Книги сопровождали их семью и его самого всю жизнь. Даже во время войны, уезжая в эвакуацию, женины родители в ущерб лишнему одеялу и подушке клали в чемодан томик Лермонтова и машинописную перепечатку Бялика.

Женя с семилетнего возраста тоже нигде и никогда не расставался с разваливающейся от старости книгой 1928 г «А. Пушкин. Сочинения», среди страниц которой лежали засушенные листочки подмосковной рябины и фантики ротфронтовских конфет. Вплоть до эмиграции в Америку его всегда и всюду сопровождал любимый «В. В. Маяковский. Сочинения в одном томе.1941 г».

Из еврейских литературных кумиров, повлиявших на женино национальное само-осознание, помимо Фейхтвангера, главное место занимал, конечно, Ш. Алейхем. Наслаждаясь чтением его рассказов он убедился, что они вовсе не хуже чеховских, а страсти «Блуждающих звёзд» и «Тевье молочника» не слабее, чем у «Анны Карениной» или «Хождениях по мукам» обоих Толстых.

В те несколько немногих послевоенных лет в СССР, только что поддержавшем образование государства Израиль, еще не развернулась ярая антисемитская кампания по разоблачению безродных космополитов. В Москве еще (наверно, просто по инерции) продолжали издаваться на идиш газета «Эйникайте», журнал «Советиш геймланд», работало книжное издательство «Дер Эмес».

И Женя с удовольствием читал переведенных на русский язык Д. Бергельсона, П. Маркиша, И. Фефера, Г. Добина и других. Они вслед за Шолом-Алейхемом продолжали открывать перед ним удивительный мир еврейских местечек, в котором жили его пра-бабушки и прадедушки.

И вообще книги всегда в той жениной советской жизни были «лучшим подарком», их дарили друг другу на день рождения и на Новый год, на новоселье и на свадьбу. Они никогда не были бытовым ширпотребом, и нередко любовь к ним естественно перетекала в страсть к их собирательству.

Книги становились обязательным «джентльменским набором» любой интеллигентской квартиры. Преодолевая тесноту комнат и узость коридоров, везде тянулись к потолку рукодельные или покупные книжные полки и стеллажи.

Еврейская интеллигенция больше, чем какая-либо другая, копила и таскала на своих плечах тонны бумажной макулатуры, чтобы в обмен на нее стать счастливыми обладателями «Трех мушкетеров», «Королевы Марго» и прочих популярных книг-хитов, ложившихся в фундамент так называвшейся «самоокупаемости» казенных издательств, начинавших, хотя и с опаской, выпускать ранее недоступных Булгакова, Платонова, Пастернака.

В условиях тотального книжного дефицита читающая еврейская публика радовалась доставшейся ей по случаю «Конармии» И. Бабеля и чуть ли не прыгала от радости, получив после многолетнего стояния в очереди вожделенную подписку на Шолом Алейхема. И сочиняла озорные стишки, вроде такого:

О, эти вечные ценности! Как короток оказался их век, как недолговечны, как хрупки их идеалы. Вот стоило рухнуть в СССР тоталитарной системе и планово-командной экономике, и все переменилось. Исчез дефицит, исчезло и его ценностное значение. Раньше только у каких-нибудь барыг из-под полы можно было втридорога купить, например, парижский томик Бердяева или Розанова. Теперь они лежали сиротливо на уличных книжных развалах – никем не раскрытые, никому не нужные.

С приходом в Россию рынка-базара изменилась вся общественная система ценностей, поменялись цели, ориентиры. Нет, по-прежнему в московском метро сидели пассажиры, уткнувшиеся в печатные страницы. Но что они читали? Нет, не романы. А лишь газетки, журнальчики, учебники, конспекты лекций.

И что больше всего стало продаваться? Чернуха и сексовщина, которая назойливо лезла в глаза со всех витрин и прилавков книжных магазинов. «Вкус убийства», «Нежное дыхание смерти», «Любовные утехи императрицы», «100 великих любовниц» – вот что стало цениться в России. Куда было ветхозаветному Достоевскому с Чеховым и тоскливому Толстому со старомодным Островским противостоять Устиновой, Марининой, Донцовой и другим тогдашним многотиражным теткам чемпионкам пера.

