– Покажи, – попросил Женя.

Мальчик сначала испуганно оглянулся и крепко сжал свой вымазанный в земле кулачок. Но, увидев улыбку и, по-видимому, сообразив, что незнакомец не из тех, кто дает подзатыльники и отнимает добычу, разжал пальцы и протянул ладонь. На ней лежала потемневшая от времени и грязи золотая брошка.

– Эти золотоискатели ежедневно находят здесь десятки и сотни золотых коронок, сережек, колец, цепочек, браслетов, – грустно усмехнулся женин спутник, – евреи шли на смерть, одев на себя все драгоценности, которые их матери и бабушки десятилетиями хранили «на черный день».

Второе свидание Жени с Бабьим яром было не настоящим, а бумажным, чиновничьим. На этот раз они встретились на одном Вот что от них осталось из заседаний «Комиссии Минводхоза УССР» по выяснению причины только что происшедшей там гидротехнической катастрофы (наш герой к тому времени был уже инженером-гидротехником, работавшим в проектном институте «Гипроводхоз»).

Шел хрущевский «оттепельный» 1957 год. Тогда уже о трагедии в Киеве знали за границей, писали журналисты, о ней говорили на международных встречах, конференциях, совещаниях. Правда, еще пылилась на полке в издательстве замечательная документальная книга А. Кузнецова «Бабий яр» и не появилось на странице «Комсомолки» пламенное и смелое по тем временам стихотворение Е. Евтушенко с тем же названием.

Но веяние переменивших направление ветров эпохи заставило советскую власть со скрежетом зубным отказаться от позорного и преступного утаивания содеянных фашистами и их местными приспешниками злодеяний. Украинское партийное и министерское начальство вместе с центральным начало долгое тягомотное обсуждение вопроса Бабьего яра.

Что с ним делать? Продолжить его жизнь стихийной городской свалки, которой он стал в послевоенные годы? В таком случае его, конечно, пришлось бы слегка облагородить, почистить, посеять травку, подсыпать песочку, посадить цветочки. Но такая косметическая культивация вряд ли помогла бы, все равно заграничные крикуны продолжали бы свой ор – от этих евреев никогда нигде нет никакого покоя.

Второй вариант был немного дороже, но зато кардинальнее и спокойнее – овраг должен был быть засыпан, сравнен с землей, застроен. Тем более, что с послевоенным ростом городского населения Киеву, ой как, нужна была новая территория для строительства домов. А главное, при таком решении вопроса вообще не будет больше повода для споров, обсуждений, упреков. На нет, и суда нет.

После длительных заседаний, совещаний, обсуждений, рассмотрений на разных многочисленных специальных и общественных Комиссиях, Комитетах и Советах в конце концов именно этот второй вариант и был принят.

В то время в СССР на гидротехнических стройках широко применялся метод перемещения больших объемов земли не сухим способом с помощью землеройных экскаваторов и самосвалов, как раньше, а с помощью воды. Гидромеханизация с перекачкой разжиженного грунта (пульпы) земснарядами стала широко повсюду применяться. В том числе ее использовали и для «окончательного решения вопроса» Бабьего яра. Кроме простой земли, в него же сбросили и нашедшие, наконец-то, свое место глиняные отходы Петровских кирпичных заводов.

Так шла к своему логическому (с точки зрения коммунистических властей) завершению долгая и тяжелая, трагическая и скандальная жизнь киевского Бабьего яра.

В советском прошлом на (в?) Украине неоднократно происходили очередные «пробуждения национального самосознания», почти всегда сопровождавшиеся вспышками антисемитизма. Так было и в 60-х годах, когда на посту 1-го секретаря в Киеве стоял «национально ориентированный» комлидер П. Шелест. Пока ему в Москве не дали по шапке, он заставлял всех вести деловые разговоры только по-украински, а на госучреждениях повесил украинские названия.

Одновременно с этим задымились и головешки государственно-бытового антисемитизма, особенно в Западной Украине. Там на городских улицах можно было увидеть тротуарные бордюры с могендовидами – на них употребили могильные камни еврейских кладбищ. А в Черновцах крупнейшая в Восточной Европе синагога была окончательно переоборудована под кинотеатр. К этому же ряду антисемитских деяний относилась и засыпка (замыв) Бабьего яра.

Благодаря использованию мощных земснарядов к марту 1961 года этот овраг фактически уже исчез под широкими картами намыва. Но тут случилось нечто не предвиденное. Последовавшее в тот год за снежной зимой резкое весеннее потепление привело к обильному снеготаянию. Прошли и многодневные ливневые дожди. В результате к массе поступившей в овраг разжиженной земли-пульпы добавилось большое количество талой и дождевой воды. Вот тогда-то Бабий яр неожиданно, а, возможно, и заслуженно, постигла еще одна гигантская катастрофа.

Напор воды со стороны намыва превысил все допустимые нормы, ее уровень поднялся до самых крайних пределов. Давление на плотину-дамбу обвалования, до тех пор удерживавшей пульпу, стало критическим. В конце концов она потеряла прочность, прорвалась в нескольких местах, а потом совсем развалилась и рухнула.

Целая река земляной грязи, сметая все на своем пути, понеслась к жилому району Куреневка. По крутой спускавшейся вниз улице поплыли скамейки, бочки, садовые калитки. Некоторые обитатели домов, чтобы спастись, взбирались на крыши. Сколько человек погибло и было ранено никто не знает точно. Понадобилось несколько лет, чтобы восстановить все разрушенное.

Вот так сама земля восстала против новых преступлений теперь уже других фашистов, советских.

Последняя встреча Жени с Бабьим яром была односторонней. Он пришел на нее один, так как никакого Яра уже не было. Вместо него перед ним лежала равнинная плоскость, где росли вверх этажи блочных домов. Рядом пробегало новое шоссе, а еще подальше стояли вешки для разбивки городского стадиона. Женя прошел на одну из стройплощадок. Около экскаватора стояла группа людей, громко и возбужденно что-то обсуждавших. Он приблизился к ним и увидел грустную картину. Возле экскаваторного ковша в мокром каменистом грунте лежала похожая на вязанку дров кучка обугленных человеческих костей, скрученных колючей проволокой.

– Да, тяжело на это смотреть, – отходя в сторону, сказал высокий человек в строительной каске и, увидев женин недоуменный взгляд, добавил: – Это немцы перед отходом из Киева, чтобы следов не осталось, обливали трупы соляркой и сжигали.

Только в 1976 году под давлением общественности брежневские чиновники позволили в укромном уголке этой территории установить небольшой памятник. На каменной стеле была выбита странная надпись, гласящая, что она установлена на месте массового уничтожения немецко-фашистскими оккупантами в 1941-43 годах мирного населения и советских военнопленных.

И ни слова о том, что эти мирные жители были евреи…

Хорошо известно стихотворение Е. Евтушенко о Бабьем яре. Но об этой трагедии не менее пронзительные строфы еще до него и в противовес ему без широкой огласки написал И. Эренбург: