Судьба малочисленной еврейской секты древней Иудеи, сначала испытывавшей преследования, а потом набравшей силу и превратившейся во всемирную религию – это характерный пример естественного процесса социальных «качелей», когда общество от одних крайностей переходит к другим. Можно назвать это явлением подавляющего меньшинства. Во все периоды человеческой истории малое всегда стремилось стать большим, а, ставши им, гнобило новые меньшинства.

Недаром та самая христианская религия, окрепнув и возвысившись, в свою очередь начала жестоко преследовать другие секты и отклонения уже от своей идеологии. Если в I-м веке император Нерон распинал на крестах, жег на кострах и травил львами-тиграми ранних христиан на аренах Рима, то в XY-м «великий инквизитор» Торквемада именем Христа точно тоже самое творил с инакомыслящими на площадях и в тюрьмах средневековой Испании.

А крохотная кучка социал-демократов начала прошлого века в России, яростно борясь против «произвола царского самодержавия», хотя и была в меньшинстве, но бесцеремонно объявила себя большевиками. Захватив же власть, установила намного более свирепый, чем раньше, режим и с невероятной жестокостью начала уничтожать всех своих конкурентов и противников.

А вот знаковый пример из новейшей истории, с которой Женя познакомился, поселившись в 1998 году в лосанджелесском Западном Голливуде, где сексуальное меньшинство в буквальном смысле уже было там большинством. Правда, в то время оно еще только боролось за легализацию однополых браков. Тогда всем казалось, что люди тронулись умом, если всерьез без всякой улыбки (ухмылки, усмешки) выносят напоказ и делают публичным постельный вопрос траханья через зад мужиков друг с другом.

Однако гомики-педерасты вскоре победили, что одновременно с фактическим оправданием черного криминала, разрешением абортов, легализацией марихуаны и латинизацией населения стало серьезным ударом по традиционной американской демографии с ее европейской идентификацией.

Особенно сильный хук слева от прогрессистского меньшинства белое большинство США получило летом 2020 года. Вслед за пандемией смертельного короно-вируса вспыхнула новая эпидемия – расовые волнения. Толпы безмозглых леваков с дурацкими плакатами-слоганами вышли на улицы, в беспомощной злобе ринулись валить монументы бронзовых конфедератов, снесли генерала Роберта Ли, президента Теодора Рузвельта, отрезали голову Колумбу, грозились даже уничтожить «рабовладельца» Линкольна.

Черное меньшинство Америки, тупая безграмотная шелупонь, нигде никогда не работавшая, живущая на велферные подачки, требовала все новых привилегий. Бандитская чернь бросилась бить витрины, грабить магазины, банки, кафе.

Безумство дошло до того, что в калифорнийском Сакраменто ассамблея приняла законопроект о снижении финансирования полиции в пользу выплаты репараций потомкам черных рабов на хлопковых плантациях четырехсотлетней давности(!?). Хотя настоящего рабовладения на территории Калифорнии, фактически, никогда не было.

В конце этой главы стоит объяснить истинную причину приведенных выше неоднозначных дилетантских рассуждений нашего героя, который то ли из-за папино-маминых генов, то ли особенностей интеллигентского воспитания, вырос парнем во всем сомневающимся, вечно пытающимся до чего-то докопаться и что-то объяснить. Если большинство людей безоговорочно принимают общеизвестные истины на веру, то Женя зачем-то хотел в них разобраться, понять.

Он иногда даже завидовал некоторым своим сверстникам, однокурсникам, коллегам, в себе уверенным, убежденным, что они всегда правы и все обо всем знают. Им легче жить, они идут по жизни прямым путем, не отклоняются в сторону от намеченной цели, не заморачиваются какими-то проблемами и, наверно, поэтому в итоге успешно делают карьеру – становятся директорами, генералами, академиками, президентами.

Некое лукавое оправдание своей неспособности следовать примеру таких удалых ловцов успеха Женя как-то выудил в близких его сердцу словах В. Маяковского:

Обретение собственной еврейской сущности, кроме всего прочего, у Жени было связано с поначалу робким и боязливым прикосновением к ритуалам иудейской религии.

Первым в его жизни словом, относившимся к традициям древней веры, было – маца и восходило к последним военным годам. Он слышал его от бабушки, которая, пугливо оглядываясь, шепотом его произносила в коридоре у входной двери, когда дед брал из ее рук пару бумажных двадцаток и, накинув на плечи пальто, уходил к соседке Розе Лазаревне. Минут через десять он возвращался с довольной улыбкой и небольшим прямоугольным пакетом, обернутым в наволочку от подушки.

Но и позже, даже в самые звериные юдофобские времена перелома 40–50-х годов, стараниями той же жениной бабушки это необычное изделие появлялось в Песах на их праздничном столе седера. Большие квадратные плитки той мацы были толстыми, твердыми, трудно кусаемыми, но все же, как полагается, имели все традиционные признаки: они были полосатыми, бугристыми, украшенными ровными рядами коричневатых поджарок и точечных наколок.

Эту мацу подпольно делали кустарным образом на тайных частных квартирах где-то в Измайлове или Филях. Она выпекалась на больших чугунных сковородах в домашних печах и кухонных духовках. Развозили эту мацу по разным секретным адресам, сведения о которых с большой осторожностью передавались московскими евреями друг другу из уст в уста. Таким адресом в женином доме была и та самая соседка Роза Лазаревна, продававшая из-под полы этот заветный пасхальный продукт.

Только при Хрущеве мацу стали выпекать легально и профессионально в специальной пекарне. Теперь уже не дед, а повзрослевший Женя по заданию бабушки ездил за ней в Хоральную синагогу на улицу Архипова, где за совсем небольшую цену получал упакованную в белую бумагу пачку тоже толстой, но уже намного более вкусной мацы с узаконивающей ее надписью: «Изготовлено под наблюдением главного раввина СССР Иегуды Лейб Левина».

И в течение всего брежневского застойного периода и, тем более, в Перестройку М. Горбачева иудаизм в стране жил уже своей легальной синагогальной жизнью.

С детства Женя был также приучен бабушкой и мамой говорить молитвы. По утрам он шептал или произносил про себя:

«Модэ Ани Лефанэха Мэлех Хай Векаям Шехе-ксезарте Би Нишмати Бехемла Раба Эмунатеха». («Возношу благодарности пред Ликом Твоим, Властелин, над которым не властно время, за то, что милостиво возвратил Ты мне душу мою. Велико доверие Твое»).

Потом уже по-русски просил Бога о чем-то своем, заветном, личном и завершал тем, что говорил: «Дер мамочке а-гитер шу, дер папочке а-гитер шу». То-есть, просил Бога за маму-папу. В субботу добавлял: «А-гит шабес», а по ее окончании «А-гите вох», в смысле, «хорошей недели». Конечно, он ничего не понимал в этих древних ивритских словах, но они звучали так хорошо, так умиротворяюще, что настраивали на некий успокоительно-добрый лад.

Кстати, этот ритуал так с Женей срастился, что уже и совсем в зрелом возрасте он почти никогда не пренебрегал после утреннего умывания, чистки зубов и бритья щек творить эту молитву, добавив к ней: «Шма Исраель, Аденойе-Алейхум. Борух-ато-Адонай…» – «Слушай Израиль, Бог…».

Он понимал, что чудовищно и безобразно перевирает, коверкает все без исключения молитвенные слова. И даже изредка пытался восстановить заученное когда-то, но каждый раз опять сбивался, снова забывая правильное произношение священного текста.