Справедливости ради, нельзя не отметить, что и на Западе отношение к печатному слову тоже изменилось не в лучшую сторону. Вот переехал Женя в Америку и застал там свои заморочки. Какое оно было книжное лицо США? С виду красивое – глянцевое, многоцветное, яркое. Вот, например, магазины книжной сети Barnes & Noble или Borders. Это были не какие-то торговые точки, а настоящие дворцы, фитнесс-клубы для мозгов.

В двух-трехэтажных зданиях ползли вверх-вниз эскалаторы, удобные столики и кресла приглашали посетителей посидеть, почитать, посмотреть. Можно было и капучино попить с шоколадным кейком. В детских отделах на полках лежали не столько книжки, сколько самые настоящие игрушки. Текста в них было совсем чуть-чуть, зато полно выскакивающих из обложек обезьянок, скалящих клыки волков и тигров, разевающих пасть динозавров, выбегающих со страниц мальчиков, девочек, машин и велосипедов.

Взрослые отделы искрились яркими суперобложками, сверкали красочными картинками. Правда, в большинстве случаев за этими фасадами стояла зевотная скукотища: какая-нибудь Хилари Клинтон и Обама с Опрой звали к избирательным урнам или Дональд Трамп учил непосвященных, как стать богатым. Хотя много было и другой так называемой интеллектуальной литературы, fiction, nonfiction, biography, альбомов с живописью, архитектурой, памятными местами и т. д., и т. п.

Хуже обстояло дело с художественной литературой. Ее залив-бухта в общем книжном океане был совсем мизерный. А знание ее и отношение к ней, особенно среди молодежи, стремилось к нулю. В одном лосанджелесском Borders,е Женя подошел к продавцу и спросил, какие книги Стейнбека можно купить в их магазине. Молодой человек долго шарил в мониторе компьютера, переспрашивая его: What his name? John or Jone? В другом магазине девушка консультант (!?) не могла с первого раза найти в базе данных компьютера ни Д. Апдайка, ни К. Воннегута.

– Что ты удивляешься? – просветил Женю приятель, преподаватель колледжа. – На первом занятии я предложил студентам, выпускникам High Schools, назвать 10 американских писателей. Больше пяти никто из них не перечислил. Потом я перешел к иностранным. Из русских был назван только Чехов, из английских – Шекспир и Диккенс, французских и немецких вообще никто не знал.

Этот же приятель, бывший в своем советском прошлом большим библиофилом, с огорчением подчеркнул и ту странность, что в Америке того времени букинистические ценности были тоже совсем не ценностями.

– Я тут по случаю на одном гараж-сейле, – рассказал он, – купил как-то томик американской «Детской энциклопедии» 1910-го года. Догадайся, за сколько. Не поверишь – всего за 2 доллара. В Москве еще с десяток лет назад за нее не меньше 200 баксов слупили бы.

Причиной резкого падения интереса к книгам обычно называли компьютер. И, действительно, зачем покупать в магазине задорого романы Д. Стилл, С. Шелдона или С. Кинга, когда их можно бесплатно скачать с интернетовского сайта. А потому, в среде даже близких к литературе людей все чаще Женя стал встречать обидное пренебрежение желтеющими, как осенние листья, страницами бумажных книг.

Но ведь в свое время театр также хоронили нашествием кинематографа, затем кино обещало съесть телевидение, а его, в свою очередь, видеопрокат. Не вышло, не скушали, не похоронили. Все они, слава Богу, живут и здравствуют, каждый в своем собственном углу. На своей улице, в своем доме, в своей квартире.

Поэтому и такой зубастый монстр, как вездесущий Интернет, ничего не может проглотить, убить, уничтожить. Приходит время, и уходит время, все встает на свои места, и книги, которые можно подержать в руках, полистать, почитать-прочитать, поставить на полку, подарить другу, подруге, мужу, жене, ребенку всегда останутся одной из главных ценностей для большинства грамотных людей.