, глупые, да? – удивилась я. Ведь всех взрослых я автоматически считала умными.

– Нет, они не глупые, просто они сами не знали, как правильно нужно было поступить, – объяснила мама.

– Взрослые – и не знали? Вот это да! А я думала, что взрослые всегда всё знают!

– Нет, к сожалению, не всегда. Видишь, что они наделали: убедили тебя в том, что ты плохая и некрасивая и что тебя нельзя любить. А на самом деле ты очень хорошая, красивая, и я тебя очень люблю!

– А ещё в детдоме девочки обзывались, – вспомнила я.

– Если бы эти девочки знали хорошие слова, то говорили бы только хорошее. К сожалению, им хороших слов тоже не доставалось, вот они и повторяли всякие глупости.

– Почему же они меня обзывали? – допытывалась я, разбередив ещё не зажившие душевные раны.

– Потому что им самим было плохо. Когда людям хорошо, они добрые, когда плохо – злые.

– А я добрая?

– Ты хорошая и добрая. И самая любимая! Ну всё, уже поздно, пора спать! – снова напомнила мама.

– Не пойду. Боюсь спать! – ответила я.

– Дети должны быть любимыми и обласканными, тогда они ничего не боятся, – сказала мама. – Я буду тебя ласкать, – пообещала она, – и ты со временем перестанешь быть такой пугливой.

Мама тут же принялась щекотать меня. Я завизжала и кинулась бежать, но она меня поймала и, утащив в кроватку, начала гладить по спине. Я притихла от удовольствия, закрыла глаза и расслабилась, почувствовала, что впадаю в дрёму. Мама сидела рядом, пока я не заснула.

Наутро, сразу после завтрака, мама взяла чистый лист бумаги и сказала:

– Тут мы нарисуем красавицу Настю, а рядом напишем, что Настя делает в течение дня.

Мне очень понравилась эта идея. Мама помогла мне нарисовать меня, а потом я закидала её вопросами:

– Она похожа на меня? А чем? Ты ей нарисовала глаза, как звёзды – у меня разве такие же красивые глаза?

Мама терпеливо отвечала на все мои вопросы.

– А теперь давай вспомним, чем ты занимаешься каждый день.

И мы вместе перечислили:

– Настя умывается и причёсывается.

– Настя чистит зубы.

– Настя помогает маме.

– Настя читает книжку.

– Настя благодарит маму, говорит волшебные слова…

– Настя умывается и расчёсывается, значит, Настя – аккуратная девочка, умеет привести себя в порядок. Помогает маме – значит, заботливая и отзывчивая, а ещё трудолюбивая, – объясняла мама и записывала все мои качества рядом с нарисованной красавицей Настей.

В тот день я узнала о себе много хорошего и у меня появилось новое ощущение себя. Вот какая я, оказывается! А я и не знала! Хочу быть такой и буду очень стараться!

Мама повесила этот рисунок в моей комнате рядом с кроватью. Несколько раз в течение дня я натыкалась на него взглядом и сразу же улыбалась: как приятно ощущать себя хорошей и осознавать, что нравишься другим людям!

Сегодня мама была в особо радостном настроении. Сияя улыбкой, она сообщила, что завтра мы идём на детский спектакль. Она так радовалась, что у меня язык не повернулся сказать ей, что театр я ненавижу. Я решила держать это в себе. Однако настроение у меня резко испортилось, и мама, конечно, сразу это заметила. Она попыталась выяснить причину, но я молчала как рыба.

Дело в том, что мамино приглашение напомнило мне тот день, когда я впервые попала в театр с красавицей тётей Леной. Тогда я была без очков и ничего не увидела. Я не знала, что все остальные прекрасно видят то, что происходит на сцене, и совсем не поняла смысла всего этого действа. Как только я подумала о тёте Лене, на меня тут же нахлынули неприятные воспоминания, связанные с ней: и как я руки о скатерть вытерла, и как тётя Лена меня отвергла… Я даже всплакнула, пока мама не видела. Однако мама не оставляла меня в покое и продолжала допытываться, что со мной происходит, но разве я могла признаться ей в том, что красавица тётя Лена не захотела меня больше видеть? Нет, я не могла об этом сказать и молчала, будто в рот воды набрала.

Наступил следующий день. Мама приготовила для меня нарядное платье, туфельки и сумочку. Сама она тоже наряжалась и при этом напевала себе под нос что-то весёлое. А я сидела насупившись и думала: «Хоть бы дождь пошёл, и мама решила бы не идти в этот дурацкий театр! Пусть что угодно случится, лишь бы дома остаться!» Я боялась сказать маме правду, только смотрела на неё исподлобья и не спешила надевать красивое платье.

Какой толк от этой правды? Я вспомнила, как ещё в детдоме нечаянно налетела на одного мальчика и столкнула его со ступенек. Просто меня толкнули сзади, и я, сама того не желая, толкнула его. Он упал и сильно ударился. Когда воспитательница спросила, кто его толкнул, я честно призналась. Я знала, что врать нехорошо, и поэтому сказала правду. Как же я удивилась, когда за мой честный ответ меня же и наказали! В придачу назвали подлой, а я ведь тогда даже не знала, что это такое. Но слово это новое запомнила на всю жизнь. В наказание меня тогда заперли в тёмной подсобке на несколько часов.

«Нет, не скажу правду», – думала я.

Мама, заметив, что я до сих пор не переоделась, в очередной раз попросила меня надеть платье. Я впала в отчаяние. Видно, оно отразилось на моём лице, потому что мама вдруг разволновалась:

– Настюша, почему ты не одеваешься? Нам скоро выходить.

И тут меня прорвало! Я почувствовала, как внутри меня поднимается волна отчаяния, она застряла где-то в горле, пульсировала в висках. Нужно было срочно что-то сделать, чтобы не терпеть этот ужас и остановить маму! Плохо отдавая себе отчёт в том, что делаю, я бросилась к большому окну в гостиной и со всей силы дёрнула штору вниз. Раздался слабый скрежет, и штора вместе с частью карниза плавно сползла на пол. Мама только рот открыла от удивления. Я испугалась, что она начнёт кричать на меня, и, в ужасе от этой мысли, закричала первой. Вернее, не закричала, а завопила во всю глотку, потом завыла нечеловеческим голосом и даже ногами затопала. Мама стояла как вкопанная и смотрела на меня круглыми от изумления глазами, не понимая, что со мной происходит.

А я тем временем орала, что ненавижу этот дурацкий театр, что там ничего не видно, не слышно и непонятно! Кричала, что я терпеть не могу, когда меня называют Настюшей, что это имя мне не подходит и я не хочу его больше слышать. Что взрослые всё время врут: сначала просят сказать правду, а потом обзываются и наказывают. Наконец я заявила, что специально сдернула штору, чтобы не идти в театр, который я ненавижу. Я орала, а сама со страхом всё ждала, что вот-вот слова у меня закончатся и тогда заговорит мама.

А может, даже закричит, обидится или накажет. А вдруг она после этого обратно в детдом меня отвезёт? Я ведь сорвала штору и испортила карниз. Однако вместо этого мама вдруг молча вышла из комнаты и вернулась через несколько минут, уже в домашней одежде, со стаканом воды в руках. Я сидела на диване, опустив голову, не решаясь встретиться с ней взглядом, ждала её первых слов, и сердце моё гулко стучало где-то в горле. Мама подошла ко мне и сунула мне в руки стакан.

– Выпей, – попросила она и подошла к сорванной шторе. Я послушно осушила стакан, вода пришлась кстати, так как горло и губы у меня сильно пересохли. Между тем мама с деловым выражением лица рассматривала штору, а потом так же по-деловому спросила:

– Как же тебе удалось её сорвать? Я и не знала, что ты у меня такая сильная. Надо бы тебя на спорт какой-нибудь записать, чтобы ты там свою силу тратила с пользой.

Мне вдруг стало интересно посмотреть, что я натворила, и я тоже подошла ближе к шторе и оказалась рядом с мамой. Она как бы невзначай положила мне на плечо руку.